По ту сторону души

– Давай еще раз вместе посмотрим, может, найдется, – предложил Артур, не желая, чтобы девушка плохо думала о нем и его матери. Она, конечно, не святая, но и не воровка.

Лиза секунду колебалась, но согласилась на помощь. Они еще раз вытащили ящик из комода, где хранились старые газеты, альбомы, шкатулочки и коробочки со всякой всячиной. Лиза и Артур перетряхнули все. Никаких результатов. Лиза стала уже по сотому кругу пересматривать тетушкины фотоальбомы, как вдруг на пол выпала старый снимок, черно-белый, потрескавшийся, с трудноразличимым изображением. Но было заметно, что сделана она большим мастером, не во всех ателье того времени фотографы делали художественную роспись на фото.

Несмотря на потертость карточки, Лиза сразу обратила внимание, с какой любовью вырисовывали красивой черноволосой девушке глаза синей тушью. Кого-то она Лизе очень сильно напоминала. На оборотной стороне фотографии еле читалась надпись, сделанная красивым размашистым подчерком: «Киев, Людмиле от Владимира, с любовью, 1946 г.» Лиза протянула фото Артуру, он рассмотрел и присвистнул: – Красивая… Это же не твоя тетка! Интересно, кем она тебе приходится?  – и Артур посмотрел на Лизу, а рядом приставил фото, держа его в своих руках, – Вы удивительно похожи, не находишь?

Лизку же мучил только один вопрос и не давал покоя: где она видела эти васильковые глаза?

– Лиза! С тобой все в порядке? – Артур аккуратно дотронулся до плеча ушедшей в себя девушки, воспоминания и несвязные мысли в ее мозгу разлетались, как карточный домик по ветру. Девушка даже вздрогнула.

– Лиза! – вдруг воскликнул молодой человек, – пойдем, пройдемся! Погода замечательная, тебе надо на свежий воздух, отвлечешься хоть немного! Пойдем? – он заботливо поднял ее с пола за плечи. Его сильные руки и тихий успокаивающий и нежный бархатистый голос заставили все тело Лизы покрыться мурашками. Приятное тепло разлилось где-то внутри и заполнило каждую частицу всего ее существа. Эти новые ощущения смутили девушку, она поспешила согласиться на предложение Артура, попросив его подождать на улице, пока она переоденется. На самом деле Лиза хотела взять паузу, побыть одна и справиться с захватившим ее новым чувством. От этих новых эмоций реальность исчезала, а ноги и руки, казалось, не слушались ее.

Артур очень нервничал и не ожидал такого скорого свидания, поэтому пока девушка его мечты не передумала, закрыл дверь с другой стороны и помчался на улицу – надо успеть купить цветы. Вылетев из подъезда на крыльях любви, молодой человек чуть не сбил девушку небольшого росточка, рыженькую, все лицо в конопушках, немного нескладную.

– Аня! Что ты здесь делаешь? – опешил Артур, хотел было извиниться перед девушкой, но решил, что не в чем оправдываться. – Вот так неожиданность!

– Неожиданность? Арти, а мы что уже не вместе? У тебя есть кто-то? Мне надо поговорить с тобой – это важно!

– Ты же могла позвонить! Мы решили пожить отдельно, мы давно уже не понимаем друг друга. Давай в другой раз, я очень спешу, – и Артур попытался отстранить Анну, чтоб продолжить свой путь. Но девушка разрыдалась и вцепилась в шею любимого: – Не могу без тебя! И не буду!

Лизка тем временем повыкидывала все блузки, кофточки и платья из шифоньера. Какой же мучительный выбор – в чем предстать перед мужчиной, который нравится, и посоветоваться-то не с кем. Взгляд упал в последнюю очередь на синее атласное платье, которое мама сшила на выпускной, оно невероятно подходило по цвету к ее глазам. Босоножки надеты, сумочка в руке, быстрый взмах помадой по губам, последний контрольный взгляд в зеркало на двери. Лиза нравилась себе. Правда сердце стучало и колотилось в груди от нетерпения и предчувствия чего-то тревожно неизбежного.

Она бежала по лестнице, сердце выстукивало ритм в такт стуку каблуков. Душа пела, а былые неприятности представлялись уже мелочью жизни.

Лиза распахнула дверь в парадную навстречу неизведанному, и… чуть не потеряла сознание от увиденной картины.

Ее Артур, мужчина мечты, обнимал какую-то девушку, она прижималась к нему, будто приросла к любимому всем телом, а он гладил ее по голове, и было совершенно очевидно, что они друг другу совсем не посторонние люди. Потом незнакомка обхватила его шею руками и стала неистово целовать мужчину, он не отстранялся и отвечал взаимностью, как показалось Лизавете, с такой же страстью. Лизка хотела было тут же вернуться назад, но Артур заметил ее, оставив Аню в недоумении, остановил на полпути, придержав бережно за руку:

– Лиза, я, наверное, должен был тебе сказать, но момента не было подходящего. Это Аня. Понимаю, …– повисла мучительная пауза.

– Не скажу, что мне очень приятно, при других обстоятельствах, возможно, мы нашли бы общие темы для бесед, а на сегодня они исчерпаны, – и Лиза, гордо вскинув голову, развернулась, расправила плечи и пошла не спеша вверх по лестнице, с трудом сдерживая подступившие слезы. Артур понял, что останавливать ее бессмысленно, да и бесполезно. Он даже не спросил номер телефона у девушки, которая ему снилась на протяжении полутора лет почти каждую ночь.

– Можешь ничего не объяснять! Просто вернемся домой, и я сделаю вид, что ничего не знаю, не видела, а ты мне ничего не говорил! – вернул Артура к реальности голос Анны. Те чувства, которые испытывал он в тот миг – это ничто по сравнению с бурей в душе Лизы. Она в отчаянии боролась с собой, чтобы ничего не разбить. Это хорошо, что мучилась она не в приступах депрессии, а от злости на себя и свою патологическую доверчивость и возложение надежд на первого мужчину, который несколько раз поговорил с ней по душам. «Артур ведь тут ни при чем», – успокоившись, стала анализировать ход событий Лиза. «Да, возможно, у него были или есть отношения, но между ними нет обязательств, клятв и обещаний, иначе бы он не стал общаться со мной, а я повела себя так, как истеричка. А может это его родственница?» – рассуждала уже более здраво Лизка, пытаясь привести комнату в порядок, запихивая содержимое вместе с выдвижным ящиком обратно в комод. Фотографию синеглазой девушки она отложила на стол, ящик не закрывался до конца. Девушка толкала еще и еще, но до упора к задней стенке ящик не задвигался. Лизка наклонилась и посмотрела в щель, но ничего не увидела. Она снова вытащила составную часть комода и пошарила рукой внутри, пальцы нащупали прилипшую к стенке тряпицу. Сердце бешено заколотилось. Это был тот самый лоскут, выцветший и грязный, внутри него прощупывалась бумага, скомканная и ветхая, как древний пергамент. Лизка в надежде, что медальон может быть скрыт где-то во внутренностях доисторического предмета мебели. Девушка, практически, разобрала его до винтика, но заветного и таинственного подарка не обнаружила.

Значит, кто-то пробрался сюда, в ее с тетушкой отсутствие, и у этого кого-то было достаточно времени поковыряться везде, как следует.

– Может, еще что пропало? – Лизку охватил приступ паники. Она совсем забыла про деньги, которые Антонина Михайловна по деревенской привычке хранила за иконой Пресвятой Богородицы в правом углу. Там была приличная сумма, Пашка не скупился, переводил деньги регулярно, чтоб сестра не бедствовала. Соседи могли знать о деньгах по переводам, в которых указывалась сумма.

– Все-таки Любка могла навести своих дружков!? Но как? Замки не сломаны!

Вдруг за окном Лиза услышала шорох и непонятное топанье. Девушку передернуло от страха. Она на цыпочках подкралась к окну и, слегка отодвинув занавеску, выглянула наружу. Взобравшись на подоконник, увидела кошку, разноцветную, пушистую, с огромными желтыми глазами. Та пристально изучала ее своим немигающими глазами – фарами, жалобно мяукая.

– Бедненькая, как же ты сюда забралась? – Лизка попыталась пролезть через окно спасать животное. Форточка была невообразимо узкая, и, хотя девушка считала себя стройной, протиснуться сквозь раму получилось не сразу. Стоя на подоконнике, взгляду открылся завораживающий вид вечернего города. Вид сверху на мегаполис ошеломлял сознание своими размерами. Мелькали вдалеке темные воды Невы, стройный шпиль Адмиралтейства, многочисленные соборы и их золоченые купола, видно и мечеть с синим мозаичным куполом и подсветкой, разношерстные крыши, жестяные, дореволюционные и пластиковые окна-глаза. Необычайная гармония прошлого и настоящего! Кошка напомнила о своем присутствии и нужде в сочувствии. Лизка стала слезать с подоконника, схватилась за перила на парапете и спрыгнула, почувствовав себя неустойчиво на жестяном покрытии, окружающем полностью дом по периметру. Мансарды всегда строились так, с выступами, чтобы в случае пожара люди могли выбраться и перейти на другой конец дома, а соответственно спастись. Ведь старые дома строились в то время с деревянными перекрытиями, пожары случались часто из-за каминов и буржуек. Другого, как говорят сейчас, центрального отопления, не было. Лизка схватила кошку и запустила ее через окошко в комнату, а сама осторожно перегнулась вниз и посмотрела по сторонам. Через несколько окон от своего она увидела высунувшуюся Любку с присохшей к губам папиросой, которая ничуть не мешала ей перекрикиваться с человеком внизу. Любка не заметила девушку и продолжала орать, конечная ее фраза резанула слух:

– Обождать надо, щас деньги тратить нельзя, а то эта малолетняя стерва догадается. Мишаню к тебе пошлю, сходите, «водовки» купите, – и Любка кинула окурок вниз, затем смачно сплюнула. Лиза оцепенела от своего открытия. Пазл к пазлу сложился. Форточку в комнату летом Антонина Михайловна никогда не закрывала, так как выходили окна на солнечную сторону дома. По этому самому парапету с перилами можно было обойти весь дом, вылезти из окошка одной комнаты и забраться непринужденно в соседское. Живя в одной квартире, легко знать распорядок дня и местонахождения каждого соседа.

– Какие же они гадкие и падшие люди! – слезы наворачивались Лизавете на глаза, и она вернулась через окно обратно в комнату. Надо бы накормить помощника за раскрытие одной из многочисленных загадок.

Ночь опустилась над городом. Лиза в бессилии упала на свою кровать. Кошка-находка прыгнула к ней в изголовье и мурлыкала на ушко девушке, видимо, пытаясь успокоить, по-своему. Противоречивые чувства и эмоции переполняли, вопросов было множество, а задать их некому, утешить, впрочем, тоже. В своих размышлениях девушка провалилась в тревожный сон. Засыпая, уже в полудреме, она думала о нем. Почему он не вернулся, не догнал ее, ничего не объяснил. Артур ей представлялся в другом образе– порядочный, ответственный, заботливый. Неужели еще один урок придется усвоить и заморозить свое пламенное сердце. Сон, как защитный бронежилет плавно окутал Лизу своей плотной пеленой от житейских переживаний и разочарований.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Раннее июньское утро. Предрассветная цикламеновая дымка с полей нависла над поселком. В доме суета. Невеста в окружении подруг нервно теребит косу перед зеркалом, непослушные волосы выбиваются из-под тюлевой фаты. Черные завитушки обрамляют лицо красавицы. Родители встречают гостей на пороге. Где-то слышна гармонь, звуки которой все ближе, голоса местной детворы наперебой закричали: – Едут, едут! Люськин хахаль едет! Маленький Митька даже кубарем летел с велосипеда, так спешил сестре сообщить первым долгожданную новость. Жених едет, киевский известный журналист, фоторепортер. Почти всю войну прошел с фотокамерой вместо оружия, чтоб беспристрастно донести до людей, что творилось в советских окопах и на передовой. Владимир Ярский – его грудь была пестра от наград не меньше, чем у боевого летчика или разведчика, потому что воевал он с простыми солдатами, бок о бок, в одном строю, не прятался от пуль, только наперевес всегда наготове штатив и камера да походная сумка с пленкой. Такой жених – гордость для любой девушки. Девчата наперебой судачили да сплетничали, как Люське повезло! Если б только знали они, как ей повезло, особенно когда под жуткий грохот взрывающихся снарядов вокруг и свист пуль над головой Люда Кирченко тащила на себе старшего лейтенанта Ярского, без сознания с оторванной кистью руки, окровавленного и безумно тяжелого. Было это под райцентром Лютиши. Наступала 14-я армия 1-ого Украинского фронта, необходимо было взять правый берег Днепра и оттеснить немцев к Восточной Европе. Бои велись ожесточенные по всему левобережью, противники яростно оборонялись, не уступая ни пяди Лютишинского плацдарма. Наступление всегда начинают артиллеристы – боги войны. От газеты, приписанный к артиллерийскому батальону Ярский, должен был предоставить четкий и подробный фоторепортаж о начале операции. Ответный огненный шквал с противоположного берега Днепра не позволял выполнить поставленную задачу, не рискуя жизнью. На снимках хорошего военного корреспондента порой можно запечатлеть то, что ты увидишь, только находясь рядом в бою: мужество молоденьких солдатиков, подносящих боеприпасы и не прячущихся в траншеях, командира батареи, стоящего под огнем вражеских орудий, с остервенением в глазах и непоколебимой стойкостью отдающего расчет и приказ «огонь». Санитарка в красной от крови защитников Отечества гимнастерке, хорошенькая, совсем юная, улыбается и вытирает грязное от гари, пороха, ошметков глины из окопов, лицо. Скольких сегодня она спасла, вытащив на своих хрупких плечиках, эта девушка? На фотографии она еще живая, настоящая, совсем не героиня, обыкновенная русская женщина, которая хочет любить и рожать детишек. Он снимал так, что сквозь лучистую улыбку человек видел тоску в глазах санитарки, страх в глазах героев-разведчиков, боль и ужасную усталость в расправленных плечах артиллеристов и саперов. Ярский видел красивое в неприглядном, правдивое в беспросветном, искреннее там, где ложь. Его ценили, но начальство просило поменьше творчества и самодеятельности, побольше документализма и реальности. Фотоотчет с передовой для советской газеты – это героизм, уверенность, подготовка и победа! Эти слова должны ассоциироваться у читателей со снимками с фронта, народ должен не сомневаться – «Мы победим!», глядя на фото, и Ярский старался. Без прикрас… снимая кадр за кадром. Он попал под первый же ответный и беспощадный огонь противника с того берега при наступлении дивизии, где был приписан как фотограф. В тот роковой день, командир отдал приказ артиллерии сдерживать огонь любой ценой. Володя был рядом с бойцами. Неожиданно упал навзничь, широко раскинув руки, и затих. Санитарка попыталась рвануть к раненому, солдаты остановили:

– Куда лезешь, дура, обожди, трупы и потом вынесешь, жить надоело? – Бойцы затащили Люсю обратно за край гимнастерки. Девушка утерла рукой лицо, размазала грязь траншей вперемешку с прибрежным песком, и настойчиво запротестовала: – Он живой, я вытащу, он живой! – Солдатики сдались, – давай дурында, может, его мать тебе спасибо скажет да за нас помолится, мы прикроем!

Мужественная девушка поползла, не поднимая головы, прижимая одной рукой пилотку к голове, другой волоча из последних сил санитарную сумку. Сапоги ее, снятые с погибшего военврача Леночки, и больше на пару размеров, были полны жижи. Суставы почти не двигались от мороза, но она ползла, стиснув зубы, к раненому. Не дать погибнуть еще хотя бы одной душе человеческой!

Люська, как началась война, сама вызвалась защищать Родину и явилась в райком, будучи комсомолкой, и как прошедшая курсы по подготовке санитарок, райвоенкомат призвал в медсанбат в 14 армию, прикрепив к артиллеристскому батальону.

Война и свела юную санитарку Людмилу Кирченко с фотокорреспондентом Ярским, надежным и светлым человеком, полным жизни и веры в людей, несмотря на ужасы войны с горестями и смертью, ступающей по пятам. Очнулся он в операционной палатке при медсанчасти в селении Александровка, расположенном недалеко от линии фронта. Болела голова, слух был практически утрачен, и до изнеможения болела левая рука.

Ярский с трудом зафиксировал на ней взгляд и не сразу сообразил из-за плотной повязки, что рука стала короче, пальцы будто шевелились и двигались под бинтами. Он истошно, не своим голосом взвыл. Врач прибежал, потупив взгляд, похлопал Володю по плечу. Что тут скажешь?

– Ангела своего береги, снайпер в тебя целился на блик камеры, если б снаряд тебя не подорвал, в живых бы вряд ли остался. Эти ребята не промахиваются. Правда, вот, – доктор сделал мучительно долгую паузу, -теперь домой поедешь! Навоевался! Множественные осколочные ранения, сильная контузия, да камеру теперь одной рукой-то сложновато будет, хм. Не строевой ты больше, Володя. С первой машиной домой, к родным!

– Ангела-то где искать? На небесах что ли? Не собираюсь пока, – зло отшутился Ярский.

– Нет, дружок, ангела Людочкой зовут, вытащила тебя. Ребята говорят – труп, а она, знай, свое талдычит – живой. И вытащила ведь тебя, упертая! Дай бог, свидитесь! – и доктор убежал, вытирая марлей лоб, смахивая холодный пот.

– Свидимся? Да это вряд ли, кому нужен инвалид то теперь? – сказал про себя старший лейтенант, – ни девушке, ни Родине, а матери может и нужен был бы, да в живых уж нет, – и обреченно уткнулся в подушку, отвернувшись к краю палатки лицом. Слезы досады и отчаяния душили его.

*****

Гулким эхом прогремели отзвуки о победе Советского народа над немецко – фашистским захватчиком по всем фронтам, дорогам и весям, городам и селам. Люда Кирченко после ранения вернулась домой в родное село с медалью за отвагу, закрыв своим телом раненого командира батальона, заслужила ордена и дикую боль в спине на всю оставшуюся жизнь. Дома некогда было отлеживаться, надо было родителям помогать, хозяйство поднимать после голода и разрухи, дом восстанавливать. Брат Митька болел часто, еле выжил. Местная бабка-знахарка исцеляла односельчан, ворожила, врачевала, помогла отстоять у смерти Митю травками да заклинаниями. Облегчила она жизнь и вернувшейся Люсе, сняла немного боль нестерпимую и поставила на ноги. Со временем и тяжести уже могла девушка таскать, без перерыва в поле урожай собирать, как остальные женщины села. Мужчин-то прибрала война, остались немощные старики и дети малые, повозвращались инвалиды, молодые ребята, без рук, без ног. Неприкаянные, сидят на завалинке, маются. Горе не обошло ни один дом стороной. Только Люська как заговоренная. Ни одна шальная пуля не задела за всю войну, осколки взорвавшейся мины зацепили под конец войны и то, своей же, случайно не разорвавшейся при отступлении. Сама цела осталась и молоденького лейтенантика собой закрыла, спасла, заговоренная, так и шептали тогда очевидцы. Больных и инвалидов на деревнях много было в то время, увечные да немощные ухода профессионального требовали, а на несколько сел один фельдшер поселковый, он и коров врачевал, и людей одними методами и средствами. Вот и решилась Люся поехать в Киев учиться, квалификацию поднимать, чтобы врачом вернуться в свое село, людям помогать. Председатель колхоза дал добро, и дружным женским коллективом отправили в Киев на учебу Людмилу и двух ее подруг. Девчонки, счастливые, махали из кузова ЗИЛа односельчанам платочками. Три года им предстояло учиться и жить без родных.

*****

Девушек зачислили по направлению от Райкома, так как они были участницами ВОВ, в медучилище имени Гаврося. Во время войны оно готовило военных фельдшеров и существовало с 1939 года. В училище преподавал их односельчанин, бывший военный полевой хирург и замечательный человек. По его рекомендации и приехали в Киев Люда, Тамара и Тоня. С Людой Иван Сергеевич пересекся на одной из линий Юго-Западного Фронта в полевом госпитале. Девчонок должны были принять радушно и тепло в общежитии от училища, которое находилось недалеко от центра города, здание почти не пострадало во время войны. Комендант – женщина, больше напоминавшая надзирательницу из концлагеря, в черном строгом костюме, видимо до войны очень модном.

– В таком только на партсобрании выступать! – подумала Люда. А в общении первое впечатление о ней полностью переменилось, она оказалась достаточно приветливой и добросердечной, что совсем не вязалось с внешним обликом комендантши, напускной ее строгостью и надменностью. Позже вахтерша тетя Зина по секрету поделилась с девушками. До войны Рита Павловна, нынешняя комендант общежития, была партийным работником, уважаемой женщиной в Киеве. Пока муж ее на войну не ушел, она вслед за ним хотела на фронт рвануть, но ее соратники уговорили возглавить правление ткацкой фабрики, еще до оккупации, которая остановила свое производство из-за нехватки рабочих. Для нужд фронта нужно было запустить производство. Практически все трудоспособное население ушло на войну. Поэтому девочки, женщины и мальчишки – все работали на доблестную советскую армию, ткацкая фабрика шила под бомбежками форму для солдат, парашюты, палатки, рюкзаки по специальному заказу Минобороны. Защитники тыла, изнемогая от голода и холода, в разрухе и страхе, возрождали и налаживали бесперебойное производство! Рита Павловна, умница, держалась молодцом и вдохновляла, порой собственным примером, стоя у ткацкого станка, уставших и измученных войной людей. Крепилась и работала, как умалишенная, представляя, что тем самым помогает и своему любимому мужу Василию. Но однажды пришла казенная весточка с линии фронта, из Белоруссии, мол, муж ваш пропал без вести! Вот тогда и сникла наша ласточка. Рита посерела, постарела за один день, поседела и замкнулась. А потом и вовсе дар речи потеряла – перестала говорить и все! – Вот как мужа своего любила! – тетя Зина печально вздохнула и продолжила рассказ, – но в память о нем она работала и работала, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. Как встала к станку в ватнике и кирзовых сапогах, так молча, почти без отдыха, работала, работала и варилась в своем горе! Никто так до конца войны и не увидел ее слез, не услышал жалоб. А когда фабрику все-таки разбомбили, в нашем общежитии госпиталь был, она сразу сюда и перебралась, вызвалась санитаркой. Не верила она, что Вася ее погиб, но признаться в этом никому не могла, сердце чувствовало обратное! А через несколько месяцев и увидела она, глазам своим не веря, своего Васю в госпитале без сознания и обеих ног. Жив, милок, оказался! Упросил командира своего ту весточку послать жене, не мог позволить себе вернуться увечным. Как плакала Рита, сердце потеплело, плакала от счастья! Заново голос обрела, веру в счастье и в свою любовь! Вытащила она, выходила своего мужа родненького, любовь чудеса творит. Тетя Зина снова тяжело вздохнула, немного театрально, закатила мечтательно вверх глаза. Девушки тоже затихли, ведь каждого война коснулась, и в каждой семье были похожие истории.

Рита Павловна показала девчонкам им комнату, рассчитанную на пятерых человек. Двух девушек уже заселили. Это были сироты, чьи родители пропали на войне или погибли, чуть помладше Люды, Тони и Тамары.   – Вы постарше, будете отвечать за порядок, и следить за дисциплиной. У нас с этим строго! – констатировала комендантша. – Мальчиков здесь быть не должно, в 21.00 – дома, в 22.00 – отбой! За систематическое нарушение – отчисление! Обсуждению эти правила не подлежат! – И Рита Павловна уже более мягким тоном добавила: – Добро пожаловать, милые мои, по любым вопросам обращайтесь, чем смогу – помогу!

И тихой поступью, но с гордой осанкой, она вышла из девичьей комнаты, эта верная и стойкая женщина, молодая еще совсем, но уже седая. Девушки долго еще не могли прийти в себя после знакомства с ней. Как только будущие киевлянки разместились и обустроились на новом месте, в комнату впорхнули соседки по жилищу на ближайшие пару лет, Клара и Зоя. Общий язык они нашли практически мгновенно, родом девушки были из Донецкой области. Милые, добрые, слегка наивные, бывшие воспитанницы тамошнего детского дома.

Вечером решено было вместе прогуляться по городу с древней историей, который, несмотря на разруху после войны, уже вовсю восстанавливался, а местами чудом сохранил не тронутую фашистами первозданную красоту и величие. Послевоенный Киев. В Киеве уже забурлила жизнь. В каждом квартале, в каждом дворе заработали небольшие артели, мастерские, мини-цеха, пекарни. Тогда из-за границы, кроме небольших партий гуманитарной помощи, ничего не поступало. В быту людям не хватало элементарных вещей: обуви, одежды, гвоздей, расчесок, посуды, пуговиц. Заворчал чугун, завизжало железо, зафыркала бронза. Запаяли, залудили… Запахло мазутом, олифой, клеем и керосином. Примечательно, что двери из квартир многих старых домов Киева после войны выходили прямо на улицу. По вечерам хозяева выносили из домов небольшие скамеечки и часами сидели у входа в свою квартиру. Дышали воздухом, грызли семечки, общались после тяжелых трудовых будней, в то время работать можно было только физически, предпринимательство было запрещено по закону, как и тунеядство. В строгие советские времена еще с довоенных пор в СССР оставалось несколько разрешенных категорий частников: фотографы, часовщики, сапожники, чистильщики обуви, венерологи, кепочники, ключники, иногда многие из этих ремесел совмещались. После войны открыть, например, будку часовщика или фотомастерскую разрешалось только инвалиду войны.

Одна старая киевлянка вспоминала, как в ее доме жила и работала на дому соседка-модистка. Отличная закройщица и швея имела много клиентов. Как она боялась и переживала, чтобы ее не арестовали. В конце концов, дворник сообщил о ней в милицию. Так бесславно закончилось ее частное предпринимательство. Отсидев 15 суток в изоляторе, она стала работать в государственном ателье и спокойно спать. Иногда в будках часовщиков и сапожников, можно было купить немецкую авторучку, зажигалку или просто бутылку водки.

Надев свои лучшие старенькие ситцевые латаные платья, девчонки через некоторое время выпорхнули на улицу. Тетя Зина вдогонку назидательно напомнила, чтоб не опаздывали: "Режим, барышни!"

Свобода, самостоятельность, весенний теплый воздух и мирная, вернувшаяся мирная суета оживающего города будоражили их дух и сознание. Захотелось веселиться и жить! Они гуляли по парку, ели мороженое. Новые подруги предложили прогуляться по Ботаническому саду, расположившемуся на берегу Днепра. Он почти не пострадал. Собранные со всего мира редкие растения вызвали огромный интерес у деревенских девчонок. Раньше видеть такое им не доводилось. Насмотревшись на необычные цветы и деревья, компания, весело щебеча, направилась по улице Леси Украинки к Крещатику. Клара и Зоя здесь уже бывали раньше, поэтому с воодушевлением рассказывали о достопримечательностях по пути. Бессарабский рынок, Киево-Печерская Лавра, Владимирская Горка и церковь, где князь Владимир Русь крестил. Царственно благоухали акации, мускусно – пряным ароматом привлекали цветущие свечки каштанов. Дивный запах царил в воздухе. Мощеные улочки поражали своей стариной. Чудный вид левобережья и вольный, свежий, прибрежный воздух Днепра не оставил бы равнодушным никого.

По пути им попалось фотоателье со странной для советского времени вывеской: «От Вальдемара на память». Оно настолько выбивалось из общей панорамы города, что любопытство взяло верх, и заинтригованные девушки влетели туда. В затемнённом маленьком помещении они никого не застали и стали разглядывать фото в рамках, развешанные по стенкам багровой кирпичной кладки. Чёрно-белые портреты людей поражали своей искренностью и достоверностью, чувствовалась рука мастера и художника. Тамарка предложила сфотографироваться на память об этом чудесном дне. Остальные, не задумываясь, согласились. Неожиданно приоткрылась шторка, из полумрака проявочной комнаты перед ними возник статный светловолосый с аристократической внешностью молодой человек, похожий на известного артиста Завадского.

– Здравствуйте, барышни, изволите сделать фото?

– Да, да, да! – наперебой загалдели подруги.