Покровка. Прогулки по старой Москве

Платит, не торгуясь, и снова бьет».

Впрочем, и в самих рядах кипели страсти, и не шуточные. Вот, например, заметка из «Московского листка» от 1893 года: «10 февраля на Васильевской площади, против дома Маттейсон городовым Жуковым поднята вывеска, на которой было написано „Размен денег“ и видны оттиски от бывших наклеенными на ней разных монет. Оказалось, что вывеску эту неизвестно кто стащил с дверей меняльной лавки московского купца М. Алексеева в Теплых рядах на Ильинке, и что на ней было наклеено 6 серебряных рублей, 6 полтинников, 6 четвертаков и один кредитный рубль».

В этой истории чудесно все. И наивность купца Алексеева, и изобретательность жулика (не стал прямо в рядах отковыривать деньги, похитил всю вывеску сразу), и усердность полиции, которая, несмотря на очевидную бессмысленность, все же установила, откуда именно была украдена столь замечательная вывеска.

Кстати, Алексеев был своего рода отважный пионер. Дело в том, что поначалу московское купечество не жаловало Теплые ряды. Во-первых, там была довольно дорогая аренда лавочек. А во-вторых, смущал сам факт температуры как в жилых домах. Купец противился: «Это что же, я зимой что ли без шубы буду торговать? Да какой же я купец, когда без шубы? Кто же мне поверит-то?»

Но со временем все эти предрассудки были благополучно изжиты.

Кстати, Теплые торговые ряды вошли в художественную литературу. Именно здесь располагался амбар Лаптевых из повести Чехова «Три года»: «Главные торговые операции производились в городских рядах, в помещении, которое называлось амбаром. Вход в амбар был со двора, где всегда было сумрачно, пахло рогожами и стучали копытами по асфальту ломовые лошади. Дверь, очень скромная на вид, обитая железом, вела со двора в комнату с побуревшими от сырости, исписанными углем стенами и освещенную узким окном с железною решеткой, затем налево была другая комната, побольше и почище, с чугунною печью и двумя столами, но тоже с острожным окном: это – контора, и уж отсюда узкая каменная лестница вела во второй этаж, где находилось главное помещение. Это была довольно большая комната, но, благодаря постоянным сумеркам, низкому потолку и тесноте от ящиков, тюков и снующих людей, она производила на свежего человека такое же невзрачное впечатление, как обе нижние. Наверху и также в конторе на полках лежал товар в кипах, пачках и бумажных коробках, в расположении его не было видно ни порядка, ни красоты и если бы там и сям из бумажных свертков сквозь дыры не выглядывали то пунцовые нити, то кисть, то конец бахромы, то сразу нельзя было бы догадаться, чем здесь торгуют. И при взгляде на эти помятые бумажные свертки и коробки не верилось, что на таких пустяках выручают миллионы и что тут в амбаре каждый день бывают заняты делом пятьдесят человек, не считая покупателей».

Антон Павлович описывал амбар Гаврилова, с которым лично был знаком, и у которого его отец иной раз подрабатывал – в роли писца.

А при советской власти здесь расположилась штаб-квартира прокладки первых линий метрополитена. Одна из руководительниц строительства, Т. Федорова вспоминала: «Непривычно мне было первое время в большом кабинете на улице Куйбышева, 3 (при советской власти улица Ильинка носила имя Куйбышева – АМ.). Правда, засиживаться здесь не приходилось. В шкафу наготове видавшие виды сапоги, привычные комбинезон и телогрейка и старая любимая шахтерская каска (еще с моей „Новослободской“). В любую минуту наденешь – и в забой».

Ритм жизни метростроевцев несколько отличался от дореволюционного купеческого ритма.

Крепкая палка как биржевой инструмент

Здание фондовой биржи (улица Ильинка, 6) построено в 1875 году по проекту архитектора А. Каминского.

Образ Москвы торговой девятнадцатого века, в общем, непригляден. Этакое замшелое купечество из пьес Александра Островского и публицистики Владимира Гиляровского. Товар лежалый. Не обманешь – не продашь. Охотнорядцы.

Но вместе с этим на Ильинке медленно и терпеливо вырастал новый торговый институт. Биржа. По западному образцу.

Первое биржевое здание было построено, когда московская интеллигенция оплакивала смерть поэта Пушкина, в 1837 году. До этого здесь находился храм Дмитрия Солунского, однако в ту эпоху еще не было организованных радетелей за русскую духовность и архитектурное наследие, так что замена одного объекта на другой не вызвала общественного резонанса. Дескать, биржа так биржа – могло быть и хуже.

Поначалу новенькое заведение смотрелось жалко. Исследователь городского быта А. С. Ушаков (он же Скавронский) писал о бирже полтора столетия тому назад: «В Москве биржа – понятие очень обширное, и, как кажется, сколько ни стой она в таком виде и при подобном учреждении, она не привлечет большого сбора торгующих и долго еще будет ограничиваться небольшой кучкой по большей части иностранцев… Биржа – не в русском характере, и еще более не в характере московского дела, а особенно при таком устройстве, как настоящее… Биржа в Москве гораздо обширнее, чем кажется: она собирается во многих местах, почти целый день не редеет толпа на тычке, который для торговцев средней руки, не имеющих права посещать биржу (за что должно быть вносимо каждым ежегодно семь руб. сер.), может почесться истинной биржей».

Упрощенно говоря, вопрос цивилизованности, европеизированности (в те времена – практически синонимы) торговли сводился к состязанию между собственно биржей и «тычком» (так на московском деловом арго звалась Карунинская, ныне Биржевая площадь).

Победа в этой битве была вроде бы предрешена – в пользу «тычка», естественно.

Тем не менее, прогнозы оказались ложными. Биржа набирала мощь и силу, и в 1875 году для нее даже выстроили новый дом в парадном классическом стиле. «Храм Меркурия строится в духе классицизма, по аналогии с храмом Аполлона», – язвила московская интеллигенция.

Правда, не сдавался и «тычок». Петр Боборыкин так описывал Карунинскую площадь конца девятнадцатого века: «У биржи полегоньку собираются мелкие „зайцы“ – жидки, восточники, шустрые маклеры из ярославцев, греки… Два жандарма, поставленные тут затем, чтобы не было толкотни и недозволенного торга и чтобы именитые купцы могли беспрепятственно подъезжать, похаживают и нет-нет да и ткнут в воздух рукой. Но дела идут своим порядком. И на тротуаре, и около легковых извозчиков, на площади и ниже, к старым рядам, стоят кучки; юркие чуйки и пальто перебегают от одной группы к другой».

И тем не менее, примерно в то же время путеводитель по Москве с гордостью сообщает: «Московская биржа по своему обороту занимает одно из первенствующих мест в Европе».

А уровень задач, решаемых Биржевым комитетом, был приблизительно таким: «О торговле с Китаем», «О развитии русского торгового мореходства по реке Оби», «О пошлинах на товары, следующие транзитом через Закавказье», «О значении распространения технического рисования в интересах промышленности и необходимости преобразования Строгановского училища», «О проведении паровой железной дороги вокруг Москвы», «О привилегиях Финляндии относительно беспошлинного ввоза товаров в Россию».

Правда, на бирже все равно присутствовал неистребимый российский колорит. Вот, например, воспоминания московского купца Н. Варенцова: «В один из первых годов моего посещения Биржи меня привлек вид одного господина по схожести его с царем Петром I: он был высокого роста, а надетая на нем бобровая шапка еще увеличивала его рост, с черными усами и волосами, как у царя, и он держался гордо и надменно с ютящейся вокруг него биржевой мелочью. Спросил какого-то знакомого: „Кто это такой, так похожий на Великого Петра?“ – „Бонячевский богатый фабрикант Иван Александрович Коновалов“, – ответил он. – А не правда ли: вылитый грозный царь?»

В тех же мемуарах Варенцов писал: «Я отправился на Биржу с полным желанием избить… вруна Вагурина, для чего захватил крепкую палку».

Правда, избиение не состоялось – «врун Вагурин» вовремя покаялся и извинился. «Этим история закончилась, не драться же мне было с ним», – заключил Варенцов.

Но не все биржевые конфликты заканчивались таким мирным путем.

Общество страховщиков

Комплекс зданий Северного страхового общества (улица Ильинка, 21—23) построено в 1912 году по проекту архитекторов И. Рерберга и В. Олтаржевского.

Северное страховое общество было основано в 1871 году в Санкт-Петербурге, но, конечно же, сферой его влияния было все государство. Ведь специализацией общества было страхование от огня, а большинство столичных зданий было все-таки кирпичными и, как правило, пожарная команда приезжала раньше, чем все здание превратится в пепел. Да, конечно, выгорали целые квартиры, даже этажи. Но вероятность этого была невелика, и экономный петербуржец в большинстве своем предпочитал традиционное российское «авось».

То ли дело Москва, где до середины двадцатого века было множество зданий, построенных из древесины, по-дедовски. Не удивительно, что общество решило выстроить в Первопрестольной целый комплекс зданий – для размещения собственного офиса и для того, чтобы сдавать площадь внаем.

В архитекторах общество не ошиблось. Комплекс вышел замечательным. Большая часть москвичей, в те времена уже порядком подуставших от развернувшегося в городе строительного бума, приняла новшество не то что без обыкновенного брюзжания, а даже с радостью. Можно предположить, что основной заслугой архитекторов было деликатнейшее отношение к старинному архитектурному шедевру, расположенному по соседству с новостройкой. Ведь это была одна из красивейших церквей Москвы – Никола Большой Крест.

Церковь была построена Филатьевыми – архангелогородскими купцами – в 1680 году. А в ее подклете, по китайгородскому обычаю, был обустроен склад товаров.

Этот храм вообще использовали в качестве чуть ли не витрины. И в газетах то и дело попадались приблизительно такие сообщения: «На алтаре храма св. Николая чудотворца, именуемого „Большой Крест“, что у Ильинских ворот, вновь помещена на днях вывеска с изображением сапог и штиблет, снятая, по распоряжению епархиального начальства, в сентябре месяце прошлого года».

Что поделать – в Китай-городе каждый квадратный метр имел ценность, и не только лишь духовную.

Кстати, кресты на куполах той церкви были самые что ни на есть обычные. «Большим Крестом» являлась главная святыня храма – саженный крест со 156 частицами мощей.

Петр Боборыкин писал: «Глаза Палтусова обернулись в сторону яркого красного пятна – церкви „Никола Большой Крест“, раскинувшейся на целый квартал. Алая краска ярела на солнце, белые украшения карнизов, арок, окон, куполов придавали игривость, легкость храму, стоящему у входа в главную улицу, точно затем, чтобы сейчас же всякий иноземец понял, где он, чего ему ждать, чем любоваться».

А в списке чудес митрополита Филарета, занимавшего митрополичью кафедру в первой половине девятнадцатого века, есть такая запись: «Заболевши горячкою, Н.Н., находясь в самом уже трудном положении, заснул и видит во сне Владыку, служащего с сонмом святителей всенощное бдение в Церкви святителя Николая Чудотворца (именуемой Большой Крест). И когда Владыка, во время пения „хвалите имя Господне“, совершал каждение и проходил мимо него, он поклонился и поцеловал его ножку, после этого он проснулся. С этого же дня болезнь приняла другой оборот, и он выздоровел».

Подобные истории в Москве дореволюционной были очень даже убедительны. Не удивительно, что храм Николы Большой Крест пользовался в нашем городе невероятной популярностью.

Увы, в 1933 году храм снесли. И краевед и поэт Ю. Ефремов посвятил ему стихотворение:

Вчера была церковь. Горда, пятиглава.
Лазурные купы цвели на углах.
Не сдавшие золота для переплава,
Жглись россыпи звездные на куполах.
А нынче – Ходынка… На зрелища скупы
Недели и месяцы будничных дел,
А кто-то на царственный звездчатый купол
Петлю четверного аркана надел.

Кстати, с другой стороны здания страхового общества тоже стояло знаменитое культовое сооружение – часовня в честь Сергия Радонежского. Она была построена в 1863 году, а снесена в 1927 году.

* * *

И все же можно предположить, что самой популярной частью комплекса, стихийно выросшего вокруг зданий страхового общества, был все-таки трактир «Арсентьич». Находился он в доме 15 по Большому Черкасскому переулку и славился на всю Россию. Владимир Гиляровский, признанный знаток дореволюционного мособщепита, писал, что это заведение славилось «русским столом, ветчиной, осетриной и белугой, которые подавались на закуску к водке с хреном и красным хлебным уксусом, и нигде вкуснее не было. Щи с головизной у «Арсентьича» были изумительные, и Гл. И. Успенский, приезжая в Москву, никогда не миновал ради этих щей «Арсентьича».

Впрочем, кроме щей в трактире была еще одна славная достопримечательность – половой по прозвищу Лимон. Когда-то он стащил мешок с лимонами, от радости переусердствовал с напитками, и ему вместо лимонов насыпали в мешок подпорченной картошки. С тех пор Лимон не выносил слова «лимон».

А на втором этаже дома 15, прямо над «Арсентьичем», располагался его конкурент – заведение горца Сулханова, «племянника князя Аргутинского-Долгорукова», как было указано в визитной карточке. Здесь не подавали ни щей, ни водки, ни белуги, а спрашивали шашлыки и кахетинское. И многие, насытившись у славного «Арсентьича», шли на второй этаж к «Сулханову» хлебнуть экзотики.

Гренадерский колокольчик

Часовня в память о гренадерах, павших под Плевной за освобождение Болгарии (Ильинский сквер), построена в 1887 году по проекту архитектора В. Шервуда.