Бык и бабочка

Ева вообще пошло шутит и часто смеется, как мужик, над своими шутками. Она может зайти на сцену раскинутыми в стороны руками и сказать: «Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела!». Это шутка, у нее все шутки такие, и все смеются над ними, ведь это же Ева. Она может запросто подойти к какой-нибудь молодой актрисе с хорошими формами и, заглянув в ее ложбинку, спросить: «Ну и почем нынче килограмм грудей?». Ей все прощается, но близко к себе Ева не подпускает, простые смертные всегда должны знать дистанцию и ее соблюдать, они должны знать то, что обычно выражается в словах: «Где ты, а где я». Это может быть выражено и в таких речевых оборотах: «Адмирал Нахимов» и маленькая моторная лодочка, Мать-Земля и пыль на подоконнике, Королева и ее подданные, а также другими сравнениями, подчеркивающими ее значимость. Она, разумеется, всегда первое, а все остальные – второе, которое может меняться в зависимости от ее настроения. Но даже несмотря это ее все любят, потому что монарх строг, но справедлив.

Рабочие знают, что у Евы блестящий матерный русский, поэтому они догадываются, что их ждет, если дыра не будет заделана вовремя. Но на самом деле Еве наплевать на эту дыру, которая возникла только недавно. Еве хочется просто что-то сказать, послушать свой голос, самовыразиться. Она чувствует в себе желание поговорить, и чтобы ее при этом слушали. Она хочет сыграть роль строптивой и исполненной гнева женщины, и она себе дает эту роль. Она себе это позволяет. Если бы не было этой дыры, Ева нашла бы к чему ей придраться. В крайнем случае, она сама бы сделала эту дыру, а потом долго допытывалась о том, кто ее сотворил.

– Ева Александровна, я хотела обсудить с вами кандидатуру моего знакомого, который хочет попробовать свои силы в массовке, – произносит Элона, дождавшаяся пока Ева немного притихнет.

Элона кажется, что Ева уже выпустила свой пар, поэтому сейчас ее можно будет просить об услуге, и она вряд ли откажет. Конечно, просить Еву о чем-либо для Элоны унизительно, но еще более унизительно для нее – это провести остаток жизни не в столице. Поэтому Элона ненадолго, всего на один разговор с Евой смиряет гордость.

– А знаем мы этих знакомых? – как будто бы между прочим произносит хриплым голосом Ева, еще не успевшая сойти со сцены. – Хахаль что ли твой, или как сейчас у нас говорит молодежь – ебарь? – хитро смотрит Ева по сторонам, надеясь, что найдутся люди, готовые оценить ее острый язык.

– Нет, – довольно жестко отвечает Элона, тоже взошедшая на сцену, где стоит Ева. – Друг сердца, скажем так, – добавляет она, стараясь скрыть свое негодование из-за того, что Ева слишком много себе позволяет. Элона пытается сдержать свое раздражение.

– Я думаю, что все же друг какого-то другого органа, – продолжает Ева в свойственном ей весело-пренебрежительном тоне. – Да и не такой уж и друг в последнее время, судя по твоей нервозности, – с улыбкой добавляет она. – А друг какой? Молодой? Сексуальный? Талантливый? Активный? – театрально прищуривается она.

– Ему двадцать три, – отвечает Элона, не понимая, как она должна ответить на вопрос Евы. – Ну и да, у него хорошие данные.

– Да что мне эти данные, – улыбается Ева, прохаживаясь по сцене. – Мне главное, чтоб ножки хорошие и попка, как орешек, – смеется она, потому что ей нравится провоцировать Элону и видеть, как она хочет вспылить, но не может, потому что боится вылететь из театра.

– У него все отлично, – отвечает внешне спокойно Элона, чувствуя, что внутри ее разрывает от ярости.

– Тогда живьем будем брать, – наконец, произносит очень спокойно Ева, как будто она говорит об огурцах на рынке. – А в чем проблема, – вслух рассуждает Ева, – пусть приходит, посмотрим на ноги, если диагноз подтвердиться, то пусть пляшет в третьем ряду. Мне как говорится, не жалко, – снова иронизирует Ева, чувствуя одобрение тех, кто стал невольным слушателем их разговора.

Ева часто иронизирует. У нее это нервное. И часто смеется, это тоже у нее нервное. Она часто смеется от боли, она перекачивает боль в смех. Это подавленное рыдание. У нее «смеющаяся депрессия», которая длится у нее долго-долго.

– Но есть одно «но», Ева Александровна, – немного замявшись, выдавливает из себя Элона, – я вас сразу хочу предупредить…

Элона обращается к Еве исключительно по имени-отчеству, но не из-за уважения, чтобы показать ей, какая она уже глубоко немолодая.

– В твоем предложении уже я насчитала два «но», – перебивает Элону Ева. Она всегда ее перебивает, чтобы показать ей ее место. – Неужели он гей, что в переводе с английского «не хуже, чем вы»? – очень высокомерно предполагает Ева.

– Нет, – краснея от ярости, отвечает Элона. – Он просто темнокожий.

– Да, действительно, не совсем гей, – смеется Ева. – Неожиданный поворот и это в нашем-то отсталом городишке, где отродясь не было ни одного негра! – восклицает она. – Интересно, кто круче негры или геи?

– Евреи! – смеются рабочие, ремонтирующие пол на сцене.

Элона очень сильно напрягается. Она не рада, что начала этот диалог, тем более при всех.

– А что, я сейчас так подумала, пусть приходит, – говорит Ева, бравируя своим положением режиссера. – Должен же быть у нас хотя бы один черный день, а то все белые – это как-то нереально. Пусть приходит. Да, действительно, пусть приходит, – весело кивает она.

– Спасибо, – сквозь зубы выдавливает из себя Элона и нервно улыбается, желая как можно скорее закончить этот разговор, ставший для нее невыносимым.

Элона питает огромную неприязнь к Еве, и Ева это знает. Она знает на уровне интуиции, кто и как к ней относится. У Евы чутье животного. Элоне не по себе от того, что она теперь обязана Еве. Элону тошнит от нее.

Ева в шутку протягивает руку Элоне, как королевы протягивают своим подданным. Элона смотрит на Еву с ужасом, а Ева смотрит на Элону с вызовом. Она бросает вызов не просто Элоне, она бросает вызов в ее лице красоте и молодости, ведь Элона считается одной из самых красивых актрис театра. Ева и просьбу-то Элоны выполнила лишь для того, чтобы иметь возможность протянуть Элоне руку как будто бы для поцелуя. Ева иногда позволяет себе маленькие радости, например, позлить ближнего своего. Особенно, если этот ближний женского пола. Сейчас ее ближний – это Элона.

Ева, выдержав паузу, разражается смехом, разряжая напряженную атмосферу. Ева смеется, и ее смех вызывающе молод и звонок. И даже сразу трудно отождествить эту женщину, протянувшую руку Элоне для поцелуя, с ее смехом. Потому что они такие разные.

Ева уходит, а Элона не может прийти в себя от того спектакля, который разыграла перед ней и с ней Ева. Но самое главное, Элона понимает, что протягивая руку для поцелуя, Ева не шутила. И это приводит Элону в бешенство. «Старая крыса, старая гнилая покрытая вековой плесенью мерзкая крыса, – неслышно произносит Элона».

7

Жан поворачивает голову в сторону, пока не добивается хруста шейных позвонков.

– О, хорошо, – произносит Жан, пытаясь привлечь внимание Элоны.

Жану скучно. Поэтому он снова поворачивает голову, но уже в другую сторону, пока шея снова не начинает хрустеть.

– Что ты делаешь? – через паузу спрашивает с закрытыми глазами Элона, застывшая на полу в медитативной позе лотоса.

Элона медитирует часто, чтобы улучшить свои актерские способности и цвет лица. Она не понимает смысла медитации, но все, кого она знает, медитирует, и она медитирует, пытаясь себя убедить в том, что участвует в чем-то важном. Жан оживляется от ее вопроса. Чтобы Жан оживился, его просто нужно спросить, что он делает, и он обязательно придумает, что он делает, даже если он ничего не делает.

– Пытаюсь расширить свой кругозор, – отвечает Жан, – чтобы видеть не только то, что ты меня избегаешь и не замечаешь. Но боюсь, что я так и сверну себе шею, а ничего нового так и не увижу в наших с тобой отношеньях.

Жан любит давать такие ответы. Он относится к той категории мужчин, которые всю жизнь пытаются шутить, но в конечном итоге так никогда и не шутят по-настоящему.

– Да я как-то и не против, чтобы ты свернул себе шею, но только после того, как устроишься в эту долбанную массовку, и мы переедем в эту долбанную Москву, – отвечает холодно Элона, которой уже надоело медитировать, и она не против себя развлечь разговором с Жаном. – Ты не представляешь, чего мне стоило уговорить эту усатую смердячую раздухаренную жабу. Я буквально переступила через себя. Я, можно сказать, во второй раз потеряла девственность. Я морально изнасилована. А ты ничего не ценишь, что я для тебя делаю.

– С каких это пор Москва стала долбанной? Она ведь раньше она была для тебя раем на земле.

– Не цепляйся к словам. Она и сейчас рай, и наша цель с тобой проложить, пробурить, продолбить себе туда дорогу при помощи театра. Театр, в данном случае, долбательная машина, буровая установка, наш с тобой танк, на котором мы въедет в новую жизнь. И, поверь мне, Жан, это жизнь меня уже ждет. Она уже живет в будущем.

– То есть все-таки она ждет только тебя? – уточняет Жан. – Ну что ж, ладно. Только я почему-то думал, что у тебя более высокое понимание искусства, а это оказалось всего лишь средством достижения Москвы, – произносит Жан недовольно, желая поддеть Элону.

– Не нуди, – отвечает в своей обычной манере Элона. – Что ты вообще в этом хоть что-то понимаешь? Я-то хоть институт театральный закончила, а ты вообще сбоку припеку. Искусство – это то, что я умею лучше всего. У меня мать актриса и бабушка, кто, как не я знает, что такое театр и искусство. А ты даже в театре ни разу не был, сколько я тебя не звала. Так что не выступай тут, дитя Олимпиады 80-х. Молись, чтобы эта мегера тебя хоть в эту сраную массовку утвердила, потому что это твой единственный шанс уехать в Москву со мной.

Жан ничего не отвечает на это Элоне, потому что он уверен, что его не возьмут даже в массовку, и в глубине души он даже рад этому. Но Жану очень не нравится позиция Элоны по этому вопросу, ему бы гораздо больше понравилось, чтобы Элона использовала доминирующую позицию в постели, чем в жизни. Но для ей роль наездницы больше нравилась именно в жизни, и Жан ничего с этим не может поделать. Несмотря на свой достаточно молодой для мужчины возраст, Жан уже хочет жениться и создать семью, он хочет детей. Но Элоне ничего из этого не нужно. Ей нужны только деньги и слава. Она действительно верит, что в Москве ее кто-то ждет. Раньше она рассматривала Жана как временный вариант, но потом как-то привыкла, она даже перестала замечать его и темный цвет кожи, и его светлую душу. Для нее все было одинаково серо, кроме яркой манящей и светящейся ночными огнями Москвы.

Жан делает вид, что обиделся. Жан не смотрит на Элону, опускает голову, как будто бы он обиделся, и Элону это напрягает.

– Жан, мой черный пупсик, посмотри на меня, – говорит ему Элона. – Или у тебя шея окончательно сломалась? Посмотри на меня и скажи что-нибудь своим огроменным ротищем.

Жан молчит. Он терпеть не может, когда Элона называет пупсиком, и Элона это знает. Она специально так говорит, чтобы позлить его.

– Жан, ну чего ты, обиделся что ли? – не унимается сидящая на ковре и на полу Элона. – Ну что такое, что ты надулся, как мышь на крупу? Как черная мышь на черную крупу, – улыбаясь, добавляет Элона. – Или ты боишься, что если начнешь говорить, у тебя изо рта полезут черные слова? – смеется Элона.

Жану не нравится, что объектом насмешек для Элоны является его цвет кожи. Эти шутки за всю его жизнь ему уже порядком приелись.

– Отвечать на твои вопросы я считаю ниже своего достоинства, – говорит Жан и резко встает со стула.

– Да куда уж ниже, – почти сразу парирует недовольно Элона. – Я твоего высокого достоинства уже давненько не видела.

Жан выходит из комнаты, понимая, что вся его совместная жизнь с Элоной состоит из маленьких и больших скандалов, и один скандал идет за другим, как вагончики. Но почему сейчас Жану кажется, что поезд их отношений летит в никуда, и ему периодически хочется сойти с этого поезда на первой же остановке. А иногда даже выпрыгнуть из не него на ходу.

8

– Да, заткнись ты уже, мамы нету дома, – говорит Ева своему телефону, разрывающемуся от звонков.

У Евы старый с облупившейся краской по краям сотовый телефон. Его зовут Федя, хотя чаще Ева называет его Федунчик. Ева часто дает вещам имена, которые ей давно служат, потому что так Еве интереснее жить. Отчасти она их одушевляет, потому что она очень одинока, и у нее нет детей. Менять она его не хочет, потому что привыкла к нему, привязалась, и он стал ей, как родной.