Невский проспект. Прогулки по Санкт-Петербургу

Тогда же на Невском орудовал один из первых российских «кидал». Точнее говоря, одна из первых: «22-го Ноября к проходившему по Невскому проспекту инженеру С. Вейгнеру подошла молодая девушка и дрожащим голосом попросила разменять 25-рублевый кредитный билет, так как ей необходимо уплатить за визит доктору, находящемуся у ее больного отца.

Г. Вейгнер разменял и, приняв сложенную в четвертушку ассигнацию из рук девушки, поспешившей в ближайший двор дома, положил деньги в бумажник и продолжал путь. Вечером г. Вейгнер, проверяя деньги, был немало поражен, увидя, что сделался жертвой нового вида аферы.

Кредитный билет 25-рублевого достоинства, полученный им от девушки, оказался не более не менее как… рисунком, до того, впрочем, прекрасно выполненным, что сразу обмана не заметишь».

Годом же раньше по Невскому прошел первый трамвай. Мог бы пройти и раньше, но мешало соглашение с владельцами конки, оформившими в свое время долгоиграющие отношения с властями.

В том же году пустили и автобус. Правда, он назывался иначе – «омнибус-мотор», однако же смысл тот же самый: «Вчера, 4 октября, члены Санкт-Петербургского товарищества автомобильно-омнибусного сообщения совершили под руководством инженера-технолога Иванова пробный рейс на пока единственном в Петербурге омнибус-моторе. Рейс начался с пробега по Невскому проспекту. Весь Невский от Николаевского вокзала до Александровского сада омнибус прошел в 9 минут… Омнибус хорошо маневрировал, обгоняя конки и извозчиков, сворачивая для ломовиков и т.д.»

Спустя месяц рейсы стали регулярными.

Впечатляло железнодорожное агентство, открытое тоже, естественно, на Невском. Владимир Набоков писал: «В железнодорожном агентстве на Невском была выставлена двухаршинная модель коричневого спального вагона: международные составы того времени красились под дубовую обшивку, и эта дивная, тяжелая с виду вещь с медной надписью над окнами далеко превосходила в подробном правдоподобии все мои, хорошие, но явно жестяные и обобщенные, заводные поезда. Мать пробовала ее купить; увы, бельгиец-служащий был неумолим. Во время утренней прогулки с гувернанткой или воспитателем я всегда останавливался и молился на нее. Иметь в таком портативном виде, держать в руках так запросто вагон, который почти каждую осень нас уносил за границу, почти равнялось тому, чтобы быть и машинистом, и пассажиром, и цветными огнями, и пролетающей станцией с неподвижными фигурами, и отшлифованными до шелковистости рельсами, и туннелем в горах. Снаружи сквозь витрину модель была доступнее влюбленному взгляду, чем изнутри магазина, где мешали какие-то плакаты… Можно было разглядеть в проймах ее окон голубую обивку диванчиков, красноватую шлифовку и тисненую кожу внутренних стенок, вделанные в них зеркала, тюльпанообразные лампочки… Широкие окна чередовались с более узкими, то одиночными, то парными. В некоторых отделениях уже были сделаны на ночь постели».

Автомобиль к тому времени перестал удивлять. В общественном сознании он сделался великим социальным злом. Газеты возмущались: «Безалаберная быстрая езда подгулявших автомобилистов причиняет немало горя обывателям. Чуть ли не ежедневно тот или иной „шикарный мотор“ с „девицами и кавалерами“ опрокидывает и давит прохожих на центральной улице – на Невском проспекте. Пора, давно пора обуздать безобразную, ненужную скоростную езду моторов».

Все эти чудеса прогресса действовали на большинство литературных деятелей угнетающе. Вот, например, стихотворение В. Ладыженского «На Невском»:

Трамваев скучные звонки,
Автомобиль, кричащий дико.
Походки женские легки,
И шляпы, муфты полны шика;

Вдруг замешательства момент.
Какой-то крик и вопль злодейский…
Городовой, как монумент,
И монумент, как полицейский.

Эпоха требовала новых взглядов на происходящее. В нем виделась в первую очередь непостижимость. В том числе и Невского проспекта.

Символист Андрей Белый начинал свой роман «Петербург» более чем загадочно: «…Невский проспект есть Петербургский Проспект.

Невский Проспект обладает разительным свойством: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его; нумерация идет в порядке домов, – и поиски нужного дома весьма облегчаются. Невский Проспект, как и всякий проспект, есть публичный Проспект; то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например); образующие его боковые границы дома суть – гм… да:… для публики. Невский Проспект по вечерам освещается электричеством. Днем же Невский Проспект не требует освещения.

Невский Проспект прямолинеен (говоря между нами), потому что он – европейский проспект; всякий же европейский проспект есть не только проспект, а (как я уже сказал) проспект европейский потому что… да…

Потому-то Невский Проспект – прямолинейный проспект».

И так далее.

Впрочем, случался символизм более «мягкий». Например, у Брюсова, в стихотворении «Вечернее катанье»:

Скользят коляски, мимо них,
Гудя, летят автомобили;
Но строго, у коней своих,
Литые юноши застыли…

Гудя, лети, автомобиль,
В сверканьи исступленных светов…
Вдали Адмиралтейский шпиль.
В огне закатном, фиолетов.

Или, например, стихотворение Бунина «На Невском»:

Колеса мелкий снег взрывали и скрипели,
Два вороных надменно пролетели,
Каретный кузов быстро промелькнул,
Блеснувши глянцем стекол мерзлых,
Слуга, сидевший с кучером на козлах,
От вихрей голову нагнул.

Над Невским витал дух «Незнакомки» Александра Блока. Витал в самых разнообразных проявлениях и формах. Две проституточки, Сонька и Лайка прохаживались парочкой по тротуару в шляпах с перьями из страуса и предлагались праздным господам в таких словах:

– Мы пара Незнакомок. Можете получить электрический сон наяву. Жалеть не станете, огурчик.

А перед рестораном «Квисисана» (был такой на Невском) проститутка Ванда объявляла таинственным шепотом:

– Я уест Незнакоумка. Не желаете ознакоумиться?

Увы, на этом фоне – сказочном, таинственном, когда даже жрицы древнейшей профессии грезят стихами – уже подкрадывалась новая эпоха.

* * *

В 1917 году свершилась революция. По проспекту ходил знаменитый поэт Саша Черный.

– Здравствуйте, Саша, – здоровались с ним многочисленные поклонники и поклонницы.

– Черт меня дернул придумать себе такой псевдоним, – отвечал поэт. – Теперь всякий олух зовет меня Сашей.

Завсегдатаев Невского проспекта раздражало все.

В 1918 году Невский переименовали в проспект 25-го Октября (он был таковым до 1944 года). По традиции его, конечно, называли Невским. Несмотря на то, что изменился он неузнаваемо. Иван Бунин писал в повести-дневнике «Окаянные дни»: «По Невскому то и дело проносились правительственные машины с красными флажками, грохотали переполненные грузовики, не в меру бойко и четко отбивали шаг какие-то отряды с красными знаменами и музыкой… Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь. А на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами:

– Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит.

Я спросил:

– Так что же делать?

– Делать? – сказал он. – Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету».

Но вскоре жизнь более или менее стала налаживаться.

И уже в 1928 году Михаил Кольцов глядел и радовался. Писал в очерке «Невский проспект» (опять же, не «Проспект 25-го Октября»): «От моста через Мойку Невский светлеет и оживляется. На солнечной стороне много народу, не протолкаться. Здесь толчея, пожалуй, побольше, чем в старое время. Большая улица подтянула к себе жизнь всего центрального района. Невский стал доступнее, проще, веселей. Трамваи звенят резче, извозчики грохочут громче, женщины улыбаются шире, газетчики кричат звонче. Провинциал, робкий и почтительный, благоговейно замиравший в сутолоке столичного проспекта, сейчас – главное действующее лицо на Невском. Больше всех разгуливает, шумит, толкается и оживляет улицу.

Но, кроме провинциала, проспект имеет постояннейший и твердейший кадр тротуарных завсегдатаев. Этого нет в Москве, может быть потому, что она стала столицей, и это есть в Ленинграде, может быть оттого, что он все-таки стал провинцией. Ровно в час на солнечную сторону проспекта выходит дежурная гуляющая публика – для того чтобы в половине четвертого уйти, очистив панель для второй смены.

Любители тротуарных прогулок движутся стайками по три—пять человек, взявши друг друга под руку, тихим и размеренным шагом. Спешить по Невскому – преступление. Ведь все удовольствие пропадает! Надо шагать медленно, методично оглядываться по сторонам и обсуждать каждого встречного, благо каждый встречный хорошо известен. Если мужчина – быстро зарегистрировать его заработок, последние неудачи по службе, отношения с начальством, попытки перейти в другое учреждение. Если женщина – обсудить ноги, плечи, костюм, с кем живет и с кем собирается жить».

Следующая же явственная перемена здесь произошла лишь в 1936 году: «К существующим в Ленинграде видам городского транспорта в 1936 г. прибавился новый. Это – троллейбусы. Ленинград уже сделал заказ на 60 троллейбусов. Каждый троллейбус рассчитан на 53 места…»