Война

– Хорошо.

Я сбегал четыре раза до тюремной землянки и обратно до землянки Феодосия. Каждый раз сильно удивляя часового, который дежурил возле тюремной. Когда мышцы разогрелись, я сказал, что готов. И Генделя вывели из землянки, и мы пошли на поляну за лагерем.

– А что, никого не будет, кроме вас?

– А незачем на все это смотреть. Такие поединки – это чисто варварство, для души и боевого духа никакой пользы, – сказал Феодосий.

– Все это блажь твоя, Алексей, я бы его тихо сейчас вот под деревом и чпокнул, – вторил ему Григорий. Но тем не менее оба шли со мной и не спешили применять оружие. С нами еще был часовой, вооруженный немецким карабином. Генделю не удалось бы сбежать, даже если бы он сильно этого захотел. Хотя и Феодосий, и Григорий держали свое оружие на плечах, а не в боевой изготовке. Я был без огнестрельного оружия, у меня было две сабли и тесак.

– Вот тут, на этой поляне. Тут его и похороним. – Мы вышли на поляну и тут увидели еще двоих с нашего отряда. Дозор возвращался со своей смены.

– Честь имею, – произнес молодой парень, приложив руку к пилотке. – А что тут у вас?

– Шагай в лагерь, Егор, не задавай лишних вопросов, – ответил ему Феодосий. Феодосий знал по именам весь свой отряд, и, видимо, не просто имя, а знал характер каждого и имел к нему подход. Егор с товарищем не задавали вопросов и исчезли в тумане.

– В общем, начинайте, – скомандовал Гриша и взял в руки шмайсер.

Я дал на выбор сабли Генделю, ровно так же, как он мне два дня назад. Он выбрал правую, но не думаю, что у него был какой-то замысел. Оба клинка были одинаково хорошими, и если бы мне два таких клинка на поединке, то Гендель точно бы не имел шансов против меня. Гендель расправил плечи и сделал несколько движений саблей, видимо, проверяя мышцы на работоспособность. Я тоже встал напротив него и покрутил обеими руками с клинками. Видимо, Гендель времени не терял и тоже успел разогреться, находясь в землянке. Возможно, он вообще все время держал себя в разогретом состоянии, так как не знал, когда наступит время поединка.

– Ну, я готов проверить эльфийскую технику против немецкой, мой генерал, – сказал он с юмором, все-таки он был дворянином, воином до последнего атома своего тела. Воспитанный так, что принять достойную смерть – это честь. Странно все-таки, как в таком благородном человеке может одновременно жить и зверь, и благородство? Ведь еще два дня назад он меня не считал за человека, я для него был «русской свиньей», которую нужно было красиво заколоть. А сегодня уже вот «мой дженераль». Ну ладно, посмотрим. Я настраивал себя на поединок, выгоняя эмоции и посторонние мысли. Которых, как всегда, было слишком много в моей голове.

Мы начали сходиться. Гендель улыбался, но в этот раз стойка у него была безупречной. Он стоял ко мне правым боком, держа саблю с наклоном снизу-вверх, убрав левую руку за спину. Я тоже встал в стойку правой стороной, хоть привычней мне была фронтальная. Но все-таки техника на сабле без щита и с одной саблей и тесаком, требовала некоторой импровизации. Мы еще не успели сойтись, как Гендель сделал молниеносный выпад в район моего горла, я парировал удар правой рукой, отведя саблю вправо, и сильно пожалел, что у меня нет второй длинной сабли в левой руке. Так как я уже смог бы закончить этот поединок, нанеся левой смертельный удар в шею противника. Но, к сожалению, в левой руке у меня был тесак длиной 20 сантиметров против 40 сантиметров сабли, и нанести им удар с такого расстояния я был не в состоянии, поэтому я сделал шаг назад. Гендель прочитал мои мысли, зрачки его расширились, но, не снимая улыбки с лица, он задал мне вопрос:

– То есть в твоей технике у тебя должно быть две сабли в обеих руках, и сейчас бы ты меня уже убил?

– Да, мой друг, ты был бы уже мертв, – ответил я ему.

– Как жаль мне, Алексей, что я не встретил тебя в мирное время, на тренировке. Я был бы счастлив иметь такого спарринг-партнера и друга, как ты.

Я не знаю, насколько Гендель был искренним, или просто сейчас он льстил, пытаясь отвлечь мое внимание, но, еще не закончив свой фразы, он сделал быстрый шаг вперед и нанес колющий удар в область груди. Мой опыт в сражениях и тренировки с Элрондом научили не отвлекаться на лесть и вообще на любые слова, которые произносит противник. Поэтому я отразил атаку и вновь не смог нанести ответного удара. Со стороны могло казаться, что я проигрываю, так как Гендель наступал, а я шел назад, выравнивая дистанцию.

– Не болтай, Гендель, лучше молись своему богу, чтобы он принял твою душу и не сварил тебя в котле ада, – сказал я ему, в общем-то, точно так же рассчитывая на отвлечение его внимания, но Гендель был опытным бойцом. Его было также не провести, хотя его опыт все-таки был больше спортивным, нежели боевым, он очень много уделял внимание красоте и грации своих выпадов и красоте своей стойки. И я принял решение, как мне провести атаку, пусть некрасиво и неэлегантно, но зато эффективно. За секунду перед тем, как Гендель сделал очередную атаку, я сменил стойку с правой на левую и встретил его атаку не саблей, а тесаком, парировал удар сабли у основания тесака. Сильный удар пришелся по левой руке, рука онемела, но дело было сделано – сабля улетела, отбитая тесаком, в левую сторону, и я нанес встречный удар правой рукой в плечо Генделя. Удар прошел, клинок проткнул плечо, и я сделал шаг назад.

Стойка Генделя была хороша тем, что я не мог достать в атаке жизненно важных органов, и если бы это был спорт, то поединок сейчас был бы остановлен, а мне бы присудили победу. Но мы сражались на смерть, и сейчас правая рука Генделя была выведена из строя. Правда, как и моя левая. Пальцы онемели, и я выбросил тесак, метясь в березу на краю поляны. А Гендель, перехватив тесак в левую руку, принял левую стойку. Я увидел струйку пота, которая стекала у него по виску, и испарину, покрывшую его лоб, и понял, что я уже победил, но расслабляться было рано. Правая рука Генделя висела плетью, видимо, я попал в мышцу, но он все еще оставался очень серьезным противником.

Теперь я наносил удары, а Гендель отступал, а я проверял его то в горло, то в плечо, то чуть ниже. Теперь при соблюдении техники и правильной атаки моя победа была лишь делом времени, так как боль в плече и работа левой рукой сильно снижали боеспособность Генделя. И на одном из выпадов мой удар пронзил легкое Генделя. Сабля выпала из левой руки, и он опустился на траву.

– Твой учитель и твоя техника просто удивительны, Алексей! Жаль, что мы не встретились в другое время в другом месте.

– Не в технике дело, Гендель! Твоя техника лучше моей, просто моим учителем чаще всего была смерть, а твоим был тренер.

– Я понял тебя, Алексей, спасибо, что дал мне умереть достойно.

Гендель умирал, кровь заполняла легкое, и жить ему было не больше 10–15 минут, кровь уже побежала из уголка его рта. К нам подошел Феодосий и сказал:

– Спроси его, желает ли он исповедоваться православному священнику перед смертью? – Он распахнул фуфайку, из-под которой стал виден крест, висящей на животе.

Я спросил Генделя, у которого на лице застыло удивление:

– Он священник? В партизанском отряде коммунистов есть священник?

– Не просто священник, а еще и командир этого самого партизанского отряда.

– Мы действительно проиграем эту войну? – спросил он меня.

– Да.

– Я не хочу исповеди и отпущения грехов, я заслужил наказание, – сказал Гендель и закрыл глаза…

Это не моя война, что я тут делаю? Зачем я сюда пришел? Я палач и убийца. С такими мыслями я шел обратно в лагерь. Мне было не по себе, почему-то немец, которого я считал фашистом, убийцей, не достойным жизни, вдруг вызвал во мне сострадание и жалость. Я не хотел его смерти, я тоже хотел бы видеть его на спортивной арене, нежели вот тут, умирающим в лесу от моей руки без малейшего шанса на спасение.

– Что, жалко его? – спросил меня рядом шагающий Феодосий.

– Да, он человек. Не зверь какой-то, а человек. Который просто попал в сеть какую-то и потому стал зверем. В нем благородства больше, чем во всех нас вместе взятых, и в то же время он колол нас как свиней, не достойных жизни. У меня, честно, голова кругом. Я не понимаю, зачем я здесь.

– Чтобы себя найти, зачем же еще? – сказал Феодосий так, как будто понял истинный смысл заданного мной вопроса. Ну нет, что, опять Бог? Теперь коммунист-священник? Нет, это слишком уже для меня.

– Ладно, ты отправляйся с Петром на реку, у вас сегодня важнейшее задание для нашего отряда. Вчера Петр расшифровал послание из центра. Они предлагают помощь и координацию действий. Петр, по-моему, спать так и не ложился, готовил шифровку в центр, что готовы принять помощь, и список того, что нам необходимо. В общем, ты сейчас в лагерь вернешься, переодевайся в немца – и шуруйте по вчерашней схеме. Заодно времени у тебя не будет, чтобы угрызеньями совести мучиться. Ну а вернешься ко мне – так сразу на исповедь приходи. Все твои камешки по одному снимать будем»

– Да, хорошо, задание выполню. И на исповедь приду.

– Я буду тебя ждать столько, сколько нужно.

– Хорошо, хорошо, – решил я отвязаться уже от назойливого Феодосия.

Вернувшись в лагерь, я переоделся, взял шмайсер, два рожка и пистолет в кобуру и пошел в землянку связистов. Петр уже упаковал рацию и собрался в путь, видимо, давно.

– Где тебя носит, господин унтер-официр?

– Не унтер-официр, а обер-лейтенант, попрошу, – сказал я в шутку, и мы тронулись в путь. Выйдя за пределы лагеря, миновав минное заграждение, мы пошли в сторону реки и лодки, которую вчера приметили. По пути я решил пожаловаться Петру на комаров.

– Прикинь, вчера падлюка мне спать не давала, еле уснул. Жужжит гад, что мессер подбитый, а падать все не хочет.

– Да сейчас еще, считай, и нет комаров, но эти и правда раздражают, уж тяпнул бы – и дело с концом, а то пищит-пищит. Ухо себе все отобьешь, пока его поймаешь.

– Ага, меня вчера только Феодосий с Григорием и спасли, они на пару такую трель выдали – то ли я оглох, то ли комар от страха испугался.

И мы опять весело смеялись. Странная вещь война, очень странная: тут радость и юмор рядом с бедой и смертью. Но если не вылазить из беды и смерти, то ведь реально можно сжечь себя живьем, как вот сделал Семен, ненавидеть всех и вся. Ведь сколько таких вот, как он, вернувшись с войны, не смогли обрести покой и вернуться к мирной жизни. Они ведь или шли убивать дальше, превращаясь в бандитов, либо спивались в смерть. Но есть же и другие, чьи души война разбудила? Что же мы за существа такие? Мирная жизнь нас убивает больше, чем война, а война будит, но не всех, некоторых ожесточает. Прав был Элронд, этот вековой старикашка, когда говорил мне, что не знает, чем помочь человечеству. Мы и есть такие вот, из черного и белого пополам. Из добра и зла, в равных пропорциях, да еще и так все перемешано, что с ума можно сойти. Думаем, что делаем добро, а совершаем зло, совершаем зло, а делаем добро. Хотя кто из нас делает зло? Все действуют из максимально благих побуждений в большинстве своем, но куда приводят эти благие намерения?

Мы подошли к реке и спустили лодку на воду. Петр сел на носу, а я сел на весла.

– Давай греби вверх по течению, оно тут несильное, управишься. Я сейчас настроюсь и начну передавать, только, ради всех коммунистов мира, умоляю тебя: постарайся, чтобы с весла вода на рацию не попала.

– Я постараюсь, буду стараться изо всех сил, – пообещал я Петру.

Петр разложил бумаги с шифровками, положил планшет и линейку и вдруг сказал:

– УПС, давай назад, блин, антенна-то…