Советник царя Гороха (сборник произведений)

Открыв пакет с завтраком, Дмитрович поёжился от холода. По-хорошему, надо было положить этот замороженный кубик в пластиковой оболочке в специальный шкаф-нагреватель и, всего через несколько минут, получился бы горячий завтрак из гречневой каши с томатным соусом. Но не даром же существует на этом свете знаменитый закон Мерфи, названный так в честь одного американского авиатехника, жившего в годы Второй Мировой войны. Этот закон имеет следующие постулаты: события всегда развиваются по наиболее неблагоприятному сценарию; если что-то может быть сделано неправильно, то именно так оно и будет сделано и из всех деталей всегда выйдет из строя как раз та, которую невозможно заменить в самое ближайшее время… В нагревательном шкафу перегорел инфракрасный излучатель… и ничего с этим нельзя было поделать. Нагреватель просто нагло откинул копыта, перед этим демонстративно подергав лапками и пустив яркий сноп бело-голубых искр через струйку дымка. Значит, горячего обеда в ближайшие эдак месяца два не предвидится… Ну почему ничего не случалось с рабочими системами этой станции, для ремонта которых здесь был почти целый склад, а то, что давало хоть минимальный комфорт – бздынь – и поминай как звали!!! Сам пакет успел, за время этого представления с нагревателям в главной роли, порядочно оплавится и начинал распространять по крохотному помещению сторожки тошнотворный запах разлагающегося полимера. Пришлось оставить едва разморозившуюся глыбу каши в глубокой миске, в надежде на то, что часа через четыре она приобретет от тепла в сторожке температуру, делающую ее пригодной к употреблению.

Не удовлетворив голода, Дмитрович почувствовал волну тоскливого раздражения. Когда находишься в изоляции, всякий мелкий бытовой эксцесс превращается в удар по расшатанным нервам. Монотония, механическое повторение одних и тех же привычных действий каждый день в сочетании с одиночеством приводят в все накапливающемуся раздражению, которое рано или поздно выплескивается наружу в той или иной форме. Голод, холод, страх, неуверенность усугубляют это состояние: голодному всегда мир кажется мрачнее. И важно в этом случае не просто набить желудок, а именно утолить голод, то есть насладится вкусом и ароматом доброкачественной пищи…но если и меню такое же однообразное, то дело плохо. Впрочем, достаточно иной раз и стандартно закусить, как все вещи вокруг становятся гораздо мягче и приятнее для восприятия, чем до этого: отчуждение от человеческого общества не таким тяжелым, условия быта – вполне терпимыми, и даже воздух – прозрачнее и тише. Простые и незатейливые удовольствия в сложных условиях ценятся куда больше, чем всякие изыски в пресытившемся мире. Теперь, когда завтрак приходилось ждать почти до ужина, краски вокруг потускнели настолько, что хотелось выйти, встать на четвереньки, и начать протяжное вытьё…

Утренний состав приходил в девять пятнадцать, а до того времени никаких особых занятий. Он достал свой карманный медиапроигрыватель и открыл файл-учебник про устройство новейших железнодорожных вакуумных тоннелей. Это была одна из новинок современной техники –поезда, двигаясь по таким тоннелям с почти неограниченной скоростью, не испытывали при этом сопротивления воздуха, что, как известно, растет в квадрате к величине скорости.

Технические книги, написанные абсолютно бесстрастно, не способные пробудить никаких других чувств, кроме отупляющей скуки – первейшие друзья пустынников, помогающие сохранить спокойствие внутреннего мира. Чем больше работы мозгу и меньше эмоций – тем лучше… Такая литература действует, как листья коки для древних перуанцев: увеличивает работоспособность и угнетает желания, а там, где нет несбыточных желаний – там всегда легче. Несчастье голодному видеть все, что связано с пищей, если нет возможности наесться. Увлекательные художественные произведения, фильмы – они словно изысканный десерт, который можно проглотить за один раз или смаковать и получить истинное наслаждение, но рано или поздно они приедаются. Скучные учебники, подобно пресному хлебу, такого эффекта не вызывают, их можно глодать очень долго…

Неопытные пустынники загружали свои медиапроигрыватели различными развлечениями, но от них не становилось легче. Контраст между монотонной, безрадостной жизнью на станции и карнавальной пестротой развлекательных файлов убивал, уже через месяц все файлы были просмотрены или «прощелканы» и казались на один манер. Обучающие же программы, выполненные с особой скрупулезностью, похожи на четки для священнослужителей: дают какой-то особый настрой, когда все вокруг становится как-то чище и проще. Особенно, когда с пятой или шестой попытки понимаешь то, о чем говорит автор. Это вообще особое и странное ощущение озарения, когда темный лес непонятных слов и формул вдруг исчезает и перед глазами встает ясная, как солнечный день, истина и все вдруг становится элементарным, настолько элементарным, что даже смешно вспомнить все затруднения до этого.

Ровно в девять пятнадцать прибыл состав. Никаких неисправностей выявлено не было, и после заправки локомотива, он дал гудок и тронулся в путь. Собственно, состав был маленьким, хоть и тянулся почти на полтора километра. А вообще же в современном автоматическом составе, за счет использование тяговых двигателей на каждом вагоне, длина и общий вес не были ограничены столь уж строго, можно было видеть, особенно в защищенных от авианалетов тоннелях под Москвой и Петербургом грузовые поезда в пятьсот и даже в восемьсот вагонов. Такие составы обслуживались специальными центрами грузообработки, и наблюдать их работу было очень занимательно. Поезд подавался к специальному магнитному порту-подъемнику, крыши вагонов раскрывались и оттуда выскакивали, зависая в воздухе, словно на сеансе практической магии, контейнеры ярко-песочного цвета. Контейнеры раскладывались на своеобразные стеллажи или отправлялись в трубы-тоннели, по которым поступали или на другой поезд или в пункт назначения. Поезд медленно ехал далее, и уже другие контейнеры слетали со стеллажей и мягко двигаясь по магнитным монорельсовым подвескам (именно они и создавали порой эффект «зависания в воздухе») грузились в освободившиеся вагоны, крыши которых сразу закрывались. Собственно, такие поезда даже не останавливались, если только этого не требовали технические нужды, вроде профилактического ремонта. На разгрузку и погрузку пятисот вагонов тратилось не более получаса. Конечно, это было настоящей революцией по сравнению с теми временами, когда все делали люди, пусть и с помощью механизмов: мир машин уже сам себя совершенствовал. Техника достигла того уровня развития, когда у человека, который ее созерцает, невольно просыпается комплекс неполноценности. Именно из осознания собственного несовершенства рядом с миром созданных нами машин нам так хочется любоваться природой, которой становится все меньше и меньше. Техносфера, которую мы создаем вокруг себя, перестает быть комфортной для нашей же жизни, потому что она создана для блага системы, и система диктует ее законы. Человек уже давно перестал быть хозяином, и власть имущие, считающие себя властителями, глубоко ошибаются – они такие же игрушки общей системы, как и миллиарды других: учителей, адвокатов, врачей, инженеров, солдат, полицейских, преступников, проституток, воров, наркоманов и алкоголиков… Мы, люди, всегда обретали могущество на основе рабства других… Люди – рабовладельцы по своей жестокой природе, потому что не могут существовать без продуктов, которые производятся чужими руками. Просто по мере развития общества рабы меняли свой облик, и теперь ими стали детища коллективного исследовательского и инженерного разума, воплощенные в металле, бетоне, пластике и полупроводниках. Но рабовладельцы всегда бояться своих рабов, особенно по мере того, как все более разумными и сильными последние становятся; а все растущие потребности делают процесс поумнения и совершенствования рабов неизбежным. Вот отсюда и рождается этот душевный дискомфорт, этот шизоидный страх, отравляющий душу человека и превращающий его в дрожащую, слабую сущность.

Человек благодаря собственному разуму стал самым агрессивным и жизнеспособным из биологических видов, он размножается, разрастается, заполоняя собой все, что только возможно заполнить и выживая естественные порядки даже из таких мест, где не существует и не существовало белковой жизни. Человек проникает всюду, и эта станция в пустыне – лучшее тому доказательство. Пусть человек, как особь, и не размножается такими уж катастрофическими темпами, особенно по мере роста благосостояния и культуры рождаемость наоборот снижается, но зато как он размножается порождением своей технодеятельности! Он повсюду, масса созданных нами искусственных объектов превосходит суммарную массу всех наших тел и миллиарды и миллиарды раз, она заполоняет все вокруг и растет, растет, растет… Эта экспансия, которую уже сложно восстановить, и хотя она порождена нами же для наших же нужд, все чаще и чаще возникает вопрос, а не станем ли мы однажды обузой на пути этого бульдозера?

Глава 3

Однажды Дмитрович глянул на экран компьютера с ставшим уже обычным для него сонным безразличием. В длинной колонке поступивших данных, большей частью технических отчетов систем станции, он внезапно обнаружил шифрованное правительственное сообщение, сообщение внешней линии… Значок сообщения мерно мигал в самом низу столбца, такой невзрачный даже по сравнению с шестеренчатой иконкой техотчета, но он заставил сердце биться по крайней мере раза в полтора чаще. Сердце в онемевшей грудной клетке трепетало, словно лист на ветру. Еще бы, он и не представлял, что такое возможно. Во время инструктажа в училище было несколько занятий о том, как реагировать в подобных случаях, но даже служащие передовых частей практически не сталкивались с документами такой важности. С ними работали только в информационных центрах Генерального Штаба Стратегического Планирования РФ, учреждениях настолько секретных, что об их местонахождении и работе не имели представления даже первые лица государства И вдруг на тебе – больше похоже на какой-то сон.

Лейтенант даже несколько раз энергично встряхнул головой, как бы стараясь отогнать видение, но значок не исчезал, подскочив со стула от возбуждения, он облизал пересохшие губы, не отрывая взгляда от низа отчетной колонки. Все такой желтый квадратик с красной вертикальной полоской ритмично мерцал в углу жидкокристаллической плоскости.

Процедура расшифровки всех сообщений одинакова и проста. Собственно, все сообщения в сети были шифрованы, но они автоматически переводились программами, входящими в обычное программное обеспечение станционных и иных терминалов. Это сообщение было другим, для него требовался чип со специальной программой многоуровневой дешифровки, за неприкосновенность которой ответственность была столь велика, что за любые происшествия с ним можно было поплатится жизнью. Каждый терминал имел свою программу для таких случаев и то, что присылалось с центрального сервера с таким уровнем защиты, было специально зашифровано лишь для одного конкретного терминала, и чипы других с программой были так же бесполезны, как ключи под другой замок. Впрочем, некоторые специалисты могли бы их использовать как основы для программы-взломщика, поэтому они и охранялись с такой строгостью, о которой ходили мифы..

Впервые за все время службы, и несомненно, впервые за всю историю этой станции он достал магнитную карту-ключ и открыл сейф-тайник, находящийся в отсеке автомата управления четырнадцатого и пятнадцатого топливного блок-резервуаров. Его руки дрожали мелкой дрожью от возбуждения. С трудом среди множества чипов с информацией он нашел нужный: программу дешифровки «Собор», хранящуюся на пластиковой коробочке с разъемами, размеры которой не превышали размеров детского ногтя. Куцапые пальцы не могли ввести это микроскопическое чудо техники в порт на задней стенке компьютера. Во всем теле ощущался то холод, то жар: такое волнение, которое может быть только после долгого периода сонной апатии. Ну надо же! Секретное правительственное сообщение категории Б! Здесь, в этом всеми забытом месте. Если это так, то что-то произошло.

Когда на экране были выданы результаты расшифровки, воспаленные от постоянного ветра и бессонницы глаза лейтенанта пробежали следующее строки с такой быстротой, что от восприятия до осознания информации был такой же длинный путь, как от принятия пищи до ее усвоения.

«ШК1/ ШП23/ВЛС ( первый канал шифросвязи, двадцать третий подраздел шифрования, внешняя линия…)

ПОЛНОМОЧИЯ: ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ СТРАТЕГИЧЕСКОГО ПЛАНИРОВАНИЯ– МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ РФ

ГРИФ: КРИПТОСЕКРЕТНО

УРОВЕНЬ ДОСТУПА: Б

ЦЕНТР СТРАТЕГИЧЕСКИХ НАУЧНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ. НИЖНИЙ ТАГИЛ – 4 ДЕЖУРНОМУ СТАНЦИИ АС 372 ТВЖД СООБЩАЕТ О ПРИБЫТИИ НА ТЕРРИТОРИИ ВВЕРЕННОГО ВАМ ОБЪЕКТА ЭКСПЕДИЦИИ НИИ «РОСБИОТЕХ», КОТОРОЙ НЕОБХОДИМО ОКАЗЫВАТЬ ВСЯЧЕСКОЕ СОДЕЙСТВИЕ В ВОПРОСАХ РАЗМЕЩЕНИЯ, СНАБЖЕНИЯ ТОПЛИВОМ И МЕРОПРИЯТИЯМИ ПО МАСКИРОВКЕ. СОГЛАСНО РАСПОРЯЖЕНИЮ №648 МИНОБОРОНЫ РФ ОТ 10.12.2026 РАЗРЕШЕНО СНАБЖЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ ТОПЛИВОМ ИЗ РЕЗЕРВНЫХ РЕЗЕРВУАРОВ ВАШЕЙ СТАНЦИИ, ОДОБРЕН ТАКЖЕ ВОПРОС ОБ ОБРАЗОВАНИИ ЛАГЕРЕМ ЭКСПЕДИЦИИ И ВАШЕЙ СТАНЦИЕЙ ОБЩЕЙ ЭНЕРГОСИСТЕМЫ ПО ТИПУ «КАМА – 4». ДОЛОЖИТЬ О ВЫПОЛНЕНИИ ПО ПРИБЫТИЮ ЭКСПЕДИЦИИ В ТЕЧЕНИИ 72 ЧАСОВ. ПРИБЫТИЕ 14.12.2026. 14.10 МОСКОВСКОГО ВРЕМЕНИ.

ВЛС/ШК4/ШП87

КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ.

Экспедиция? Здесь, в такой глуши? Но с какой целью? И главное, уже завтра. Люди, живые люди! Энергосистема типа «Кама-4». Значит лагерь – это небольшой состав на десять-пятнадцать вагонов, который и присоединится к разъемам станционных установок. И раз «Кама-4», значит восемьдесят процентов мощности он будет получать от собственных генераторов, требующих топлива, много топлива.

Необходимо было использовать запасную ветку, идущую к порталам станции. Эта ветка всегда была скрыта в грунте, и он о ней никогда не вспоминал, но достаточно задать станционному компьютеру необходимую команду, и железнодорожный путь длиной почти два километра (тупик на один состав) поднимется из грунта, словно покойник в день Страшного Суда. Это не он придумал такую метафору, это дописал какой-то шутник в генеральной инструкции к станционному оборудованию

. И на этот восставший из временной могилы путь можно загнать состав и накрыть специальной тканью так, что он будет похож на небольшой пригорок, и все… эксперты уверяют, что даже на спутниковых снимках ничего нельзя будет заметить. Станция имела еще немало секретов, и вообще была действительно важной точкой на карте, будоража воображение яйцеголовых стратегов из штабов всех пошибов. Как бы там ни было – это пятнадцать тысяч тонн топлива в пятнадцати подземных резервуарах, это проходящий через территорию полуметровый трубопровод с чудовищным давлением, это несколько десятков насосов и компрессоров, постоянно включающихся в работу. Но сложно осознать всю важность станции для какой-то там чертовой военно-экономической стратегии, если приходится на ней находиться в полном одиночестве месяцами, сходя с ума.

Но здесь появятся люди! Настоящие… С которыми можно будет перекинуться парой словечек. И которые даже будут отвечать, смотреть на него, качать головой… Может быть, даже девушки. А что, все возможно.

Утро настало, как всегда зимой, тусклое и безрадостное. Небо опять закрывала призрачно-серая мгла и между холмов глухо завывал ветер, несущий в своих объятиях мелкую мерзлую пыль. Настолько мерзлую, что она казалась абсолютно сухой, хотя включала в свой состав немалую долю льда. К счастью, это должно было быть последнее утро в гнетущем полном уединении. Последний раз Дмитрович был в человеческом окружении три с половиной месяца назад, во время короткого межвахтенного перерыва. Какие бы люди не прибыли, они были бы людьми А это самое главное.

С ночи лейтенант наводил образцовый порядок в своем нехитром хозяйстве. Он сделал генеральную уборку, выгладил обмундирование, мурлыча себе под нос какую-то популярную несколько лет назад мелодию. Строго следуя уложению, он гладко выбрился и смазал голову бальзамом-депилятором, вновь обретя положенную блестящую лысину. По крайней мере, он не опозорится, покажет себя по всей положенной форме. Глядя на свое отражение в зеркале над армейским умывальником, он удивился своей схожести с буддийским монахом: гладкая выпуклая голова, задумчивые, чуть раскосые глаза, тонкая шея…

Соленая вода из местной скважины, непригодна для питья, раздражала кожу при бритье, поэтому обычно на вахте Димитрович удалял щетину только тогда, когда она начинала его колоть и раздражать, вызывая неприятный зуд. Интересно, могут ли в условиях изоляции завестись вши? Кто знает, но лейтенанту не хотелось этого на себе проверять. Поэтому он всегда, или почти всегда соблюдал гигиеническое уложение… Грязь расшатывает нервы не меньше, чем голод и жажда…

Уже было ровно два часа, и Дмитрович, не находя себе места от нетерпения и приятного волнения, вышел к пути встречать экспедиционный состав. В свежевыглаженной форме, бодрый, умытый и даже благоухающий дезодорантом. Увидев издали приближающийся локомотив, он не смог удержать радостную улыбку, которая озарила его лицо, придав ему немного глупый вид.

Ровно в четырнадцать десять поезд преодолел стрелку и оказался в тупичке. Локомотив дал отрывистый гудок о прибытии. На вагонах было написано «Экспедиция», но это были такие же стандартные вагоны, как и те, что ежедневно проходили на станцию. И только теперь до Дмитровича дошла простая истина, стершая с лица улыбку: перед ним обычный автоматический состав. В нем нет и не может быть людей! Людей нет! Нет…Всего лишь очередной робот…От осознания этого стало вдруг так грустно и обидно, словно в тумане пустыни растворилась последняя надежда, так влекшая к себе. А холодный ветер все так же нес мерзлую пыль, а тускло-желтое солнце едва пробивалось сквозь мглу вечно бушующего моря серых облаков, проносящихся по бескрайнему небу. Медленно Дмитрович опустился на колени, потому, что ноги вдруг перестали его слушать и охватил лысую голову руками, только сейчас ощутив, как ледяной воздух впивается в этот оголенный участок кожи тысячами острых иголок.

И тут он ощутил дрожь во всем теле и тяжелую внутреннею злобу, от которой загустела слюна во рту. Вместе с морозным воздухом в легкие врывалось желание бунтовать, жажда подняться, отряхнуть со штанин мерзлую землю и сделать что-нибудь, чего он сам от себя не ждал. Он сцепил зубы так, что заболели жевательные мускулы и подскочил на ноги. Со злостью сплюнул сквозь зубы на громады стальных колес и начал отряхиваться. Это отряхивание чуть не превратилось в сумасшедший танец, как полное отчаяния и одновременно презрения ко всему сущему «Яблочко» обреченных матросов. Словно пьяный, он заорал похабную песню: просто потому, что уже не мог терпеть и молчать, а говорить было некому и нечего… Но заорав, он оглянулся вокруг с каким-то смущением, будто уличенный в непристойности… Ему показалось, что кто-то за ним наблюдает, и всегда наблюдал… Как Большой Брат… Он ощущал на себе чей-то взгляд, и не увидев никого вокруг, истерически расхохотался. Он хохотал страшно, сотрясаясь всем телом, что нельзя было понять, смех это или рыдание.

Наконец он вернулся в сторожку, и посидев немного, взял себя в руки. Натянув канадку и накинув капюшон, лейтенант начал подключать вручную прибывший состав к разъемам и топливным гидрантам. Всю работу он проделывал механически, апатично, словно сам стал роботом. Глаза смотрели в пустоту остекленевшим взором, от которого поежился бы даже зверь…но не эти тонны автоматизированного металла на рельсах…

Эпилог

Война закончилась еще две недели назад, но только теперь Дмитрович получил демобилизационный билет, и ехал домой. Точнее, сначала по инстанциям, но можно считать, уже домой. Он ехал один на товарном поезде, в пустом вагоне, предназначенном для перевозки бронетехники. Дневной свет проникал сквозь узкие щели, и столбы мелькали призрачными тенями с такой ошеломительной частотой, что глаза приходилось прикрывать, иначе они, автоматически прослеживая частое мелькание, начинали болеть. У поездов больше не было умиротворяющего стука, вместо этого в гулкой пустоте вагона звучало неприятное визгливое жужжание тяговых электродвигателей, больше похожее на работу колоссальной стоматологической бормашины.

Товарный поезд, который обязан был остановиться на вокзале его родного города, шел без остановок, изредка, возле населенных пунктов, ныряя в бесконечные черные тоннели. Погружаясь в тоннель, всегда испытываешь неприятное чувство, особенно, если при этом нет никакого освещения внутри вагона. В тоннелях всегда мрак гораздо плотнее и непрогляднее, нежели в любую, самую темную ночь на поверхности, и это погружение в чернильную плотность подземельного мрака рождает в сердце томительную тревогу, похожую на предчувствие неминуемой беды. Звук, отраженный от бетонных стен узкого замкнутого коридора, превращался из жужжания в стон, похожий на стон умирающего животного.

Наконец состав в очередной раз вынырнул из тоннеля и Дмитрович встал, прижав глаза к толстенному мутному стеклу в смотровых щелях. В эти щели всегда смотрели не изнутри, а наоборот, просто проверяя, загружен вагон или нет, чтобы по ошибке не прицепить к составам порожняк. Сейчас эту работу тоже на большинстве станций делали автоматы, но щели, к счастью, сохранились. Он увидел поля, бесконечные поля, засаженные зеленеющей пшеницей… а может ячменем или овсом. Лейтенант был крайне далек от сельского хозяйства, и не смог бы отличить даже овса от пшеницы, потому что не представлял, чем они могут отличаться. Для него это всегда хлопья в красочных коробках, почти одинаковые на вид и немного разные на вкус, и он не мог и подумать, что хлопья на самом деле на полях не растут.

Наконец поезд, плавно снижая ход, начал приближаться к станции, где нужно было сходить. Это не был его родной город, но именно к комендатуре этого города он был приписан, как и все служившие на ТВЖД. Здесь необходимо было оформить демобилизационное свидетельство на основе имеющегося приказа. Высота звука тяговых двигателей снижалась перед торможением, будто эти самые двигатели вырастали в размерах. Вскоре состав, хрипло завизжав тормозными колодками, остановился, волнообразно сотрясаясь в межвагонных сочленениях. Не теряя времени Дмитрович накинул на плечо лямку рюкзака, и приоткрыв инспекторскую дверцу вагона, выпрыгнул на насыпь. Обувь соскользнула и он, не удержавшись на ногах, грохнулся на щебень балласта и порядочно ободрал локти и колени. Царапины слегка кровоточили, и в июньскую жару начали почти сразу печь и саднить от соли, что выделяется вместе с потом. Он находился в той стороне станции, где останавливаются лишь товарняки: пункт ожидания перед порталом разгрузки и переформирования. Густо пахло свежей травой… Этот запах почти стерся из памяти, и вот он опять, будто из детства, вернулся и от этого стало грустно. Оказывается и у него когда-то была жизнь, в которой пахло свежей травой, а не пустынной солоноватой пылью. Далекая и странная, но такая настоящая жизнь. Которой не стало после трех одиноких лет на станции 372, где он даже разучился толком разговаривать с людьми и все больше привыкая вести беседу сам с собой. Ну, или, если выразится мягче, мыслить вслух.

Поправил сбившийся рюкзак и зашагал вдоль бесконечного ряда вагонов, ожидавших своей очереди на погрузку или разгрузку. Обходя их, словно стены лабиринта, он наконец вышел на тропинку, ведущую к зданию вокзала.

Подойдя к киоску, где продавались какие-то мелочи вроде зажигалок и брелоков, он увидел на перроне одинокую женскую фигуру. Одетая в летнее платьице, девушка выглядела такой невероятно легкой и воздушной, словно пушинка. Она явно кого-то ждала. Она встречала каждый проходящий поезд и всматривалась, привставая на цыпочки, в лица тех, кто выходил из вагонов. А потом, не найдя того, кого искала, смущенно отступала к зданию вокзала.

Он поднялся по мосту через железнодорожные пути, что вел в город и остановился. Он все смотрел на эту девушку, ждавшую на перроне. Задумчиво перегнувшись через перила, он достал из кармана только что купленную пачку сигарет, и хотел закурить… Но не стал, а лишь задумчиво размял сигарету в руке. Он невольно залюбовался на эту девушку и с какой-то теплой и светлой горечью, если только может быть такое странное сочетание, подумал, что это должно быть чертовски приятно, когда тебя так ждут и встречают.

Приятно приехать на пассажирском экспрессе, а не в пустующем вагоне автоматического товарняка… Но билеты на все пассажирские поезда были забронированы на месяцы вперед фронтовикам, так как для них заказы делались их командованием, организовано и естественно вне всякой очереди. В этом была справедливость, но ему в комендатуру ТВЖД надо было прибыть сегодня, а не через месяцы. Благо, коллеги– железнодорожники относились к этому с пониманием, но на большую помощь, чем пустующий вагон товарняка, рассчитывать не приходилось.

Он бросил вниз так и не раскуренную сигарету, втянул воздух и поплелся разыскивать здание комендатуры…

Приближалась ночь.

Штамм

H

34 (микроповесть)

Искушение

Бессмертие казалось таким близким, будто прямо на глазах строился Рай на земле, в котором каждому «будет дарована жизнь вечная»…

Но вскоре всеобщее ликование стихло и сменилось… массовым побоищем… Лились реки крови, настоящие реки. Все мечтали заполучить вирус доктора Пин Цзина, но он оказался не для всех, а лишь для избранных. Обычному, простому человеку он был недоступен, как и для его детей. Правящие верхи запретили реализовывать его среди населения: в каком-то смысле они были правы. Но все поняли это гораздо позже, а тогда, обуреваемые праведным гневом, разозленные толпы выкатили на улицы. Они орали, распаляя себя и затаптывая каждый раз то каких-то старушек, то непонятно откуда появившихся детей.

И Педро увидел старика, который стоял на балконе своего дома над бушующей «революционной» массой, что словно знамя мученической борьбы с несправедливостью, несла над собой окровавленный труп ею же растоптанной девочки-подростка. Старик качал головой и вверху звучал его надтреснутый голос: «Там, где убивают детей – ничего хорошего не будет. Это знак… Эликсир не принесет счастья».

Сначала толпы орали, прыгали, изливая свой гнев, но кордоны полицейских стояли вокруг, словно неодолимая преграда, граница, за которую никто не смел выйти. Но вот в полицейских полетел первый камень, и казалось, все даже онемели в этот момент. Первый камень – как переход Рубикона, точка бифуркации, разделяющая мир до и мир после, выстрел «Авроры». Этот камень глухо грюкнулся у ног лейтенанта полиции, не причинив никакого непосредственного вреда. Но за этим камнем полетели другие, за ними бутылки с зажигательной смесью… Кордоны ответили огнем на поражение из автоматических винтовок. И не столько людей было расстреляно, сколько растоптано убегающими в панике демонстрантами. Возможно, пули вообще никого не убили, так как полиция стреляла поверх голов.