Покровка. Прогулки по старой Москве

* * *

Памятник Степану Разину простоял на Лобном месте всего несколько дней, после чего его перенесли в один из городских музеев – «Первый Пролетарский», а после – в Музей революции.

Решение о переносе оскорбило друзей скульптора Коненкова, авангардистских поэтов, художников и режиссеров. Памятник кочевал по музеям, а они только и знали, что делать рекламу его очередному пристанищу. Спрашивали у своих знакомых:

– А ты был в Музее революции?

– Нет.

– Дурной ты! Как же это можно допустить, ведь тут Сергея Тимофеевича «Стенька Разин» – гениальная вещь!

Еще бы – памятник убрали не откуда-нибудь, а с главной площади страны. Такой удар не просто было вынести.

Конечно, профессионалы понимали цену коненковскому шедевру. Искусствовед В. Н. Терновец писал о памятнике: «Произведение, несомненно, самое значительное и яркое из всего, что было создано в революционную эпоху, осталось неоцененным. Пусть группа проигрывала на Красной площади – в стенах мастерской и позже, в комнатах музея она захватывает своей эпической мощью. Лица Разина и его товарищей дышат ширью Волги, жаждой приволья, разбоя и удали. Скованность поз, еле намеченные резцом складки одежды – дерево раскрашено в живопись, несет здесь функции скульптуры, – все, – дышит величавой простой и красочностью, которой богата народная жизнь».

Однако же для большинства московских жителей памятник прекратил свое существование, по сути, так и не начав его.

* * *

Даже во вполне научном и аполитичном путеводителе 1937 года под названием «Осмотр Москвы» значится: «Против собора – Лобное место, отделанное при Екатерине II архитектором Казаковым. Отсюда объявлялись народу царские указы, и здесь же производились публичные казни. От отсеченных голов – лбов оно и получило свое название».

И долго еще по Москве ходили сказки: «А Лобное это место вот почему: ведь когда надо было рубить голову человеку или, скажем, только спустить с него шкуру, сейчас велят ему молиться и кланяться народу. Вот он и молится, и кланяется, стукается лбом… Вот от этого самого оно и есть Лобное… Ну, тоже когда голову снесут: упадет и стукается лбом… Мало ли голов слетало – все кровью залито было… Вот оно, какое это место».

Все-таки некоторые мифы поразительно и противоестественно устойчивы.

Лавки не для сидения

Здание Гостиного двора (улица Ильинка, 2) построено в 1805 году по проекту архитектора Д. Кваренги.

В дореволюционную эпоху Китай-город считался этаким купеческим центром Москвы. Гостиный же двор – центром этого центра.

Нечто подобное упоминал Сигизмунд Герберштейн в далеком шестнадцатом веке: «Недалеко от крепости (в смысле, от Кремля – АМ.) есть большой, обнесенный стенами дом, называемый двором господ купцов, в котором купцы живут и хранят свои товары».

Спустя столетие двор перестроили, и другой иностранец вспоминал о нем в таких словах: «Двор так заполнен санями, всякими товарами и народом, что нельзя пройти, но нужно беспрестанно пролезать. Тогда там найдешь осетров и стерлядей, лежащих для продажи многими сотнями друг на друге, также много черной икры».

Здесь же находилась и аптека – первая в Москве. Профиль того медицинского учреждения был, мягко говоря, своеобразен: «Указал Великий Государь продавать из нее спирты, водки и всякие лекарства всяких чинов людям по указной книге».

То есть по рецепту.

Когда же в 1805 году открыли новенькое здание Гостиного двора, большинство жителей Москвы даже и не подумало воспринимать его как нечто принципиально новое и современное. Николай Карамзин в своей дотошнейшей «Записке о московских достопамятностях», составленной в 1817 году, спустя всего-то ничего после постройки этого сооружения, и вовсе не счел нужным останавливаться на обновке: «В Китае-городе… представляется глазам нашим богатейший, огромнейший Гостиный двор в России. Он стоит на сем месте уже пятый век. Древнейшие иноземные путешественники удивлялись там богатству и дешевизне Азиатских товаров. Старые имена некоторых рядов ныне уже непонятны, наприм.: Суровского, Москатильного; первый назван так от города Сурожа, или Судака, откуда шли в Москву шелковые ткани».

Новое сооружение было довольно далеко от совершенства. Александр Ушаков (писавший о Москве под звучным псевдонимом Н. Скавронский) сетовал: «Гостиный двор представляет… неудобства… потому что, продуваемый насквозь, защищен крайне плохо разбитыми во многих местах ветхими рамами и нижнею своею частию совершенно открыт всем причудливым фантазиям нашего климата, дарящим нас хоть бы такою зимою, как прошлая, или хоть подобным мартом или апрелем, как текущего года. Был план сделать теплым Гостиный двор, сделана была, как мы слышали, и смета, собиралась для этого компания, но дело остановилось ни на чем. Не потому ли, может быть, что большинство лавок и в Гостином дворе, и в Городе (в Китай-городе – АМ.) принадлежит людям, защищенным от холода своею собственною шубою, слоем жира в несколько пальцев толщины и подогревающими винными парами?»

А в ночное время было страшно даже появляться рядышком с этим торговым комплексом. Бытописатель П. Богатырев с ужасом вспоминал: «Здесь на ночь арки загораживались досками, а сторожа спускали под арки огромных, очень злых овчарных собак, готовых разорвать каждого смельчака, пожелавшего проникнуть в амбар за чужим добром», – не исключая, что иная чересчур усердная «овчарная собака» вылезала поохотиться на улицу Ильинку.

В начале же двадцатого столетия Гостиный двор более-менее исправили. Да и ритм жизни этого учреждения начал убыстряться – подстать ритму века. Живо и в подробностях его описывал Петр Боборыкин: «Пробило три часа. В рядах старого Гостиного двора притихло. И с утра в них мало движения. Под низменными сводами приютились „амбары“… Эти лавки смотрят невзрачно, за исключением нескольких, отделанных уже по-новому – с дорогими стеклами в дубовых и ореховых дверях с фигурными чугунными досками. Вдоль стен стоят соломенные диваны и козлы, на каких купцы любят играть в „дамки“ и „поддавки“. Кое-где сидят сухие пожилые приказчики в длинных ваточных чуйках или просторных пальто с бобром и однозвучно перекидываются словами. Выползет с внутреннего двора, из-под сводчатых ворот, огромный воз с товаром. Лошадь встанет, вся вытянется, напрягутся жилы».

Снаружи двор, похоже, был всегда невзрачным, покосившимся, облезлым. Зато внутри – множество разных миров. Каждый был волен обустраивать свою контору как угодно. Кто-то экономил, вкладывая деньги в оборот. Кто-то, наоборот, заботился о респектабельности офиса. Например, купец Н. Варенцов писал о посещении конторы купцов Хлудовых: «Расторопный артельщик, снявший с меня пальто, указал путь в правление, находящееся на втором этаже, там другой артельщик пошел доложить директорам. Принят был немедленно».

Что ж, Хлудовы за репутацией следили.

Впрочем, не все было гладко у этих купцов. Продолжение истории таково: «В кабинете застал двух директоров: Дмитрия Родионовича Вострякова и Николая Александровича Лукутина.

Увидя меня, входящего, Востряков как-то неестественно быстро вскочил со стула и бросился ко мне навстречу здороваться; его низкие поклоны с усаживанием в мягкое кресло, с любезностями: «Ах! Какое счастье, что удостоили нас посетить!» – и все остальное в том же роде, показали мне, что все это проделывается с целью поставить меня в смешное и неловкое положение, с очевидным желанием своим паясничеством отвадить меня от дальнейших посещений их амбара. Мне было известно, что третий директор, Александр Александрович Найденов, близкий родственник моей жене, в это время в амбаре отсутствующий, не особенно дружил с Востряковым, стремившимся всеми способами доставить Найденову какую-нибудь неприятность, а потому он в данном случае избрал меня объектом для этой цели.

Я, сильно смущенный его красноречием по поводу меня, поспешил остановить поток красноречия Вострякова, сразу переведя разговор на деловую почву: предложил купить партию хлопка по весьма дешевой цене. Здесь лицо Вострякова сразу изменилось: глаза сделались злыми, веки захлопали, и он ответил: «Нет-с, благодарю Вас за предложение, но купить не можем-с. Хлопка у нас уже много куплено… Да, впрочем, должен сказать, и цена ваша дорога, я имею предложения дешевле!»

Мне стало ясным, что он врет: цена хлопку умышленно была назначена чрезвычайно дешево, с желанием впервые продать этой фирме; другие конкуренты мои не стали бы продавать по этой цене. Я встал с кресла, чтобы раскланяться, в это время Востряков побежал к корзине с фруктами, стоящей на другом столе, и бросился угощать меня, опять с разными любезностями, кланяясь почти до земли и, как мне казалось, с желанием потешить своего шурина Лукутина»

Что поделать? Нервная эпоха, конец девятнадцатого века.

Здесь же, во дворе располагались и хранилища. Точного назначения у помещений не было. Случалось, что еще вчера в комнате за столом сидел купец и принимал своих партнеров, а сегодня она вся до потолка была завалена какой-нибудь овечьей шерстью.

Иной раз в Гостином дворе пробуждалась жизнь общественная. Но в основном московские предприниматели не доверяли всяческим демократическим затеям. Тот же Варенцов описывал, как Тимофей Морозов пытался создать в этих стенах этакий купеческий союз: «Собралось человек тридцать с чем-то… Купечество… посмотрело на Морозова и его единомышленников как на вольнодумцев, могущих вовлечь их в конфликт с властями… а потому некоторые из них постарались незаметно уйти из собрания, так сказать, подальше от греха, для чего незаметно опустились на пол и на четвереньках выползли из комнаты заседания».

Самым же вожделенным уголком Гостиного двора был, разумеется, трактир. Писатель Теофиль Готье с восторгом вспоминал о его посещении: «Приятель мой повел меня в ресторан, находившийся в конце Гостиного двора: как раз напротив Кремля. Мы поднялись по натопленной лестнице и очутились в вестибюле, походившем на магазин нужных товаров. Нас мгновенно освободили от шуб, которые повесили рядом с другими на вешалку. Что касается шуб, русские слуги не ошибаются и сразу надевают вам на плечи именно вашу, без номерка, и не ожидая никакого знака благодарности. В первой комнате находилось нечто вроде бара, переполненного бутылками кюммеля, водки, коньяка и ликеров, икрой, селедками, анчоусами, копченой говядиной, оленьими и лосиными языками, сырами, маринадами, деликатесами, предназначенными разжечь аппетит перед обедом».

Да уж, для экономных европейцев это – роскошь невообразимая.

Теплые ряды

Здание Теплых рядов (улица Ильинка, 3) построено в 1865 году по проекту архитектора А. Никитина.

Так называемые Теплые (то есть крытые и, более того, отапливаемые) торговые ряды, которые выходят на Ильинку и Ветошный переулок были выстроены в конце позапрошлого столетия тем же архитектором, который построил Верхние торговые ряды, нынешний ГУМ, – А. Померанцевым. Кстати, при советской власти Теплые ряды так и назывались – Малый корпус ГУМа. Однако же новейшая история Москвы распорядилась несколько иначе. ГУМ остался ГУМом, а его бывший Малый корпус – просто так.

На самом деле Теплые торговые ряды – это громадный комплекс, занимающий чуть ли не целиком квартал (Померанцев всего-навсего поставил точку в этом затянувшемся строительстве). И входили в этот комплекс не только помещения для торговли, но и множество других занятных и полезных составляющих. Например, Ильинский храм, стоящий здесь еще с шестнадцатого века, с тех времен, когда тут находился Ильинский монастырь (он, собственно, и дал название всей улице).

Тот же корпус, что выходит на Ильинку, спроектировал архитектор Никитин в 1865 году.

Ильинский храм построен был в 1519 году (правда, позднее его перестроили) на деньги некого Клима Мужилы. Кем именно был этот человек, история до нас не донесла. Одно можно сказать наверняка – он был отнюдь не бедняком. Может быть, боярином, а может быть, купцом. А может быть, и не Мужилой вовсе. В те времена слова не разделялись на цензурные и нецензурные, и вполне возможно, что его фамилия писалась не через «ж», а через «д».

Сегодня этого не установить.

И. Белоусов писал о рядах: «В них были сосредоточены торговли богатых фирм мануфактуристов, шелковых фабрикантов, золотых и серебряных изделий, меховщиков, а на самой Ильинке в небольших помещениях сидели менялы, операции которых, главным образом, состояли в размене купонов

и серий с досрочно обрезанными купонами. Менялы были очень богатые люди и почти все скопцы».

А еще в Теплых рядах располагался знаменитый трактир Бубнова. Это заведение пользовалось странной славой. Владимир Гиляровский описывал трактир так: «Он занимал два этажа громадного дома и бельэтаж с анфиладой роскошно отделанных зал и уютных отдельных кабинетов. Это был трактир разгула, особенно отдельные кабинеты, где отводили душу купеческие сынки и солидные бородачи-купцы, загулявшие вовсю, на целую неделю, а потом жаловавшиеся с похмелья:

– Ох, трудна жизнь купецкая: день с приятелем, два с покупателем, три дня так, а в воскресенье разрешение вина и елея и – к «Яру» велели…

К Бубнову переходили после делового завтрака от Лопашова и «Арсентьича», если лишки за галстук перекладывали, а от Бубнова уже куда угодно, только не домой. На неделю разгул бывал. Много было таких загуливающих типов. Один, например, пьет мрачно по трактирам и притонам, безобразничает и говорит только одно слово:

– Скольки?

Вынимает бумажник, платит и вдруг ни с того ни с сего схватит бутылку шампанского и – хлесть ее в зеркало. Шум. Грохот. Подбегает прислуга, буфетчик. А он хладнокровно вынимает бумажник и самым деловым тоном спрашивает:

– Скольки?