Песнь о Графине

– Не могли бы Вы подсказать, какую цель преследуете? – вместо отказа спрашиваю я.

– Ох, поверь, я ничего такого не замышляю, просто мне хотелось бы уйти на отдых раньше. Старость – не радость, всё же. Да и тебе нужно время подумать над угощением.

Мне хотелось воскликнуть, что этот торт мне будет скоро в кошмарах сниться, да и если вам так надо, испеките сами! Однако я лишь сильнее сжимаю резную рукоятку трости и максимально дружелюбно соглашаюсь с идеей Елизаветы. Она сразу же отходит, оставляя меня один на один со своими мыслями. Через пару глубоких вдохов успокоиться всё же удаётся, ведь разгадывать задачи, данные артистами нашего цирка, нужно только на трезвую голову, а то себе дороже будет.

Возвращаясь на манеж с объявлением следующего номера, я думаю, что желание Тёти Лиз выступить именно сейчас вполне себе логично даже с точки зрения антуража: после Тиры шатёр всё ещё слегка тонул в полупрозрачном дыму, который очень кстати дополнил бы таинственность предсказаний. Елизавета выходит, тоже не дождавшись конца моей речи, при этом три раза щёлкая меня по руке. Удаляюсь в этот раз довольно эффектно – в дыму, под тихую мелодию флейт из оркестровой ямы. В такие моменты я действительно начинаю жалеть, что моя роль в цирке не пропитана магией.

Скрывшись в бархатных занавесах, начинаю внимательно слушать, даже не замечая, что и остальные чуть ли не задержали дыхание. Тётя Лиз любит говорить тихо. Для убедительности ли, будто бы она делится секретом, или использует избитый ораторский приём – не ясно. Но каждый здесь знает, что среди угадывания занятий и имён случайных зрителей и предсказаний на самые разные темы нужно уметь отделить важную именно для тебя информацию. Тётя Лиз никогда не передаёт записки, не плетёт из информации песни, не рассказывает всё одними только взглядами – она говорит прямо и не таясь. Ведь если хочешь что-то спрятать, нужно положить это на самое видное место, не так ли? Многие до сих пор удивлены, что это работает, да и я скрывать своего удивления не буду, ведь это самое настоящее чудо для здешних стен с ушами.

Вслушиваясь в гипнотизирующий голос Елизаветы, я стараюсь смешать с её словами переданное мне число три.

– Что-то подсказывает мне, что зрители очень недоверчивы сегодня, – обращается Тётя Лиз как будто бы ко всем сразу и одновременно ни к одному из присутствующих. – Жаль, что не удастся мне убедить всех и их спасти, при этом погибая своей верой.

Все слушающие замерли, пытаясь вникнуть в, казалось бы, бессмысленный набор слов. После этой реплики Тётя Лиз повышает свой голос, начиная обычную программу гадания. Она тут же предлагает всем скептикам поднять вверх руку, дабы она могла прямо на их примере продемонстрировать свои способности, прежде чем изречь окончательное гадание. Проще говоря – разогревает публику. Оцепенение спадает и с актёров, которые не услышали сегодня свежих поводов для сплетен или важных напоминаний для себя. А я всё ещё стою на месте, вдыхая пыль, накопившеюся на бархатной ткани, которую, видимо, не чистили с основания этого места.

“Мне очень жаль. Удастся всех спасти, погибая?”

К моему собственному удивлению, эта фраза не оказывает на меня слишком уж сильного поражения, хотя должна была бы. Наоборот, даже приятно, что хотя бы Елизавета – самая что ни наесть любительница двусмысленности и тайн – сказала мне это, не используя тот проклятый торт. Возможно, потому что недоумение и растерянность на моём лице сегодня отражались слишком уж явно, а может, она понимала, что это её последние слова мне. Хотя я, пожалуй, чересчур драматизирую.

Выступление Тёти Лиз проходит как-то уж слишком быстро. Она возвращается к нам, при этом не бросив ни одного взгляда в мою сторону. На негнущихся ногах я выхожу на манеж, объявляя антракт и предлагая зрителям посетить ярмарку или остаться под шатром, слушая оркестр. В целом, антракт был нужен даже не для отдыха публики или артистов, просто следующий номер требовал тщательной подготовки. Нанна – ещё одна, своего рода, фокусница в нашей труппе, однако, она была самой загадочной их всех присутствующих. Нанна выступала в цирке ещё до моего появления здесь, но сколько точно она здесь живёт мне так и не удалось узнать. О ней, в общем-то, мало знают все, можно собрать буквально по крупице от каждого, так и не понимая ничего. Сомневаюсь, что даже Хозяин, обладающий кипой бумаг о каждом из нас, знает её хотя бы на двадцать процентов. Говорят, что она единственная, кто появился в цирке не из больницы, хотя выглядит она, мягко говоря, не хорошо, да и в посланиях, о которых я только вспоминала утром говорилось о девушке-рыбе. Бледная кожа, вытянутые – почти кошачьи – зрачки, слишком медленная речь, срывающая на частый кашель и, самое главное, жабры. Про себя я называю её амфибией, но когда Ноа назвал так её вслух она избегала его несколько месяцев. К её сожалению, приходится каждый раз объявлять её именно таким образом, ведь сколько бы вариантов я не перебрала, ни один не дал бы настолько точного и близкого к правде описания. Выполняет она свою работу отлично, не шумит, проблем не доставляет… Так что и мы решили не доставлять лишних проблем ей.

Ложи быстро опустели. Места, которые остались занятыми, можно было пересчитать на пальцах, а занимавшие их родители, дети которых уже умчались во двор, видели десятый сон. Именно поэтому я без опаски села на начало деревянной дорожки, ведущей прямо в центр шатра. Вечно наблюдать можно за тремя вещами: как горит огонь, как течёт вода и как Таракашки пытаются вместить огромное подобие аквариума на маленький круг манежа. Они чертыхались и ругались в голос совершенно без стеснения, а половина работников уже была насквозь мокрая из-за выливающейся через край воды. Доски скрипнули и рядом со мной плюхнулся Фокусник.

– Разве ты не знаешь, что сидеть в сценическом костюме считается неуважением к зрителям, полным неуважением?

Странно было слышать это от того, кто мало того, что не верит цирковым приметам, там ещё и успешно их нарушает. Чего стоит один только его давний выход с огромным красным зонтом! Хотя, впрочем, несмотря на это, зрителей, как обычно, было невпроворот[6 - Открыть зонт в цирке – плохая примета, считается, что в таком случае зритель не придёт.]. Да и примету эту – с костюмами – в нашем цирке отчего-то игнорируют и спокойно разгуливают в нарядах для представлений до выхода на манеж. Я фыркнула, закатывая единственный глаз и стаскивая повязку. Грубая ткань на лице сегодня отчего-то ощущалась как наждачная бумага. Фокусник не проронил не слова, хотя зрелище было и не из приятных: кожа, покрытая рубцами, не оставляла и намёка на то, что когда-то на этом месте была вторая глазница. Я не часто снимала повязку, хотя и понимала, что никто меня за этот изъян не осудит, но всё же нарушать мой хотя бы с виду аристократичный образ не хотелось.

– Так о чём Вы хотели поговорить?

– А! Да, точно, – опомнился Фокусник. – Там передавали, чтобы ты после шоу сменила расписание для следующего выступления на нашей доске.

– И кто же это передал? – недоумеваю я. Обычно работой с расписаниями занимаются подручные Хозяина, которые изредка бегают туда-сюда, разбавляя праздничную атмосферу своими синими, идеально выглаженными рубашками и высокомерными взглядами.

– Это всё стены, всё стены. – пожал плечами он.

Пора начинать вести блокнот с пометками странностей сегодняшнего дня, а после вырывать из него листы и расклеивать их на стенах, соединяя красными нитками, прямо как детективы в клишированных книжках. Других вариантов сложить этот пазл в общую картину, видимо, нет. Я снова натягиваю повязку, вставая. Пора возвращаться к работе, расставление мыслей по полочкам может и подождать.

За кулисами опять суета, но уже по другому поводу. Из тех, кто выступает во второй половине шоу, остались подражатели клоунов да холоднокровные работяги. Теперь-то все готовятся к застолью, а дело это крайне непростое. Да, праздновать с самого утра может показаться не лучшей идеей, но и мы люди не самые обычные. Всё-таки поздравить Фокусника с удачным дебютом надо – традиция такая – а до вечера ждать никто не хочет. Мне остаётся надеться, что праздновать не начали уже сейчас.

Пока я вновь разговаривала с Элле на разные, притом не очень информативные и нужные, темы, зрители вновь занимали свои места. Через считанные минуты свет прожекторов потух, вновь собираясь в одну точку по центру манежа, подсвечивая воду в стеклянном кубе. Я слегка прокашлялась, под барабанную дробь выходя к публике.

– А теперь я попрошу вас обеспечить тишину для этого номера, – я шагала вокруг аквариума, при этом тоже начиная говорить тише. – Прямо на ваших глазах следующая артистка будет выбираться из цепей, находясь под водой. Прошу поприветствовать, единственная и неповторимая – девушка-амфибия!

Во время моих слов Нанна шла в окружении нескольких Таракашек, неся в руках стальные цепи. Всё внимание было приковано к её тощей фигуре в красном купальнике, который даже из темноты сверкал множеством пайеток. Уже по давней традиции, которая была в этом цирке и до меня, я, как конферансье, оставалась на манеже вплоть до того момента, пока все цепи не окутают тело Нанны. Мне вручили последний замок, которым я сцепила звенья на её запястьях и подергала за него, показывая, что всё крайне надёжно. И только теперь удаляясь я слышала плеск воды и пару вскриков из зала. Из-за занавеса я наблюдала, как захлопнулась крышка с ещё одним замком, крепче предыдущих, и как горсть одинаковых серебряных ключиков оседали на дно, перемешиваясь один с другим.

Хоть говорить о секретах своих выступлений было не принято, многие из нас были уверены в том, что никакого секрета у Нанны нет. Она всего лишь смогла применить свои аномальные способности для работы в цирке – вот и вся её тайна. Хотя эти способности, наверное, и были тем самым недоступным остальным секретом. Поэтому переживать за исполнение каждого из её номеров не стоило.

Остальная часть шоу прошла будто бы в тумане. Херд поражал зрителей своей невиданной гибкостью, выполняя элементы на специально для него подвешенных брусьях. Луис и Фил развлекали зрителей комичными сценами, главным объектом которых становилась их аномальная разница в росте. Последним, из-за небольшой замены порядка номеров, выступал Ноа. Об этом я его предупредила, и он пообещал, что со всей серьезностью отнесётся к роли артиста, закрывающего шоу. Говорил он убедительно, но теперь, объявляя его выход, рука так и тянулась перекреститься от греха подальше.

Ноа, как и несколько циркачей до него, вышел ещё до окончания моей речи. Он перехватил мою руку, не позволяя уйти с манежа.

– Если наша прекрасная конферансье не против, я бы хотел, чтобы она помогла мне с проведением этого номера!

С лож посыпались аплодисменты, пытающиеся поддержать меня или же убедить помочь наглому артисту. Я замахала свободной рукой, призывая к более шумным авиациям. Ноа оскалился и отпустил мою руку, принимая это в знак согласия. Пока он и дальше разыгрывал всю эту сцену, на манеж успели вывезти деревянный круг, а в руки метателю вложили около десятка ножей, которые он тут же распихал за пояс. Ноа был одним из самых неоднозначных циркачей в глазах публики, ведь никто не мог проверить действительно ли тот слеп. Пустые взгляды и полностью белые глазные яблоки было не так и сложно подделать, так что вся его репутация держалась на доверии зрителей. Пока что доверие тот оправдывал сполна. Тут мнения артистов из труппы расходились: некоторые считали, что он просто затуманивал чужие разумы и притуплял бдительность харизмой; другие же склонялись к тому, что посетители просто видели, как вне шатра он ощупывает новые декорации, словно слепой котёнок, или постоянно спотыкается, подметая полы своей одеждой, да и лицом заодно. В любом случае, Ноа доверяли, и это было главным.

Пока метатель всё ещё распинался речами перед публикой, я отошла к мишени. Выглядела она плачевно после множества тренировок и выступлений, но то ли сам Ноа не верил нам, то ли привязался к этому куску дерева морально, но новый реквизит отвергал категорично. Артист вновь обратил внимание зрителей на меня, при этом прося их устроить в шатре тишину, ведь ориентироваться он мог только по звукам. Я тяжело сглотнула, понимая, что выхода нет, остаётся только не слишком уж явно показывать своё напряжение и панику. Из-за занавес выглянул Фокусник, глаза которого настолько расширились от удивления, что могли бы с легкостью выпасть из своих орбит. Я ухмыльнулась ему, поднимая руки вверх и пытаясь звуками скрежетания ногтей по древесине и стуку каблуков дать Ноа понять моё расположение. Первые ножи пролетели где-то сбоку и из зала вновь послышались приглушенные вздохи. Следом лезвия очутились у моих ног, рук и финальные клинки просвистели прямо у ушей, срезая выбившуюся из причёски прядь волос. При всём этом, метатель успевал ещё и дурачится, шутливо закрывая глаза пальцами, будто бы без этого мог увидеть мишень. Ноа поднял руки, демонстрируя, что ножи в его запасах закончились. Он подошел ко мне вразвалочку и протянул ладонь в шутливом поклоне, помогая выбраться из плена окруживших меня лезвий. Свою мишень обратно катил он сам, без помощи Таракашек, махая всем подряд, иногда даже пустым лестничным проходам, а аплодисменты продолжались вплоть до того момента, пока блондин не скрылся за кулисами.

Я подняла свою трость с земли, глазами обводя ложи, при этом всё так же не смотря на чёрно-белого мужчину на первом ряду. Мне ни разу не сказали прямым текстом, кем он являлся, но если догадки мои были верны, то “конкурент” вполне себе мог расшифровать незамысловатый код, который я отстукивала, будто бы призывая к тишине. Три коротких. Три длинных. Три коротких[7 - Азбука Морзе, код SOS]. Из раза в раз это слышали одни лишь стены, что крайне угнетало, но я готова ждать способного читать между срок сколько угодно.

– Цирк уродов “Nota Bene” благодарит каждого из вас за уделённое время. Помните: мы ждём всех вас вновь под этим самым шатром!

Акт четвёртый. Вскрытие правды.

Уже въевшиеся под кожу овации вновь облетают зал, смешиваясь с мелодиями оркестра и осыпаются на меня. Я кланяюсь и ухожу вместе с потухшими прожекторами, чуть ли не забегая за кулисы. Там меня сразу же окружают циркачи, поздравляя с окончанием первого шоу за сегодня и поторапливающие быстрее переместиться в наш городок из вагончиков, чтобы отметить всё ранее упомянутое, да и просто отдохнуть перед тяжёлым днём. Да и дата сегодня какая, представления тринадцатого числа просто не могут закончится плохо[8 - Число тринадцать считается счастливым у циркачей.]!

Я выпутываюсь из объятий Тёти Лиз, выскальзывая во двор. Окрепший ветер намеривается сорвать с моей головы цилиндр, но я перехватываю свой головной убор на лету, подходя к доске. Только сейчас до меня начинает доходить то, что нового расписания у меня-то и нет вовсе, артисты узнают его как раз таки на этой доске, и я не исключение. Зато рядом с запиской про белого кролика висит клочок пустого тетрадного листа в клеточку, небрежно прицепленный на скотч и намеривающийся сорваться в любую секунду. Я снимаю его и при ближайшем рассмотрении оказывается, что бумажка вовсе не пуста, просто исписана она шрифтом Брайля. Гадать долго не приходится, только один человек в окрестностях может писать исключительно таким образом. Однако, как бы печально не было это признавать, я абсолютный ноль в этой сфере. Внезапно в голову прокрадывается мысль о том, что где-то в моей комнате был дешифратор, подаренный лично самим Ноа, который, как мне казалось, будет крайне бесполезным, учитывая то, что писал метатель всегда при помощи чужих рук, просто на просто диктуя текст.

Зачем-то срываюсь на бег, хотя в спешке нет абсолютно никакой необходимости – до следующего выступления даже больше двух часов, ведь после наших перфомансов Таракашкам придётся убирать не только манеж, но и помещение за кулисами заодно, а в этот раз ещё и гардеробную… Но ноги будто бы сами несут меня на встречу неожиданно возникнувшим тайнам, словно этот листочек у меня отобрать пытаются. Уже в вагончике я на всякий случай запираю дверь на замок и подлетая к шаткой тумбочке у кровати, которая явно не ожидала такого внимания к себе, поэтому заевший ящик выдвигается с трудом. Среди фотографий, других записок и пары книжек лежит тетрадь, которая служит мне и местом для заметок, и личным дневников в придачу. Встряхнув её пару раз, раскрывая книжонку до хруста корешка, на ковёр плавно спикировал изрядно помятый листок. Весь латинский алфавит шрифтом Брайля и значение каждой из букв рядом были написаны размашистым и угловатым почерком – тут постаралась Тира, часто помогающая Ноа, хотя я даже не знаю, из-за чего она оказывает ему подобные услуги личного секретаря.

Простым карандашом заштриховав поверх клеточек всё послание, чтобы все точки были чётко видны, стала сравнивать каждую букву с памяткой. Не знаю, сколько времени прошло, пока я смогла окончательно составить весь (притом не особо длинный) текст письма, но голоса за окном уже начали своё празднование. Передо мной на полу лежала тетрадь с множеством зачёркиваний, но среди них всё же был виден вполне себе складный текст:

“Не смогут уши услышать то, что и не сказано вовсе. Не смогут предатели казаться друзьями, если ими вовсе и не были, даже сквозь ямы улыбок.”

Пару раз перечитав получившееся послание, начинаю напряжённо думать. Среди нас есть предатели? Доносчики? В дверь стучат так, будто бы по ней бьют кувалдой. Я успеваю вскочить на кровать, смахивая содержимое ящика под неё. Оказывается, замок всё же решил подвести меня сегодня и напрочь отказался запирать дверь, а я, доверившись ему, не стала дёргать за ручку после прихода сюда. К мне заходит Фокусник, спрашивая, почему я всё ещё не веселюсь со всеми. Я отмахиваюсь, мол, зашла передохнуть и выхожу вслед за ним, надеясь, что сейчас не буду слишком уж явно разглядывать каждого из труппы.

Прямо у выхода из моего вагончика уже сидят некоторые циркачи. Складные стулья, которые обычно используют рыбаки, были расставлены в виде кривоватого круга, прямо как подушки на общих завтраках. Из больших картонных коробок соорудили подобие стола, а на нём уже были расставлены все предоставленные нам вкусности от продавцов ярмарки и припасённые спиртные напитки, которыми потешались разве что Элле с Тётей Лиз, да Ноа, который пролил содержимое своего стакана и сейчас растирал алкоголь за ухом[9 - Если у циркового спиртное пролилось на стол – в него нужно обмакнуть палец и помазать им за ушами, это делается на удачу.]. Фокусник упал на свободный стульчик, который не выглядел достаточно надёжным для таких махинаций, и указал взглядом на место рядом с собой. Я опустилась более аккуратно, при всём своём уважении к нашей труппе, все вещи из личного пользования выглядели даже старше Елизаветы.

Элле шепнула Ноа о моём приходе, и он тут же, слегка пошатнувшись, поднялся. Выпивать перед выступлением – плохая идея, а делать это, когда ты метатель ножей вообще не стоит ни при каких обстоятельствах. Однако Ноа, видимо, это никак не беспокоит и (судя по прошлому опыту) никогда и не беспокоило. По крайней мере, стоит радоваться хотя бы тому, что при мне он ни разу не промахивался, находясь перед публикой на манеже.

– Графиня, Графиня, Графиня, – начал он, – я рад, что ты всё же лично сменила расписание!

Я протянула “Угу”, подтверждая его слова. Значит, не ошиблась – записка была от Ноа и сделана она была для меня.

– Слышал, что и заказ на торт ты попыталась отменить, значит, новости о нём нас ждать не заставят, поверь! Но здесь мы собрались ради Альберта и премьеры его номера!

Все присутствующие хлопают, сочтя эту речь за некий тост и, кажется, совсем не замечают то, как Ноа выделил имя Фокусника. Перевожу на него взгляд, наблюдая, как он встал, шутливо кланяясь, принимая овации в свою сторону, и улыбается так, что на щеках его проступают ямочки. Быстро пытаюсь по памяти составить в голове текст записки и перенести его на Фокусника. Один из сиамцев трясёт меня за руку, шёпотом спрашивая, всё ли со мной хорошо. Встряхиваю головой, отвечая, что всё в норме, но сама понимаю, что, должно быть, побледнела до обычного состояния Нанны.

Прокашливаюсь, говоря, что мне надо отойти. Достойной отмазки я придумать не смогла, поэтому просто иду, куда глаза глядят. Спиной чувствую, что кто-то за мной наблюдает, но всё же прячусь за Соли, сползая вниз по её стволу. Обдумывать свои догадки не хотелось, но и оставаться на праздновании было невыносимо. Сейчас я вполне понимала Тиру, которая утром сидела в этой же груде листьев. Они шуршали и хрустели, закрывая собой все остальные звуки, создавая целое убежище для таких заблудших и потерявшихся в своих мыслях душ. Шелест усиливается, когда рядом со мной кто-то присаживается. Элле держит в зубах сигарету, двумя парами рук поправляя свой костюм и заботясь о его сохранности, в отличие от меня на данный момент.

– Чего приуныла, дорогуша? – она перехватывает пальцами сигарету, дым которой ветер будто бы специально “кидает” мне прямо в лицо.

– А может, лучше не отменять заказ на торт? – морщусь от неприятного запаха табака.

– Ни в коем случае. Мы попытаемся сделать всё, что в наших силах, поверь. Мы же знаем, что со сладостями к нам опять эти грызуны вернутся.

– Крысы?

– Они самые, лапочка.