Формула

– От чего же вы приходите в восторг? От того, как выглядит этот мир сейчас? Мир, в котором десятая часть человечества борется с ожирением, а девять десятых – с голодом – причём, те и другие безуспешно? Мир, где кучка людей пытаются диктовать остальным, как им жить, – а точнее, как небольно умереть в ближайшем будущем? Мир, упивающийся телесериалами и рекламой никому не нужных и неотличимых друг от друга товаров? Мир, который боится инопланетян и глобального потепления? Мир, тратящий свои ресурсы на клонирование зверюшек и швыряние куда попало космических зондов?.. Вам это нравится, Эдуард Сергеевич?

Нет, не нравится. И особенно мне не нравится мир, в котором с искренним блеском в глазах произносятся такие речи. Словно заученные по сценарию фантастического блокбастера. Я не сплю и не придумываю эту историю. Всё происходит на самом деле. Будем помалкивать и слушать продолжение.

Самсонов встал во весь рост и начал жестикулировать – не слишком впечатляюще, на мой вкус. Голос его также оставался достаточно ровным, никакого металла в нём не появилось.

– В глубине души вы не можете не осознавать – долго оставаться таким этот мир не будет. Он должен переделать себя или погибнуть. Жертвы будут в любом случае, конечно. В первом случае погибнут те, кого не устроит новая модель миропорядка. Поверьте, таких найдется не так уж много – во всепланетном масштабе, разумеется. Во втором – процесс пойдёт бесконтрольно. Умрут миллионы. Может быть, миллиарды. Допускаю, почти все. И при этом, как уже не раз случалось, никто не поймёт, что происходит на самом деле. Всё покроется тоннами лжи и радиоактивного пепла. Возможно, ещё при нашей жизни – во всяком случае, скоро…

Роман Ильич сел. Развёл руками.

– Похоже, я не очень-то вас убедил. Да, оратор из меня неважный. Нет харизмы. Перед большой аудиторией говорю ещё хуже. Заметил давно – ещё в школьно-студенческие годы…. Теперь понимаете, какой удачей стала для меня наша встреча?

Я кивнул. В смысле, это мы ещё посмотрим, но, скорее всего ни хрена подобного. Он понял.

– Послушайте, Эдуард Сергеевич… Вы же ничего не теряете, приняв моё предложение. Напротив, вам будет даже интересно. Ну, посудите сами – на многое ли хватило вашей собственной фантазии? Обеспечить материальное будущее своих друзей? Перетрахать всех встречных баб? Вы даже привычную марку коньяка не изменили…

А ты, дружок, затеял изменить мир…. Что там говорится про бодливую корову, которой Бог рогов не дал?

– Планы у вас грандиозные, Роман Ильич, ничего не скажешь, – я поставил пустой бокал на стол. – Но придётся претворять их в жизнь без меня.

– Это не должно произойти слишком быстро, вы понимаете, – герцог Виченцский устало потёр виски.

Я понимал. Страсти должны утихнуть. Слишком много вопросов появится у врачей, которые будут делать вскрытие – а эти врачи не станут держать язык за зубами. Моле неотличим от императора, когда одет. Если деликатные особенности его физиологии выплывут сейчас на свет божий, кто знает, какой поднимется шум. Другое дело – как-нибудь потом. Тяжелые условия ссылки, болезнь… Объяснения, в сущности, слабоватые, но что-то подсказывало нам, что они будут приняты.

Итак, потребуются годы…

…Как оказалось, почти шесть лет.

Собственно говоря, их могло бы быть и десять. Или даже ещё больше. Климат Святой Елены считался нездоровым, но на Моле это почему-то не слишком действовало. Он продолжал набирать вес, а те дозы мышьяка, что перепадали ему от меня, были рассчитаны на длительное действие.

Возможно, он просто успокоился. Блестящая и лихорадочная суета последних месяцев подрывала силы бывшего актёра – теперешняя жизнь, простая и размеренная, соответствовала ему гораздо больше. Я говорю это к тому, что настоящий император не вынес бы и года подобного существования.

Таким образом, Моле мог протянуть ещё лет пять – и сочинить лишний десяток томов «императорских мемуаров». Я читал их – тогда и потом – кое-что даже правил. По-моему, вполне достойное сочинение. Местами Моле приврал – в тех случаях, когда события складывались не совсем по воле главного героя. Его благоговение перед императором прорвалось тут наружу – не стоит говорить, что тот был беспощаден к своим ошибкам и не склонен искажать факты в поисках доказательств своей гениальности. Ему – да и остальным – их и так хватало.

Выдаёт себя Моле и в другом. Он так и не набрался духу писать в первом лице. Довольно странно звучит, вы не находите: «Наполеон приказал… Он занял позицию…». Историки проведут здесь параллель с мемуарами Цезаря – но кто, чёрт возьми, знает, кем в действительности были написаны мемуары Цезаря?

В общем, время шло, про нас потихоньку стали забывать, и развязка наступила бы своим чередом – почти естественным.

К сожалению, неожиданно ситуация изменилась.

– Очень жаль, – Роман Ильич вздохнул, поднялся с кресла. Прошелся туда-сюда, вздохнул ещё раз.

– Очень жаль, что мне не удалось увлечь вас своей идеей. Как видите, дар убеждения словом у меня так себе…. Придется действовать, как обычно.

– Что вы имеете в виду? – я тоже попытался подняться, но он остановил меня движением руки.

– Если помните, я говорил о том, что мой несчастный отец потратил немало времени на просвещение меня в нюансах действия вашего, так называемого, Принципа. На это ушли остатки его сил, возможно, по этой причине он и умер. Я не мог понять, зачем это было нужно. Потом понял. Для того чтобы управлять такими, как вы. Даже настолько могущественными.

Я уставился на Самсонова, более чем обеспокоенный. Он явно не блефовал. А что, если и не заблуждался?

– Эта комната оснащена скрытыми камерами, которые зафиксировали нашу беседу от начала до конца. В сущности, зафиксировали ваше признание. Принцип это запрещает, не так ли?

Я снова попытался встать, и он опять меня остановил.

– Дослушайте до конца, прошу вас. Естественно, формально нарушения пока не произошло. Мы здесь один на один. Вы можете превратить меня в пыль. Камеры с их записями заодно, – он сделал паузу.– Точнее, только меня. Поскольку ни к камерам, ни к последующему выходу этого шоу в Паутину я не имею никакого отношения. Этим занимаются ваши коллеги – те, что оказались сговорчивее вас. Надо ли мне напомнить, что один Посвящённый не может нанести вред другому? Ни ему, ни, так сказать, его ослу или другому имуществу?..

Напомнить? Да я об этом и понятия не имел. Собственно, возможность набрести на товарища по счастью мне попросту никогда не приходила в голову. Срочно нужен звонок другу. Подать телефон в студию. И вообще, разве колдуны из романов то и дело не вызывают друг друга на волшебные поединки, сопровождаемые массой бесцельных разрушений? Как же насчёт нас – что это за дискриминация такая?

– Итак, вы неизбежно будете раскрыты. Перед самой масштабной аудиторией, какую только можно себе представить. Это серьёзное нарушение Принципа – насколько мне известно, самое серьёзное из всех. Не знаю, что останется от вашего дара – думаю, что немного. Возможно, сможете поднимать предметы – не тяжелей ручки и не выше, чем на десять сантиметров. Возможно, всё окажется ещё хуже. Удовлетворят ли вас мои предсмертные судороги в качестве компенсации? Кстати, они тоже будут показаны, так сказать, он-лайн…

Он прошёлся передо мной, внимательно изучая реакцию. Как видно, она его устроила. Почему бы и нет – я молчал, резких движений не производил, и вид имел крайне задумчивый.

– Как вы понимаете, я сделал кое-какие распоряжения на случай своей смерти. Не думайте, кстати, что я её боюсь. Конечно, без некоторых маленьких радостей будет скучновато… но после того, как мне не удастся использовать такой шанс… Можно сказать, единственный шанс…

Он воздел руки и постоял так несколько секунд в позе весьма посредственной парковой скульптуры. Потом расслабился, уселся и доверительно склонился в мою сторону.

– Так вот, насчёт распоряжений. …Понимаете, с утратой способностей вам будет очень трудно защитить свою семью и близких… Я бы даже сказал, невозможно.

Губернатор острова оказался на редкость тупой и злобной скотиной. По-моему, всё его свободное время уходило на то, чтобы придумывать нам какие-то козни. Причём козни мелкие, вроде поставок несвежего мяса, запрета на конные прогулки или конфискации присланных книг и писем.

Вероятно, настоящего императора такие выпады могли бы уязвить.

Но Моле прожил довольно простую жизнь, так что гурманом не стал. В седле он держался неважно и, соответственно, потребности в выездах не испытывал. Письма от известных только понаслышке людей не были ему особо интересны. Книги он писал сам.

В общем, господин Лоу злобствовал не по адресу. Более того, он добился прямо противоположного результата. Солдаты прониклись к узнику симпатией. Офицеры считали честью посетить его, и долгом – представиться по случаю прибытия или убытия. Ситуация повторялась. Я понял, что эта армия, в конце концов, может стать его армией. Остров наш, правда, находился далековато. Но тут появился этот английский капитан, …назовём его, например, Джонс, и два его товарища, которые якобы причалили сюда по пути в Индию и были бы совсем не прочь подбросить нас. Некоторые офицеры гарнизона готовы были составить императору компанию – со всеми своими солдатами, разумеется.

Моле воодушевился. Высадка в Индии, восторженный приём местного населения, освобождение от колонизаторов-британцев, поход по маршруту Александра Македонского, хотя и в обратном направлении, бунтующая при этом известии Франция, трам-пам-пам… Париж.

Чёрт знает, что за каша заварилась у него в голове.

Мне же всё было ясно. Настал час, ради которого я столько лет промыкался по его ссылкам. Один раз мне не удалось его остановить – но история не может повторяться бесконечно, по пути превращаясь в комедию. Император умрёт спустя семь лет после своей смерти – загадочный и великий, как всегда.

Спустя без малого два века особо пытливые исследователи придумают какой-то удивительный детектив про рвотный камень и хлористую ртуть. Вполне правдоподобный, на самом деле. То есть, угробить человека, подсовывая ему, не спуская глаз с хронометра, всю эту гадость, вроде бы, можно. Во всяком случае, в моих медицинских познаниях ничто не свидетельствует об обратном. Вот только времени на такие сложные манипуляции уже не было.

Я дал ему яд, который хранил у себя последние десять лет – один из моих коллег вывез его с Востока, а состав нам обоим так и остался неизвестен. Собственно, он меня и не интересовал. Я знал, что обнаружить его в организме будет невозможно – ни сразу после смерти, ни через столетие, а смерть наступит в течение сорока восьми часов и толковать её можно будет по-разному. Этого было достаточно.

Паралич мышц наступил мгновенно, смерть пришла через двое суток.

Корабли отплыли без пассажира.

При аутопсии присутствовал целый консилиум, и они сошлись на раке желудка. Я помалкивал – поэтому в мемуарах обо мне забыли.

Разумеется, всех удивило наличие у покойника практически женской груди и почти полное отсутствие мужских детородных органов. Объяснение не было найдено, вследствие чего этот странный факт попал в отчёт и даже кое-какую массовую литературу, но как-то подвис в воздухе.

Я не стал возвращаться во Францию – главным образом, потому, что ещё один заговорщик оставался жив и писал мемуары в своём поместье.

Мемуары мемуарами, но чёрт его знает, что могло взбрести герцогу Виченцскому в голову при известии о моём возвращении.

Собственно говоря, предположить можно.