Заколдованный остров

Он теперь все понимал. И ему было очень плохо. Очень…

Преступнику, томящемуся в тюремной камере, подбросили ключ. Преступник думает, что это счастливая случайность, преступник выбирается из камеры, ищет выход из тюрьмы – но из тюрьмы просто нет выхода! Нужно возвращаться в камеру и до конца дней своих видеть ее серые стены, и годами обреченно вышагивать от стены к стене с полным пониманием того, что выйти на волю невозможно… Все подстроено – и магистр Тиберий лгал, когда говорил о своей роли пешки. Пешек не было…

«Со всеми будет так, кто не поймет: злоумышлять на ближнего негоже…»

Франсуа Вийон…

«Не убий»…

– Кто вы?…

– Можешь называть нас Блюстителями Справедливости. Можешь считать нас Божьим Судом. Название не имеет значения, оно не столь важно. Важно то, что мы делаем. И отсюда действительно нет выхода: ты заключен в капле воды, в пузырьке воздуха. В песчинке. Это ведь тоже не так уж важно, Влад. Там, в твоем мире, ты остался безнаказанным. Но мы нашли тебя – и наказали. И не только тебя. Так мы поступаем с каждым, приумножающим зло. Нам приходится это делать – поскольку у вас далеко не всегда преступников находят…

– Так значит и все… кто в Городе… тоже преступники? – запинаясь, глухо спросил Влад.

Альтер медленно покачал головой:

– В этом Городе ты один, Влад. Один. Ты – и я, наблюдатель. Все остальные – иллюзия. Тени. Каждый наказанный находится в своей капле воды, в своей песчинке. И у каждого – свои иллюзии. И каждый проходит такой же путь, какой прошел ты.

– Не верю! – с отчаянием сказал Влад. – Так не бывает… Такого не может быть… Это я просто чем-то накачался, это все бред какой-то, галлюцинации, обман…

Альтер пристально посмотрел на него:

– Нет, ты веришь, Влад. Ты веришь. Твои глаза могли бы обманывать тебя. Тебя мог бы обманывать твой слух. Тебя могло бы обманывать твое тело. Но здесь нет твоего тела, Влад, нет твоей оболочки – только твоя сущность. Оболочка находится в другом месте.

– Но я же все чувствую, я дышу, у меня бьется сердце!

– И это тоже иллюзия. Сущность просто помнит свою телесную оболочку – вот и появляются соответствующие ощущения.

– Почему я должен тебе верить?

– Ты можешь мне не верить, – пожал плечами Альтер. – От этого твое положение не изменится. После нашего разговора ты вернешься в Город и будешь жить там в одном и том же дне – созданном для тебя дне. Будешь жить с полным знанием всего, с ясной памятью и пониманием. Будешь жить до распада пребывающей в другом месте твоей телесной оболочки. И имей в виду, что хотя время здесь все-таки есть, но течет оно иначе, чем у вас. Гораздо медленнее. И еще учти, что кольца уже не действуют и выходов из Города больше не откроют.

– Блюстители Справедливости… – горько сказал Влад. – Какая же это справедливость – пожизненное заключение?! До распада… Вы каратели, вы изверги! Пожизненное наказание теряет смысл, если его нельзя смягчить. Это уже не наказание, это какое-то садистское возмездие, а вы – самые настоящие мучители! А если я искренне раскаюсь в том, что совершил? Неужели это мне не зачтется, не приведет к пересмотру приговора?

– Раскаяние ради смягчения приговора не может быть искренним. Искреннее раскаяние – это совсем другое. Для нас главное – не только покарать за злодеяние, но и уменьшить количество зла и страданий. Беспросветным и унылым своим существованием здесь, душевными своими страданиями и раскаянием ты очищаешься для нового своего существования, в новой оболочке, в другое время. Это единственный путь стать иным в новой жизни. Неся наказание здесь и сейчас, ты готовишь почву для своей лучшей судьбы в последующем телесном воплощении. По-другому нельзя, Влад. Иначе тебе будет хуже – это мы знаем совершенно определенно…

– Но я же не убивал! Я не убийца!..

– Ты знаешь, что ты убийца, Влад. Тоже убийца. Да, у тебя, несомненно, есть и хорошие задатки – ты показал это уже здесь, на Острове. Но слишком поздно, Влад. Повторяю: ты должен вернуться в Город и страдать, чтобы спасти себя в будущем воплощении.

– Да плевать мне на будущее воплощение! Я сейчас хочу жить, сейчас, в моем мире, а не в этой вашей тюрьме! Понимаешь ты или нет?! Вы садисты, а не Блюстители Справедливости! Умоляю, верните меня назад, я же здесь с ума сойду! Я буду хорошим! Верните!

– Нет, – твердо сказал наблюдатель и поднял руку.

– Эх вы, Блюстители… – еще успел прошептать Влад, прежде чем погрузиться в темноту. – Бороться со злом при помощи зла… Чем же вы лучше меня?…

Невнятно звучали неподалеку чьи-то голоса. Это переговаривались во дворе слуги, занимаясь обычными утренними делами. Наступал все тот же день.

19

Он вновь стоял, положив ладони на каменное ограждение набережной, и смотрел на серую Воду, заполнявшую все пространство до самого горизонта. Вода была спокойной. Вокруг плотной ватой висела тишина, и никто не окликал его из-за спины, ни разу после того, как его вернули в Город. И уже никогда не окликнет. Альтера не было в Городе. И дом Дилии был пуст, и исчезли все картины из ее мастерской. И пропал из забегаловок Вийон. И не вышагивал по улицам квартальный надзиратель Мастодонт с отрядом своих эфемерных подручных. Город был пуст. Когда Влад бесцельно и обреченно бродил по его мостовым и тротуарам, ему изредка попадались люди, идущие навстречу, – подобия людей, тени, – и безучастно скользили мимо. И он знал, что они просто растворяются в воздухе за его спиной. Потому что Город был пуст… Пуст навеки.

Город был каплей воды, песчинкой, пузырьком воздуха. В Городе томился только один житель – он, Влад…

Он перебирал в памяти воспоминания прежней жизни, стараясь создать хоть какую-то видимость разнообразия, но это совсем не помогало. Невозможно постоянно жить одними воспоминаниями.

Жить? Он горько усмехнулся и сплюнул вниз, в неподвижную Воду. Это нельзя было назвать ни жизнью, ни существованием. Это называлось возмездием.

Или искуплением…

А если все-таки попробовать? А если вдруг все-таки получится – и удастся вырваться из этой камеры-одиночки? Пусть даже в небытие – до нового воплощения…

Он перегнулся через ограждение, смерил взглядом расстояние до серой глади Воды. Судорожно вздохнул и одним резким движением бросил свое тело вниз, в метнувшуюся навстречу пустоту. Удар оказался неожиданно сильным, от него зазвенело в ушах. Он погрузился в теплую податливую субстанцию, широко открыл рот и сделал глубокий вдох, впуская эту субстанцию в свои легкие.

Вдруг – получится?…

В ушах продолжало звенеть, сквозь неплотно сомкнутые веки вдруг пробился откуда-то яркий свет…

20

Был звон, и был свет.

Влад открыл глаза и тут же зажмурился от солнца, безжалостно хлещущего в не задернутое шторой окно. Прикрываясь рукой и все еще плохо соображая, он свесился с дивана и дотянулся до стоящего на полу телефона. Рядом, в пепельнице, раздавленными белыми гусеницами застыли окурки. Болела голова.

– Алло! – хрипло сказал он, обшаривая взглядом комнату.

Смятая футболка валялась на стуле, джинсы лежали у балконной двери и их штанины были вывернуты наизнанку – видно, перебрал вчера. Телевизор был включен и показывал какую-то утреннюю хренотину. Надо полагать, работал со вчерашнего вечера, хотя и без звука.

– Слава богу, хоть до одного дозвонилась! – так же хрипло сказала трубка, но только женским голосом. – Вы че, блин, чуваки, после вчерашнего никак отойти не можете? Муху накручиваю – не отзывается. Пузан, блин, тоже молчит, как рыба об лед. Бес – словно в задницу залез, трубку не берет. А кто девочке шампанского принесет? Мой вчерашний вскочил и смылся – к жене побежал. Только на тебя и надежда, слышь, пусик-Владусик?!

– А, это ты, Людка? – откашлявшись, сказал Влад. – Чего трезвонишь-то с ранья? Чего надо-то?

– Ни хрена себе – с ранья! – возмутились в трубке. – Моргалы-то продери, Влад! Уже одиннадцать отгрохало. А до этих мудаков не дозвониться! Ты вчера тоже хорош был, Владусик, официанта заставлял вместе с тобой плясать. Под голубого косишь, да?

– Ну? – сказал Влад.

– Хрен гну! – раздраженно ответила трубка. – Тащи шампусика – башка трещит, сил нет. А я тебя за это поцелую. Взасос. Не скажу, куда, сам догадайся. Годится, а?

– Ага, – сказал Влад. – Ладно. Только сейчас соображу, что к чему… Херня какая-то снилась…

– Солнышко ты мое! – хрипло проворковала трубка. – Ты уж побыстрее соображай, а то я тут кончусь…

– Жди, – сказал Влад и выпустил трубку из пальцев.

Он сполз с дивана, поддернул трусы и босиком пошлепал на кухню. Извлек из нагромождения посуды в раковине чашку, сполоснул, подставил под кран с холодной водой. Выпил большими глотками, взял с холодильника смятую пачку сигарет. Закурил, подошел к окну, морщась от головной боли.

За окном расстилался город, залитый щедрым майским солнцем. У солнца голова явно не болела, и оно трудилось исправно. Хотя, скорее всего, плевать было солнцу на эту неустроенную землю и ее непутевых обитателей. Из окна Владовой кухни, с высоты седьмого этажа, были хорошо видны квадраты и прямоугольники близлежащих кварталов, серые полосы улиц с автомобилями, троллейбусами и пешеходами, заводские трубы, памятник на площади и золотые головы собора. Головы эти купались в солнечном сиянии и отражали горний блеск прямо в кухонное окно. Словно старались осветить Влада с головы до ног и сквозь глаза пролить свет в его душу.