Смоленск. Городские прогулки

* * *

Большая Советская улица (в прошлом – Большая Благовещенская) – главная в Смоленске. Так обстоят дела сегодня, так обстояли они и до революции. Именно здесь были сосредоточены самые затейливые магазины, самые изысканные рестораны и самые красивые дома. Газеты неустанно изумляли горожан чудесами этой улицы.

«Склад фотографических принадлежностей Л. Н. Соколова. Большая Благовещенская улица, дом Лизункова. Получен из-за границы большой выбор фотографических аппаратов новейших конструкций; единственная продажа и представительство бумаги „М“. Иллюстрированный прейскурант бесплатно».

Как тут не соблазниться – не купить новенький «Кодак» (самая в то время популярная в России модель фотоаппарата), к нему – тонну бумаги, пластинок и химреактивов. И немедленно – фотографировать свое семейство на фоне Днепра, чтобы небо закатное, и вместе с кошкой!

В самом начале улицы, слева, на холмике высится памятник Кутузову – национальному герою России, и Смоленска в особенности. Некогда здесь располагалось «Большое кружало» – одно из первых в городе питейных заведений. Затем тут понастроили простые двухэтажные домишки, среди которых выделялись две своего рода достопримечательности – кинотеатр «Палас» (опять-таки, один из первых в городе) и магазин с гордым названием «ГУМ». Все это, увы, было разрушено в войну. А восстанавливать застройку этой части улицы не стали – ограничились холмом и памятником.

* * *

Рядом с памятником одна из самых известных достопримечательностей – кафедральный Успенский собор. Все началось в 1101 году, когда Владимир Мономах на этом месте «заложил церковь в Смоленьске, святое Богородице камяну епискупью». Это, кстати, первое каменное здание Смоленска.

Простоял собор Успения Богоматери до 1611 года, до того самого момента, когда в город вошли польские интервенты. После чего был взорван, причем, по преданию, самими обывателями. Н. Карамзин писал об этом: «Сию стену беспрестанною пальбою обрушили – и в полночь Ляхи вломились в крепость, тут и в других местах, оставленных малочисленными Россиянами для защиты пролома. Бились долго в развалинах, на стенах, в улицах, при звуке всех колоколов и святом пении в церквах, где жены и старцы молились. Ляхи, везде одолевая, стремились к главному храму Богоматери, где заперлися многие из граждан и купцов с их семействами, богатством и пороховою казною. Уже не было спасения: россияне зажгли порох и взлетели на воздух с детьми, имением – и славою! От страшного взрыва, грома и треска неприятель оцепенел, забыв на время свою победу и с равным ужасом видя весь город в огне, в который жители бросали все, что имели драгоценного, и сами с женами бросались, чтобы оставить неприятелю только пепел, а любезному отечеству пример добродетели. На улицах и площадях лежали груды тел сожженных. Смоленск явился новым Сагунтом, и не Польша, но Россия могла торжествовать сей день, великий в ее летописях».

Правда, автор «Бедной Лизы» был, по своему обыкновению, чрезмерно романтически настроенным. Современник же этого события, гетман Жоклевский рассказывал: «Когда уже все нужное таким образом было приготовлено, в полночь Каменецкий приступил со своей стороны к стене, и потихоньку взлезали на оную посредством лестниц, влез и сам Каменецкий, на стене не было кому и приметить их; и когда уже взошло наших большое количество и стали расходиться по стенам и башням, тогда показалось только малое число москвитян при воротах Авраамовских; они хотели было защищаться, но, увидев большое число наших, бросились бежать вниз. Немецкая пехота со своей стороны взлезла также на валы почти в одно и то же время; но там, в недальнем расстоянии, находился сам Шеин с несколькими десятками человек, как бы между пробитою стеною, чрез которую влезли немцы, и, приметив их, начал перестреливаться с ними. Но услышав пальбу в той стороне, где был Каменецкий, пришел в беспокойство и поспешил зажечь порох, подложенный под помянутый свод. И в самом деле зажженный им порох взорвал большой кусок стены, так что проломом сим открылся довольно удобный вход в крепость, которым и вошел маршал с теми, кои при нем находились…

Огонь достигнул до запасов пороха (коего было достаточно на несколько лет), который произвел чрезвычайное действие: взорвана была половина огромной церкви (при которой имел свое местопребывание архиепископ) с собравшимися в нее людьми, которые неизвестно даже куда девались, – разбросанные останки как бы с дымом улетели. Когда огонь распространился, многие из москвитян, подобно как и в Москве, добровольно бросились в пламя за православную, говорили они, веру. Сам Шеин, запершись в одной из башен, с которой, как сказано, стреляя в немцев, так раздражил их, убив более десяти, что они непременно хотели брать его приступом; однако не легко бы пришлось им это, ибо Шеин уже решился было погибнуть, но находившиеся при нем старались отвратить его от этого намерения. Отвратил же его, кажется, от сего больше всех бывший с ним – еще дитя – сын его, и так он приказал громко звать Каменецкого, который когда пришел и удалил немцев, весьма раздраженных, коим по сей причине не доверял Шеин, сей последний вышел к нему с сыном и со всеми при нем находившимися».

То есть, трагедия была, люди погибли. Но не так красиво, как хотелось бы Карамзину.

* * *

Современный собор заложен был в 1677 году, а освящен – спустя 63 года. Вскоре после этого Смоленск был вновь захвачен европейцами, на этот раз Наполеоном. Историк П. Никитин сообщал о посещении Бонапартом главного храма города Смоленска: «7 августа он отправился в собор. Войдя туда с покрытой головою, он был поражен великолепием и торжественностью храма и снял шляпу, что сделали и все окружавшие его… Ужасна была картина, представившаяся Наполеону в храме Божьей Матери. Там искали убежища не успевшие спастись из города и лишенные крова. Но никому из страдальцев не простер он руки помощи… Только бросил на несчастных свирепый взгляд и, уходя, приказал поставить к собору часового, чрез что храм этот уцелел от разорения».

Говорят, при отступлении французы позабыли часового – его сняли с поста только русские солдаты, вошедшие, спустя несколько месяцев, в освобожденный город.

Тогда же были вынуты и сочтены личные вещи жителей Смоленска, спрятанные для надежности в соборе. Список получился жалкий: «Ряска суконная темноватая под волчьим мехом, штука затрапезы, черный халат, простыней парусиновых три, одеяло суконное под бумагою, мешок сурового полотна с разною одеждою, енотовый мех, две маленьких подушки, две перины: на одной наволочка – тиковая, на другой – простая выбойковая ветхая, две подушки, на коих выбойковые наволоки, старинный фрак зеленый ветхий, две шляпы пуховые ветхие, мешочек разного серебряного лому, фаянсовых тарелок шесть, блюд оловянных десять, тарелок оловянных семь, сервизов оловянных семь, из коих пять с крышками, а две без крышек, оловянный слиток, старый оловянный чайник, подсвечников медных четыре, желтой меди самовар, сахарница жестяная, солонка оловянная, чайных блюдец два, медная кастрюля, две медных яндовы, кои взяты в архиерейский дом, двое стенных деревянных испорченных часов, два зеркала, наволока белая большая завязанная, узел, навязанный в шелковом платке, сундук окованный и запертый, с темным ковром, рябая тиковая завязанная наволока, узел, навязанный в старом желтом одеяле, мешок сурового полотна зашитый, два мешка: один рябой, а другой белый, завязанные, наволока белая с перьями, курта зеленого английского сукна, голландское покроенное сукно, бекеш на смушечьем меху суконный ветхий, сюртук суконный ветхий, андарак суконный штофовый, кафтан голубого сукна, камзол зеленого сукна, халат камлотный зеленый, тулуп ветхий нагольный, сизогарнитуровый женский халат, шапка женская старой парчи, да образ Божией Матери любастровый позлащенный».

Вот и все, да несколько десятков книг.

* * *

Дореволюционные издания утверждали: «Смоленский Успенский кафедральный собор принадлежит к числу знаменитых и величественных храмов нашего отечества. Он служит лучшим украшением города Смоленска, а вместе с тем и самою дорогою его святынею».

Нечто подобное значится и в современных изданиях. Но разница есть, и немалая. До революции этот собор был одним из общественных центров Смоленска. Там, например, проходили такие события: «Вчера, 19 февраля (1904 года – АМ.), по случаю годовщины освобождения крестьян от крепостной зависимости, в кафедральном соборе совершено преосвещеннейшим епископом Петром благодарственное Господу Богу молебствование в присутствии представителей административных и общественных учреждений города и массы народа. Занятия в учебных заведениях, а также в некоторых административных и общественных учреждениях города были отменены».

Сегодня ничего подобного представить невозможно. Не удивительно – ведь новая жизнь и собора, и всей Соборной горы как началась сразу после революции, так и продолжалась до недавних пор. Жизнь же тут была самая что ни на есть разнообразная, и чаще всего к церкви не имеющая никакого отношения. В частности, геолог Д. И. Погуляев вспоминал: «В течение 1921—1923 гг. я служил в ЧОНе – частях особого назначения в должности командира роты. Штаб ЧОНа размещался в помещениях Соборного двора. В моей роте состояли коммунисты – преподаватели, студенты университета. Письмоводителем (писарем) моей роты был Розенгольц. Брат его (старший) в то время был членом президиума губисполкома. Командиром нашего полка был Шереметьев (имя и отчество не помню). Почему-то отношения у нас с ним были довольно близкие. Я бывал у него на квартире. Жена его, красивая, женственная, добрая женщина, как-то неожиданно заболела психически: отказалась от пищи и умерла. Мужу она говорила, что не имеет права есть, так как не работает. Шереметьев очень переживал ее смерть. Сам он раньше служил в гвардейских частях. Какова его судьба в дальнейшем, не знаю.

Занимался я военным строем, насколько помню, не каждый день. Во время этих занятий я хорошо познакомился с ректором университета В. К. Сержниковым. Это был умный мужчина, хороший организатор. К нему и преподаватели, и студенты относились с уважением».

Осуждать ли геолога за то, что принял новые законы жизни, вторгся в помещения Соборного двора со своим строем, со своей чуть ли не светской жизнью в окружении приятных, видимо, людей, в том числе чоновца Шереметьева, жена которого не выдержала лозунга «кто не работает, тот не ест»?

Вряд ли.

Он ведь тоже жертва.

* * *

Главная святыня собора – разумеется, икона Богоматери, установленная в старом здании еще первоначальным храмоздателем, Владимиром Мономахом. Весьма ценится еще и плащаница, сделанная в 1561 году для московского Успенского собора. Оттуда плащаницу в 1812 году при отступлении стащили доблестные воины Наполеона. Но до Франции не довезли – обоз с награбленными ценностями был отбит отрядом атамана Платова. Все имущество благополучно вернулось в Москву – за исключением плащаницы, подаренной Смоленску за особые заслуги в войне 1812 года.

Краевед С. П. Писарев восхищался шедевром: «Служа образцом женского художественного рукоделия в княжеских теремах, по чистоте отделки и необыкновенной трудности работы, по справедливости, считается драгоценной редкостью».

Словом, не было бы для Смоленска счастья, да несчастье помогло.

* * *

А еще этот собор чуть было не вошел в художественную литературу – в классику, в роман «Война и мир». Лев Толстой писал в черновике: «Алпатыч, только что рассвело, пошел к собору и в соборе нашел не спящий народ. Против Смоленской божьей матери, не переставая, по очереди служили молебны. Отслужив молебен и за себя, Алпатыч вместе с знакомым купцом вошел на колокольню, с которой, как ему говорили, видны были французы. Французы ясно видны были за Днепром. Они все двигались и подходили. Еще не успел Алпатыч слезть, как началась канонада за Днепром, но в город не попадали ядра.

«Что же это будет?» – думал Алпатыч, ничего не понимая и возвращаясь к дому».

А потом Толстой подумал – да так и оставил эту часть в черновике.

* * *

Неподалеку от собора находилась семинария – духовное образовательное учреждение, построенное здесь в 1891 году.

Семинария вышла внушительной. Современник писал: «Выстроенное здание бросается каждому своей грандиозностью. Величественно высясь над Спасской площадью, оно царит над целой частью города – его далеко видно за городом, особенно когда вы подъезжаете к Смоленску со стороны Орла и Москвы».

Здесь, среди прочих, обучался знаменитый на весь мир фантаст Александр Беляев – писатель, о котором сам Циолковский говорил: «Из всех известных мне рассказов, оригинальных и переводных, на тему о межпланетных сообщениях роман А. Р. Беляева мне кажется наиболее содержательным и научным».

Речь шла о романе под названием «Прыжок в ничто», в котором с поразительной достоверностью описывались ощущения планетолетчиков во время перелета.

Правда, широкому кругу читателей Беляев скорее известен романом «Голова профессора Доуэля». Однако, немногие знают, что это произведение в какой-то степени автобиографично. Сам Александр Романович об этом рассказывал: «Болезнь уложила меня однажды на три с половиной года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела. И хотя руками я владел, все же моя жизнь сводилась в эти годы к жизни „головы без тела“, которого я совершенно не чувствовал… Вот когда я передумал и перечувствовал все, что может испытать „голова без тела“».

Когда будущий писатель обучался в здешней семинарии, он даже не подозревал, что всем его честолюбивым замыслам придется рухнуть из-за страшной болезни – костного туберкулеза. Он говорил: «Утратив тело, я утратил мир, – весь необъятный, прекрасный мир вещей, которых я не замечал, вещей, которые можно взять, потрогать, и в то же время почувствовать свое тело, себя. О, я бы охотно отдал мое химерическое существование за одну радость почувствовать в своей руке тяжесть простого булыжника!

Осязание – это единственная для меня возможность почувствовать себя в мире реальных вещей…»

А журналист из газеты «Большевистское слово» описывал атмосферу квартиры фантаста: «Скромно обставлен кабинет. Полупоходная койка. По стенам картины с фантастическими изображениями. Мерно гудит ламповый радиоприемник. Настольный телефон и книги… книги… книги… Ими завалены стол, этажерка, шкаф и до потолка вся соседняя комната-библиотека. На койке лежит человек с высоким лбом, лохматыми черными бровями, из-под которых смотрят ясные проницательные глаза. И кажется, что это один из героев книги „Звезда КЭЦ“ в своей межпланетной обсерватории, откуда в специальные телескопы он видит, изучает жизнь далеких планет».

Незадолго до этого вышел нашумевший очерк Михаила Кольцова «Мужество» – о другом писателе, Николае Островском. Автор «Слова» явно подражал своему более маститому коллеге. Почва для подражания была – Беляев, страдающий тяжелым заболеванием позвоночника, лишь в периоды нечастых облегчений мог вставать с кровати, да и то с большим трудом. Смерть же Беляева была еще более жуткой. Умер он в Царском селе, в 1942 го-ду, во время оккупации. От голода, и будучи практически бездвижным.

* * *

При новой власти в бывшей семинарии расположился штаб Белорусского округа. Рядом оборудовали специальную военную гостиницу – для высших армейских чинов. Здесь перед Великой Отечественной войной довелось пожить маршалу Жукову. Его дочка Эра вспоминала: «Переехали в Смоленск, где тогда находился штаб округа. Квартиру получили во флигеле большого красивого дома, глядевшего на сквер, в котором жили семьи командования округа… Папа, как всегда, был занят на работе. Мама «крутилась» с нами… Мне уже было десять лет, и я помогала маме, чем могла.

Напротив, через сквер, находилась школа №7, в 3-м классе «Б» которой я проучилась неполный учебный год… Там же я была принята в пионеры. Это событие в моей жизни было отмечено семейным «походом» в фотоателье… Мы с сестрой одеты в традиционные по тому времени матроски. На мне пионерский галстук со значком. Отец, немного пополневший, в серой коверкотовой гимнастерке, с двумя орденами и медалью на груди, с двумя ромбами. Виски немного поседевшие, но глаза по-прежнему молодые».

Казалось бы, простая жизнь обычной советской школьницы.

* * *

Выше по Большой Советской улице, по той же левой стороне располагается Троицкий монастырь, в котором до сих пор базируется уникальный музей льна. Лен издавна считается традиционным промыслом смолян. Сырье это привередливое, требует старания и навыков. Недаром о льне сложено огромное количество всяческих поговорок, присказок, пословиц. «Рожь – наша матушка, лен – батюшка». «Пока лен до дела доведешь, каждый стебель семь раз в руках переберешь». «Лен любит поклон». «Не домнешь за мялкой, вспомнишь за прялкой». И так далее.

Смоленский поэт Николай Рыленков воспевал лен в своем стихотворении «Ходит по полю девчонка»:

Вешним солнцем окроплен,