Гаремы. Все зло от баб?

– Алексей, ты всегда должен внимательно изучать противника. Даже если тебе кажется, что он намного слабее, никогда не сражайся в пол силы. Ты и сам наказывал противников, которые недооценили твое мастерство. Никогда не пропускай возможность изучить противника при каждом удобном случае. Смотри на все: как он держит меч, как застегнут доспех, что за доспех. Продумывай тактику своего нападения заранее. Некоторые считают, что я предвижу события и думаю на три шага вперед. Что ж, и да, и нет. Я ничего, конечно, не предвижу, но все время внимательно наблюдаю и пытаюсь представить, как будет идти сражение. Вот ты, например, встаешь в стойку всегда одинаково, мечи выставляешь на уровне груди, сколько раз шел в атаку, всегда правой рукой вперед. Поэтому я ударил тебя слева, так как рассчитал, что ты начнешь поворачиваться ко мне, чтобы ударить правой, поймал тебя на этой атаке и выбил меч. А теперь, поскольку я сказал тебе это, я знаю, какую тактику ты применишь в следующий раз, так как ты воин молодой и потому предсказуемый. А вот если бы у нас планировался поединок, я б обязательно подослал к тебе кого-нибудь, кто подсказал бы тебе, как меня победить, но это и был бы мой козырь!

– Ну, так большинство воинов – правши, и большинство нападает справа…

– Да, большинство – правши, но то, как ты держишь меч, и как наносишь удар, в тонкостях по сути своей уникально. Ты вот как держишь меч, – Мазур показал мне, хватку как я держу меч. – И вот твой удар, – он показал движение, которое я действительно использую. – Это неплохое движение, но в определенные моменты твоя кисть открыта, то есть уязвима. Помнишь, как ты наказал «Грушу» в первый день соревнования? Ты увидел, что у него нелепо вывернута кисть, и ударил по ней. Я понимаю, что ты более серьезный противник, нежели «Груша», и твоя кисть уязвима существенно реже, но и этих моментов бывает достаточно для победы. Тоже самое и про уязвимость в доспехе. Как тебе говорил Хилт, не геройствуй, воткни меч в доспех Харина там, где у него дыра. Ты выбрал другую тактику, и ударил Харина по завязкам, которые он поленился правильно зашнуровать.

Еще Мазур учил меня драться на копьях. Это было сложнее, чем я представлял. Сражение на копьях напоминало мне драку монахов Шаолиня из старых фильмов про кунг-фу. Копьем называлась палка с острыми лезвиями с двух сторон. Его можно было бросить, а можно было им колоть, рубить или толкать. Копьем можно было снести голову или проткнуть соперника насквозь, оно было и оружием, и щитом. И кстати вот на что мне были нужны деньги, так это на хорошее копье. Оно стоило шестнадцать серебряных монет или одну золотую монету. Для занятий с Мазуром мне было достаточно и обычной палки, но для того, чтобы сражаться с рыцарем, мне нужно было владеть им в совершенстве. Мазур показал мне упражнения для боя с тенью, чтобы я мог самостоятельно отрабатывать приемы, и провел несколько обучающих спаррингов. Я понял, что год для того, чтобы действительно стать рыцарем – очень маленький срок. Особенно если учесть, что я не был в состоянии посвящать все время тренировкам, хотя и тренировался активно, мне это нравилось. Хилт давал мне и груш, и партнеров по всем видам сражений. Лук, кстати, оказался не таким уж и тяжелым устройством, разве что, как по мне, больше был рассчитан на удачу, нежели на мастерство. Хотя может я и ошибался, все-таки растянуть лук и хладнокровно прицелиться в противника, и также спокойно выпустить стрелу, когда стрела противника уже летит в тебя – это реальное мастерство. Но зато тренировки на луковой стрельбе были самыми безопасными, так как стреляли мы все-таки по мишеням.

У меня появилась одна удивительная для меня самого привычка: мое утреннее посещение отца Фартина. Я себя оправдывал тем, что отец Фартин заваривает свои отвары, которые похожи и на чай и даже на кофе, но на самом деле меня влекла к нему возможность поговорить. Он спорил со мной, но делал это беззлобно и всегда легко останавливал меня, когда я уж совсем распалялся. Благодаря отцу Фартину и еще Сафию я понял, что мое преимущество цивилизованного человека, каким я себя тут мнил, ничтожно, а их житейский опыт и мудрость существенно ценнее всех моих умений и знаний. Я, конечно, был кладезю знаний для них, но и сам учился тут ничуть не меньше.

– Вот, Алексей, ты говоришь, что всюду видел церковников и что в твоем родном мире тоже церковь присутствует. Ты относишься к этому с негативом. А ты не думал, почему человечество всегда создает церкви? Ведь мы все – порождение человека. Человек стремится душой к богу, во всех народах и во всех вселенных, и, понимая свою недоразвитость, он создает посредников.

– Мне посредники вот ни к чему, я сам по себе помогу.

– Да, конечно ты у нас светлее всех святых и способен пройти через все тернии самостоятельно. Но много ли ты прошел сам? Тебе дан дар, ты ходишь между вселенными, ты нашел великого учителя, как ты его называл, Элронд. И сколько ты мне тут рассказывал, на что была похожа твоя жизнь до этого?

Тут Фартин бил в болевые точки, он был, как те болезненные уколы совести, которые действительно мучили меня постоянно. Что-то, что произошло со мной, скорей было вопреки, а не благодаря. Сколько раз я хотел, чтобы действие черного плода было отменено. Но долго бы я продержался в этом случае? Хотя, наверное, пройдя весь этот путь, я бы не спрятался больше на дне бутылки, так как понял суть жизни без алкоголя и наркотиков, уловил ее аромат. Но это судьба протащила меня, насильно, считай за уши. И зачем я все это рассказал Фартину?

– Роль церкви в обществе: давать иное питание обществу. Давать понимание, что есть и что-то другое, кроме женщин, хлеба и вина. Но сама церковь – это же тоже люди, и потому и возникает это раздвоение, на духовную и мирскую части. Церковники также хотят женщин, хлеба и вина, а самое главное: они хотят власти. Это самый тяжелый грех, который поражает церковника во всех мирах: желание властвовать над другими людьми. Люди сильные и свободные от этой власти шарахаются как от чумы, для них это великая ответственность, которую слишком тяжело нести, а люди более слабые видят во власти собственное могущество, которого у них нет, и не было никогда. Но они ее желают, а она их пожирает. Но ты не думай, что церковники не знают этого своего греха, мы пытаемся с ним бороться, отсеивать слабых. Увы, у таких людей есть особое умение: прятаться и вводить в заблуждение.

Да, я тоже про это думал, для чего люди стремятся во власть, чем там им намазано? Вот тут я приобрел какое-то значение в этом обществе, и, наверное, вполне мог бы стать очень важной фигурой, но почему-то меня это скорее пугало. Я бы не стал за это бороться. Так же и Сафий с Мазуром, они действительно боролись за свой город, и мне очень повезло (если это, конечно, было везение, а не точный расчет Элронда) попасть именно в этот город.

– А расскажи мне еще раз про цифры, что ты там говорил?

– Да это не я говорил, это теория, о которой я читал, из нашего мира. Просто Элронд сказал, что она очень близка к истине. Что частица, которая составляет человеческое Я ну или душа она проходит через цифры от единицы до восьмерки. Единица – это материя, двойка – это флора, тройка – фауна, четверка – человек, пятерка – ангел, шестерка – молодой бог, семерка – солнце и восьмерка – новая вселенная. Путано немного, я и сам до конца не понимаю, что все это означает.

– А я, кажется, начинаю понимать, хотя понятие вселенной для меня и новое: душа проходит эволюцию от состояния камня до создателя новой вселенной.

Для Фартина это было просто, а для меня не очень, у меня не укладывалось в голове, как мельчайшая частица может быть одновременно и целой вселенной.

Еще я ходил в гости к Лейле, но не решался к ней зайти. Доходил до ее домика и наблюдал за ней, как она мылась, как ложилась спать. Я чувствовал себя каким-то извращенцем, но меня тянуло к ней, я хотел ее, но не знал, как она отреагирует. Если появиться вот так вот перед ней, то реакция будет непредсказуемой. Поэтому я только наблюдал и наслаждался. «Ну, ничего», – утешал я себя, до турнира уже оставалось меньше недели, уж потом точно к ней приду, и тогда ей уже не устоять передо мной.

Время действительно шло очень быстро, каждый день был похож на другой, с утра я шел к Фартину, завтракал с ним, потом возвращался в клинику, где занимался тем, что ходил и ставил диагнозы. За прошедшие четыре месяца Милл провел семь операций по удалению аппендикса, из которых пять было успешных, а две – нет. В двух случаях аппендикс успел лопнуть, и мы ничего не могли уже сделать. Была одна операция, когда аппендицита не оказалось и пришлось вскрывать всю полость живота, чтобы найти причины болей. Дело было в другой надорванной кишке, которую Милл успешно зашил. Пациент даже поправился. Но в основном мы занимались травмами, и именно их мы лечили лучше всего. Однако всевозможные травмы были тут основной причиной смерти у мужской части населения старше двенадцати лет. Детской смертности я даже не касался, тут вообще детей до двенадцати лет за людей не считали, как и женщин. Как говорил мне Сафий:

– А женщин и не нужно лечить, они и так прекрасно живут.

Я старался не вдумываться в его слова, уж больно дикими они мне казались: менять правила тут было не так-то просто. Очень интересно сложились наши отношения с Фатием, он, после того как вылечился, стал чуть ли не святым мучеником при жизни. Все, кто приходил на лечение в нашу клинику, в первую очередь шли к нему, и он уже благословлял на лечение или нет, по своему усмотрению. Именно благодаря этому наша клиника приобрела роль инструмента Божия и благословленного. Сам Фатий, по-моему, верил, что мы ему не очень-то и помогли, и что только милость Бога его и спасла, так как после операции ему было очень плохо и очень больно, поэтому он считал, что он выздоровел сам. Но, тем не менее, он пользовался тем, что мы успешно исцеляли, и повышал свою значимость. К тому же он делал для нас доброе дело, благословляя на лечение тех, кого мы действительно могли вылечить, и отсеивал тех, кого бы мы все равно не вылечили.

Заканчивал я свой день в тренировках на арене и очень часто занимался с Мазуром. Как кандидат, на турнире я сам мог выбрать дисциплину, в которой мне предстояло сражаться. Я решил, что с грушами буду соревноваться на пиках, основную часть – на мечах, ну и вызов брошу. Хотя по правилам уже за участие полагался серебряный ярлык, право не бросать никому вызов. По рекомендации Мазура я наблюдал за сражениями своих и действительно стал подмечать стилистику. Например, когда Хвант делал взмах мечом, он как бы зависал на секунду, и в этот момент у него была открыта левая часть, этим можно было воспользоваться. У моего старого знакомого Харта тоже была одна слабость: он выворачивал руку при дальнем ударе, и при сильном ударе по мечу снизу, наверняка бы не удержал его, так как сила удара пришлась на область открытых пальцев. А даже если он меч удержал бы, рука была бы временно парализована. Ко мне подошел Хилт и спросил:

– Что, изучаешь стилистику боя?

– Да. Мазур посоветовал как можно больше наблюдать за потенциальным противником.

– Мазур прав, чем ты больше про него знаешь, тем больше шансов. Ты внимательно наблюдай. Хотя с нашими тебе сражаться в этот раз точно не придется, к нам воины прут, уже на две команды набрали иностранцев. Поползли слухи, что мы тут хорошо лечим, народ валит толпой. Покалечили Гектора нашего, даже пришлось сейчас приостановить набор. Гектор четыре года у нас привратником работал, молодец, не калечил никого без надобности. Он хоть и крупный и бестолковый, но добрый парень. А тут такой же, как он, прибыл, глупый, огромный, и совсем не добрый. Сбил его с ног да ребра ему еще поломал зачем-то, пока стражники бой остановить успели. Гектор-то у тебя уже в клинике, надеюсь, сможете его вылечить.

– Я не знаю, пациентов много уж больно, всех в лицо даже не запоминаю. Да и потом там моя роль, как у тебя тут. Лечат вот Милл и ученики его, а я руковожу.

– Блин вот как жизнь-то поворачивает, так-то раньше словосочетание попасть к Миллу было нарицательным, самый безжалостный палач всех времен и народов, про него легенды ходили. А теперь чуть ли не святой, ему вон руки целовать пытаются. Чему же ты его так научил?

– Да не так уж и многому, он большей частью сам овладел, – я практически и не врал, так как действительно считал, что научил минимуму, скорей послужив неким катализатором для пуска изобретений в этом измерении. Очень многие открытия сейчас происходили без меня, я только наблюдал за происходящим. Когда Сафий притащил архаичный микроскоп и еще более архаичную подзорную трубу, и сказал:

– Смотри, какая труба! Это ученик Кия, Касун, сделал, он со стеклами возился и сделал вот две трубки, одна вдаль показывает, а вот эта, смотри! – Сафий показал мне, как приближает микроскоп, но для меня эти приборы были вовсе не в новинку.

– Что у вас это уже все есть?

– У нас есть устройства помощнее, вот это мы называем «подзорная труба», а это – «микроскоп». Кстати, одного из первых изобретателей вот этой штуки, – я показал на подзорную трубу. – Сожгли на костре как еретика, за то, что он сказал, что земля вертится.

– Как вертится? – тут у Сафия отвисла челюсть.

– А, ну вот планета, она вокруг своей оси вращается и вокруг Солнца. Это у нас открыл один человек, его звали Галилео Галилей, но он плохо в итоге кончил. Поругался с церковниками, но, тем не менее, остался легендарной личностью.

– Да, церковь сильно боится потерять свою власть нал людьми, и я думаю, что в чем то они и правы, но не бывает видимо у людей без перегибов.

Вот в таких вот встречах и открытиях и проходили наши беседы с Сафием в последнее время. Я Сафия лечил принудительно, раз в неделю я заставлял его ночевать в моей комнате, с привязанным к его руке сканером. У него было целая куча возрастных болячек, типа начинающегося диабета, и атеросклероза. Вылечить полностью его был невозможно, но, по крайней мере, остановить некоторые процессы при помощи технологий Техно я мог. Я понимал, что все, что мы тут создали – это заслуга Сафия. Не станет его, и даже Мазур уже не сдвинет все это дальше, а церковники похоронят или прихватят результаты себе так, чтобы развития всего общества не было в принципе.

До турнира оставалось три дня, город начал наряжаться. Я шел с Арены домой, думая о своей роли в этом странном мире, о Лейле и о многом другом. Решил сегодня не ходить к ней, уж больно я устал на Арене, и понимал, что мужики, чтобы все время не думать о бабах, трудятся изо всех сил. Такое вот разделение с редким посещением вполне себе разумно, так как времени, потраченного эффективно существенно больше. Я вспомнил, как Настя выносила мне мозг каждый вечер в последнюю неделю нашего совместного проживания, постоянно недовольная мной, моей зарплатой, и вообще всем. Вот бы ее сюда в гарем, я бы прошел мимо нее и даже не посмотрел в ее сторону.

На следующее утро я по привычке пошел к Фартину. Время епитимий давно закончилось, но завтракать с ним для меня было уже делом привычным. Он специально для меня закупал продукты, и специально для меня готовил яичницу с беконом и заваривал свои корешки, которые чем-то очень были похожи на кофе, или скорее на напиток «Цикорий». Евнухи, которые прислуживали в моем доме, ничего подобного заварить не могли, и даже обычную яичницу они жарили из рук вон плохо, потому я предпочитал завтракать с Фартином, обедать с Сафием, а ужинать уже у себя самостоятельно, чем Бог послал.

Подходя к келье, я почувствовал запах жареного бекона и прибавил шагу. Зайдя в келью, я увидел Фартина, который готовил около печки. Сам он не ел практически ничего, в основном пил травяные отвары и варил себе кашу. От моих предложений провести сканирование и подлечить он всегда отказывался:

– Нет, Алексей, это ты Сафия лечи, ему нужно бегать и все решать, а я старик-монах, мне не нужно многого, я уж тут как-нибудь сам.

Конечно, Фартин приуменьшал свою значимость в городе. Он считался святым старцем и за его мудрым советом ходили все, кому это было дозволено. Фартин поставил передо мной кружку с бодрящим напитком и глиняную сковородку с поджаренным беконом и яйцами.

– Вот, Алексей, ты рассказывал мне про «Техно», где ты был, я все думаю, в этом мире по твоему рассказу много лет не было войн, и вообще конфликтов, и получается, так что именно отсутствие этих самых войн и привело к гибели человечества?

Фартин задавал вопрос, который меня тоже больше всего беспокоил. Ведь Элронд отправил меня в «Техно» именно после моего утверждения, что, если бы человечеству дали триста лет без войны, оно бы достигло неимоверных высот. И Техно действительно достигло этих самых высот, вот только почему-то вымерло человечество.

– Ну, я много про это думал, может, если бы не запрет церковников на искусственное осеменение и клонирование, человечество бы и не вымерло?

– Может и не вымерло бы, тут ты прав. Но можно ли было бы его назвать человечеством, и каким бы оно было – большой вопрос. Искусственное зачатие нарушило бы естественный ход вещей и привело бы к созданию какого-то иного общества.

– Мне сложно сказать, что бы это было за общество, Отец Фартин. Так уж сильно отличаются дети, искусственно зачатые от детей, рожденных натуральным способом? Вот в нашем мире, особенно разницы в этих вопросах пока никто не замечал.

– А в твоем мире это настолько широкое явление?

– Нет, в основном, бездетные пары по состоянию здоровья.

– Тогда твой пример не убедителен. Если предположить массовое искусственное зачатие, то для начала возникнет вопрос, как заставить женщин хотеть рожать в нужном количестве? Ты ведь говорил, что в вашем мире и в «Техно» женщины свободны и наравне с мужчинами. И значит, если они не хотят рожать, то уже их и не заставишь. И не искусственное зачатие значит виновато. А если предположить полностью искусственное создание детей, то и воспитание их будет как у нас тут. И вроде бы все ничего, но для тебя же сюда не просто так прислали.

Фартин воспринимал мое присутствие в их мире, как практически кару небесную, я не был с этим согласен, но его доводы были настолько железобетонными, что против них любые контраргументы были бесполезны:

– Если бы у нас было бы все хорошо, то ты бы к нам мог прийти просто так, а тебя именно прислали.

Мне было не очень приятно осознавать, что я – то самое орудие, без глаз и мозгов, которое эффективно, несмотря на отсутствие оных. Но утешало меня то, что Фартин в беседах со мной искал то самое общество, которое было бы правильным и в глазах создателя, и людей. И пока что он не мог найти ответа на этот вопрос.

– А вот ответь мне на вопрос, в твоем родном мире женщин ведь тоже не сразу вот сделали свободными?