Неоконченная исповедь Богу. Непридуманные истории

– …

– Борисович, а ты что вообще делаешь?

– Лакирую перголу.

– Ооо! Может, лакирнем слегка твоим пойлом?

– Ты же его не переносишь вроде?

– Не переношу, но надо, понимаешь?

– Понимаю, – и я налил ему стакан моего напитка, он взял стакан, немного сгорбился, сосредоточился, на выдохе откинулся всем телом назад и опрокинул стакан в рот, сморщился, скукожился, занюхал рукавом, сделал бррр… и выдавил из себя:

– Ох и крепка, зараза, – и прилег на лавочку.

А я принялся за работу, но думал, что мог бы пойти отдыхать, и это напомнило мне фильм «Бриллиантовая рука»: «На его месте должен был быть я! – Напьешься, будешь!».

Наладчик с Байконура – сосед, алкаш, садист

После Чернобыля, когда закончились командировки в Зону, мой приятель засел за науку, чтобы вновь написать диссертацию уже на новом материале. Автосервис (ремонт автомашин, которым он занимался шесть лет в качестве хобби и подработки) пришлось забросить. Тратить заработанные ценой здоровья в Чернобыле деньги впустую ему не хотелось, и пришлось отказаться от аренды квартиры, которую их семья снимала десять лет. Муж сестры его жены был милиционером, и ему дали комнату в коммуналке на улице Старая Басманная, как раз рядом с НИИ, где он работал. Упросили Сашку мента пустить родню и переехали в его комнату в коммуналке.

Квартира была огромной: потолки под четыре с лишним метра, стены такой толщины, что на подоконниках можно спать, по коридору – на велике кататься, кухня и ванная огромные, парадный и черный ход. В квартире было пять комнат, четыре из них были отданы ментам, которые никогда здесь не жили, а в одной проживал одинокий мужчина. Комнаты были большие, по 25—35 м

.

Оказалось, что этот мужчина был запойным, причем запои у него имели трех—четырех месячный цикл. Запой обычно длился по два месяца. Пил он как работал: упорно, настойчиво и очень тихо, вылезая из своей комнаты только ночью. В эти месяцы по квартире расползался жуткий запах.

В прошлом сосед был наладчиком аппаратуры на Байконуре, у него были золотые руки и голова. Он имел два высших образования, которые ему явно мешали до конца опуститься. В периоды трезвости он писал жалобы и всех ненавидел. Он был ростом более двух метров, косая сажень в плечах. На кухне в углу стояла пудовая гиря и лежали гантели, а в проеме двери была приделана перекладина. Он много читал, чего—то ремонтировал из электроники и механики, включая швейные, стиральные и прочие машины, и пил. Все это делалось очень серьезно. Его часто вызывали на срочную работу на космодром – мастер он был, без которого что-то там не работало и не запускались корабли – и такое бывает.

Сосед семью приятеля сразу невзлюбил. Он пытался их строить, диктовать свои условия, ущемлять права. Все его выходки носили садистский характер. Хозяин комнаты, зная склочный характер соседа, просил быть терпимыми, не конфликтовать, чтобы сосед не писал жалоб, чтобы не лишили комнаты в столице – в СССР это была фишка, получить московскую прописку.

Нашла коса на камень. Ну, вы поняли, мой приятель был человеком непростым, хоть в тот момент и занимался наукой, но прошедшим дворовую закалку и потом еще что-то и где-то освоившим факультативно…

Постепенно их отношения перешли в военные действия со стороны соседа. Прежде всего, он решил не давать им спать. Через час после того, как они ложились спать, он минут на пять включал музыку, всегда одну и туже запись: «Я буду долго гнать велосипед…». Включал на полную громкость, а аппаратура у него позволяла – ватт 100! Стенки дрожали и стекла вибрировали. Это повторялось каждый час до утра. Приятель пытался жаловаться в милицию, но безрезультатно. Нет свидетелей, говорили ему. Оказывается, соседи сверху ничего не слышат. Хитрый был сосед. Менты его хорошо знали. Они боялись его жалоб в высшие инстанции, а писать он умел и знал куда. Днем сосед приставал к жене приятеля или пугал ее, не давая ничего делать на кухне. Его гадости носили изощренный характер. На кухне невозможно было ничего оставить. Об этом даже писать не очень приятно.

Другой бы просто сразу свалил, что ему и советовали на работе – ищи другую квартиру. Но дворовая закалка не позволяла отступать. Да и десять лет снимать в Москве двушку – деньги немалые, и продолжать выкладывать круглую сумму не хотелось.

Три года в этой квартире стоили им целой жизни. Но всему есть предел. Они тогда собирались ехать в отпуск, упаковывали вещи. Приятель укладывал всё в машину во дворе, когда вдруг прибежала дочка и сказала, что сосед ходит голый по квартире и гадит на пол в кухне и коридоре. И как вам такое?

Приятель вбежал в квартиру, добежал до кухни, где стоял голый сосед и ругался матом, угрожая ему гантелей. Собственно, драки не было: приятель положил соседа первым ударом и потом не давал ему подняться минут двадцать, нанося удары руками и ногами, пока сосед не затих совсем. Все стены и пол кухни были залиты кровью. Приятель сам, в спортивных трениках и футболке, был весь в крови. Вызвали ментов. Те прибежали сразу, ментовка ведь в соседнем доме. Оказалось, что за полчаса до столкновения жена приятеля звонила в ментовку и просила помочь. Ей отказали.

Теперь менты видели, что дело серьезное, к тому же есть свидетели со стороны заявителя – сосед этажом выше, и теперь им несдобровать. Были времена, представьте себе, когда менты боялись. Вызвали скорую. Когда врачи приехали, менты попросили их сделать соседу уколы, чтоб не сдох (а они его ненавидели) и записать ложный вызов. Они надеялись, что тот оклемается. Соседа затащили к нему в комнату, сделали уколы и оставили лежать на полу.

Рано утром, не спав ночь, приятель с семьёй уехали в отпуск, а когда через два месяца вернулись, их в двери ждала повестка в милицию. Да и в день приезда вечером к ним пришел участковый.

– Плохи твои дела, парень, уголовное дело на тебя завели, попытка убийства и тяжкие телесные повреждения! Приходи завтра к начальнику отделения, будем думать, что делать.

Оказалось, что через пять дней после их отъезда в квартиру заглянул мент, владелец еще одной комнаты, и, увидев лежащего на полу в крови соседа, вызвал скорую и ментов. Соседа забрали в больницу, где состоялась судмедэкспертиза, после чего было возбуждено уголовное дело.

В заключении экспертов было сказано: переломы переносицы, основания черепа, четырех ребер, руки, кисти руки, тяжелое сотрясение мозга с потерей памяти, повреждение правого глаза с частичной потерей зрения, множественные повреждения тела и внутренних органов. Сосед лежал в больнице в тяжелом состоянии. И гиря с гантелями не помогли!

Показания его свидетеля, его жены и его самого, а также врачей скорой, что приезжали и записали ложный вызов по просьбе ментов – все это было против отделения милиции, которое не принимало никаких мер и допустило грубое нарушение закона. Пострадавший был всем противен, а приятель принес с работы характеристику и ходатайство. Одним словом, дело было закрыто.

Приятель с семьёй купили квартиру и уже давно съехали из коммуналки, но как-то дела занесли меня в те края, где я часто бывал у приятеля (работали мы вместе), и я увидел того соседа, выходящего из подъезда: тот с трудом передвигался с палочкой, волоча одну ногу, руки и голова его тряслись, один глаз был закрыт повязкой.

Не будите ни в ком зверя! Не лезьте в воду, не зная броду…

Эмоциональный взрыв это как взрыв сверхновой. Он настолько ярок, что затмевает все, ослепляет нас и мы творим сами не ведая что, сметая все на своем пути. Энергия, выделяемая в такие минуты, настолько велика, что потом трудно разобрать, кто развалил часовню…

Состояние аффекта, как говорят юристы, при самообороне. Знаете, если вас убьют или искалечат, то вам уже не надо будет просить ментов кого-то искать, разбираться и сажать. Решайте вначале свой первый вопрос – выжить и защитить семью, остальное потом… Делай, что должно, и никакой толерантности!

Мне отец рассказывал: во время войны летчики после вылета сидели на лавочке у метеостанции в конце аэродрома у леса и курили, вышел огромный медведь – они злые были, и вот один летчик подпрыгнул вверх прямо на крышу «избушки», а это было более пяти метров, а летчик был в зимнем летном обмундировании. Понятно, что ничего подобного никто повторить не мог. И еще один случай: когда бомбардировщик с боезапасом и топливом сел на брюхо и начал гореть, стрелок умудрился вылезти из самолета через «форточку», в которую и голова с трудом проходила. Повторить никому потом не удалось.

У человека бесконечные возможности, скрытые в нем, но высвобождаемые в моменты сильных опасностей и нервных срывов – не доводите людей до этого или будьте к этому готовы.

Я ликвидатор – Чернобыльские этюды – рассказ экипажу яхты

На яхте бывают такие минуты или во время шторма, когда все измотаны, или за вечерним чаем, когда Капитан рассказывает команде что-то, чтобы успокоить или развлечь. Вот и в тот раз мне пришлось рассказывать историю из своей жизни, а команда задавала вопросы:

Узнали мы об аварии на ЧАЭС со своим научным руководителем и начальником нашей лаборатории Панкратьевым – я уже рассказывал о нем, он еще заядлый шахматист был и всем диссертации писал – в поезде из Риги в Таллин, куда мы ехали навестить его брата. Стоим в вагоне у окна, рассматриваем мелькающие пейзажи, а через громкую связь идут новости, вот мы и услышали, а через три дня были на работе.

В НИИ суматоха началась, но толком никто и ничего не знал, пока со станции не привезли первых очевидцев-командировочных. Одежду с них снимали – и в «могильник» в отделе, где реактор стоял. Дозиметристы и мы у себя на спектрометрах проводили измерения. Мы определяли точный качественный и количественный состав излучателей на загрязненной одежде и сразу стало ясно, что произошла разгерметизация активной зоны реактора.

Потом, через неделю, когда наши радиохимики скрытно отобрали пробы воздуха в городе, а мы провели измерения и сопоставили их с результатами измерения проб с ЧАЭС и одежды командировочных, стало ясно, что произошел выброс радиоактивности, причем после цепной реакции…

– Там что, был ядерный взрыв?

Мы путались в догадках, что же там могло быть, не хотелось верить, что «реактор рванул», но, когда в Институт привезли кадры аварии, снятые с вертолета, и описание очевидцев, стало понятно, что «зона выкипела, как молоко из кастрюльки», но об этом позже скажу.

Наш отдел перешел на вахтовый метод работы в Чернобыле, потому что в Институте мы занимались радиационной безопасностью и радиационной экологией и имели в своём распоряжении уникальные сертифицированные приборы, спектрометры и методики – мы были лучшими на тот момент, и не только в стране. В лаборатории не хватало рук. Я летал и в Чернобыль, и сам ездил по областям средней полосы России и отбирал пробы грунта, так как наша лаборатория участвовала в составлении карт загрязнения территории продуктами Чернобыльской аварии совместно с МИФИ и РОСГИДРОМЕТ.

Профессионалы, которые ездили в Чернобыль, называли случившееся там не аварией, а катастрофой. Когда я в июле 86-го впервые после аварии попал на станцию или, как тогда говорили, в Зону, мне казалось, что это «зона боевых действий». По дорогам, туда и обратно, двигались люди и техника в каком—то неестественном ритме. Телеграфные столбы вдоль дорог застыли в разных позах, согнувшись под тяжестью оборванных проводов. Большая часть идущей техники – это танки и БТР, все в камуфляже, низколетящие вертолеты—штурмовики и люди в масках и униформе белого и зеленого цветов. Посты дозиметрического контроля и пропуска техники и личного состава, где работали люди в зеленых костюмах химзащиты с дозиметрами и шлангами с дезактивирующим раствором – все машины, шедшие из Зоны, мыли. Сам поселок Чернобыль, где первоначально оказывались все приезжающие, чтобы оформиться и встать на довольствие, и где находился Штаб ликвидации аварии, производил гнетущее впечатление. Представьте себе большой населенный пункт, в котором кипит жизнь, гуляют дети и идут по делам люди, развешено после стирки белье, жара – открыты окна, стоит бочка с пивом, плачет малыш, упавший с велосипеда, и вот из этой картины мы вмиг удаляем все живое, оставляя только ветер, солнце и голубое небо. Пустынные улицы с покосившимися телеграфными столбами, брошенная детская коляска, велосипед. Ветер колышет шторами в открытых окнах, качает развешенное сохнуть бельё, гонит по улицам поселка какие-то казенные бумаги. Впоследствии оказалось, что это местный партийный архив, брошенный во дворе при спешной эвакуации. В основном эти бумаги содержали доносы членов партии друг на друга, в минуты отдыха ликвидаторы любили почитать эту ерунду. Вскоре ветер окончательно разметал по зоне эти листки, оставив пустыми огромные сейфы. На обочинах пыльных улиц там и тут разбросаны детские игрушки, даже кажется, что в воздухе повис детский плач – нет, всех вывезли.

– Не понимаю, а именно вы почему поехали туда и вахтой там работали?

Институт, где я работал, был проектировщиком всех АЭС с реактором этого типа, а мой отдел и лаборатория занимались радиационной безопасностью и экологией, и нам сам Бог велел там быть. Ездили вахтовым методом по четыре или шесть человек. Две недели в Зоне, две дома, но чаще двадцать дней там и десять дома. Первый год было очень интересно и в плане науки, и в плане экзотики. Первоначально приезжали туда одни профи, так что было с кем пообщаться и чему поучиться. Как профи, нас туда влекло это уникальное событие, мы же ученые. И потом, наш НИИ входил в Госкомиссию, и мы там были сменные представители. У нас даже была своя машина «Рафик», и на лобовом стекле крепилась табличка «Госкомиссия» и пропуск «Проезд ВСЮДУ».

– В день аварии я с детьми должна была вылетать из Хабаровска в Киев, но билетов не было. Три дня мы просидели в аэропорту, а у меня на руках две девочки, 2,5 года и 7 лет, намучались и взяли билет на Москву – к родителям мужа. Потом я из Москвы полетела в Киев и провела там 20 дней мая. Город был пуст, все разъехались. Мы ходили с папой и мамой по пустым улицам и наслаждались красотой «немого» города, по вечерам пили красное вино. Я слышала, тогда началась мобилизация в армию?

Партизаны, как называли мобилизованных через военкоматы, ходили повзводно во главе с офицером в солдатской форме, а использовали их на грязных работах по дезактивации Станции и территории и на строительных работах. Эти части сильно облучались. Дозиметры индивидуальные были только у офицеров. Как только дозиметр набирал 25—50 рентген, часть расформировывали. Представители науки и работники станции ходили во всем белом, от носок до чепчиков и перчаток, а большие начальники и совсем большие ученые в афганской камуфляжной форме. Война в Афганистане, кроме всего прочего, принесла новую военную полевую форму, которую называли афганской. Она была удобна, практична и добротна, и за ней шла охота.

Кроме всего прочего, эта афганская форма давала некоторые преимущества в обычной жизни. Вдумайтесь! И представьте себе, какова была общая психология, если человека, идущего по улице в этой форме, воспринимали как афганца и героя. Да, было правильное время, пока не началась гребаная перестройка, и воины были героями. Я сам был свидетелем того, как гаишник, остановивший машину моего приятеля, только при виде этой формы на водителе козырнул и отошел. Люди все воспринимали за чистую монету. Если что-то написано в газете или сказано с экрана телевизора, значит, это истинная правда. Это сейчас эпоха тотальной лжи и фальсификации всего. А еще существовал такой феномен как столичный гость. Людей из Москвы везде встречали как особых гостей и людей значимых, по определению! А на нашем «Рафике» были московские номера.

– И сколько же можно было носить одежду, кто ее стирал?

Всех Ликвидаторов, так называли работающих в Зоне, объединяли лепестки—фильтры на лицах и солдатское нижнее белье, что делало их до неузнаваемости похожими друг на друга. У большинства Ликвидаторов на груди болтался пропуск с фотографией, цвет которого соответствовал твоему статусу. Самым крутым был пропуск с надписью «ВСЮДУ», дававший допуск в любое место Зоны и станции. В нагрудных карманах комбинезонов торчали индивидуальные дозиметры. Многие ходили в белых перчатках. В 86 году одежда менялась раз в день. Я не знаю, стирали её или нет, нам выдавали новые комплекты.

Практически весь 86-й год всю одежду приходилось часто менять, и по нескольку раз, а самому по много раз в день мыться в душе. Пили воду только из бутылок, минеральную или просто газированную, Колу или Пепси, Нарзан, Боржоми. По утрам надо было идти и забирать отведенную тебе квоту – несколько ящиков. Лето и осень выдались очень жаркими, а работа очень тяжелой, так что без воды было не обойтись, да и спирт надо было чем-то разводить. Да, пили, и немало. Кто хорошо кушал и достаточно пил, тот и вытягивал все тяготы облучения.