Бык и бабочка

Чтобы произвести на свет младенца.

Я мечтала увидеть на их прекрасных лицах улыбки,

когда они будут смотреть друг на друга.

Я хотела быть с ними, когда они улыбаются,

И страдают.

Ведь это так прекрасно побыть между двух улыбающихся друг другу людей.

Я мечтала, что они будут дарить друг другу цветы и подарки,

проходя через триумфальную арку в рай любящих.

Я ждала, что они когда-нибудь в своем безмолвном диалоге душ

Назовут и мое имя. Я так хотела быть названной по имени.

Но вместо этого, они изменяли друг другу. У него было много женщин,

И всем он говорил мое имя, мне было больно.

Не об этом я мечтала, сидя на привязи, как собака Мира,

когда я принадлежала этим двоим. Этим двоим.

Она тоже была не лучше его. Рассказывала подружкам странные истории про него, пудрила себе свой веснушчатый нос и ему мозги,

Заглядывалась на других, была с ними несколько раз близка физически.

Мне было тяжело поверить, что они больше не служат мне,

Они служат Страсти, Похоти, ВОЖДЕЛЕНИЮ,

его величеству Тлену всего мимолетного и уходящего,

но только не мне, которая может быть ВЕЧНОЙ.

Мне было тяжело осознать, что я для них больше не значу того, что значила раньше,

Когда они только впервые предстали друг перед другом.

Тогда они были прекрасны, и я не могла не возникнуть.

Они целовали друг другу глаза и губы, сжимали друг друга в нежных объятьях,

Гуляли по вечерам в парке, держались за руки и обмениваясь такими взглядами,

От которых я становилась прекраснее и нежнее.

У него было столько планов на жизнь, а у нее еще больше.

Она была ветреной и верила, что сможет изменить мир,

а он не знал, как она его будет менять, но готов был ей помогать с душой.

А потом что-то пошло не так. Я хорошо помню этот момент,

она тогда посмотрела на мир расчетливо трезво и здраво,

и сказала, что ей это все надоело. После того, как она это сказала,

все понеслось в тартарары.

Мне полжизни просидевшей у Зеркала Мира сказали,

Что сегодня здесь будет казнь. И будут расстреливать все мои мечты.

И вот я пришла, я сорвалась с цепи, чтобы сказать – СТРЕЛЯЙТЕ.

Только не в них. Я пришла заслонить их собой. В меня стреляйте.

Ева, сидя в пятом ряду, смотрит на Элону и понимает, что не зря доверила ей эту роль. Элона действительно неплохая актриса. Но она из тех актрис, которые всегда все делают «на пять», но никогда «на пять с плюсом». А Еве нужен этот плюс, она готова бороться за этот плюс, который способна дать мощь бессознательного. Эту мощь она чувствует в Жане. Именно поэтому она дала ему главную роль, несмотря на то, что у него не было актерского образования. Она знала, что он сможет, что рано или поздно он прорвется на сцене могучим талантом, как вулкан, долго ждавший своего извержения. Ева всегда влюблялась в неординарных молодых людей, она влюблялась в талант. У нее на них было чутье, как у животного.

– Так, тридцатиминутный перерыв, – говорит Ева совершенно так будто ей все равно, что сказать, потому что она думает о чем-то более важном. – Все свободны, все отдыхаем, набираемся сил. Достаем все, что принесли из дома и по-быстренькому утрамбовываем это в наши плешивые желудки. Или идем в столовую за шоколадками, если денег нет и еды тоже нет, то просим у товарища откусить кусочек. Мне на сцене голодные обмороки не нужны, я предпочитаю видеть, как от вашей игры будут терять сознание зрители.

Ева иронизирует и отпускает шуточки по поводу актеров, и все понимают, что рабочий день будет долгим, потому что Ева настроена на результат, и у нее сегодня чрезвычайно рабочее настроение.

18

– Сколько мне лет? Интересный вопрос. Я сама бы хотела знать, сколько мне лет. По паспорту сорок пять. А в душе… в душе четыреста сорок пять. Я как-то слишком подозрительно быстро стала бабкой. Я от себя такого не ожидала. А, может быть, от себя этого и не следовало ожидать. Может быть, это злой рок, подстава с небес, обрушившееся на мою голову наказание за то, что я не заметила жизнь. Мы ведь с жизнью в упор не наблюдали друг друга. Черт меня подери, какая я старая, а. И зеркало не врет, и паспорт не врет, и душа не врет. Я ходячая миссис Климакс. Ева Александровна, вас в преисподней уже ждет богадельня. Ну что вы смотрите в зеркало, как будто оно сжалится над вами и покажет вам другую картинку. Черт подери, на меня смотрит старая баба, как будто в ней и не было никогда красоты. Черт меня подери, черт меня подери. Да, пожалуй, только черт меня сейчас и может немного подрать. Остальные, думаю, не позарятся.

– Золотистый, блядь, каштан говорите, – произносит Ева название цвета краски для волос, держа в руках упаковку, – хорошо. Каштан так каштан, хоть такой подержу в руках, – смеется она. Ева любит за неимением собеседника поговорить вслух сама с собой. Это ее веселит. – Господи, ну и лицо, как десять лет без урожая, без секса, точнее будет сказать. Ладно уж, сейчас возложу эту дерьмо себе на голову, авось мои седины потускнеют и простят меня за то, что я их так гноблю этой дрянью. Интересно, почему здесь только написано, что нельзя красить брови с ресницами, а почему же написано можно ли красить другие волосы? У меня ж седина везде. Да-да, Ева Александровна, у вас седина везде. И там тоже. Ох, уж эти изготовители краски, неужели они не понимают, что голова – это не единственное место, где седеют волосы и где их нужно покрасить. Или они считают, что в почтенном возрасте секс – это уже не обязательно и уже надо думать только о духе и боге. Обижаете, изготовители краски, обижаете. Я думаю обо всем. Я, может, и на смертном одре буду думать о ядреных попках, половинками которых фундук можно колоть. Ой, вы только посмотрите, Ева Александровна, покраснела. Ева Александровна покраснела не от своих чертовых мыслей, а от запаха этой вонючей чертовой краски. Ева Александровна при помощи мыслей вогнала себя в краску. Ну что ж, приступим.

– Ну что, молодела лет на сто двадцать, – произносит Ева, оглядывая свою голову в зеркале. – Осталось всего ничего – скинуть последние три сотни, и можно в бой. За мечту, за родину, за Сталина. Хотя, собственно, почему нужно ждать. В принципе можно и сейчас. Подумаешь, старая. Старость – это, между прочим, не порок, это отрава. А поскольку для меня этой отравы слишком много, то почему же я не могу поделить ее с кем-то другим? – улыбается Ева, уже придумавшая каким образом будет скрашивать себе будни.

Ева не может жить просто так, чтобы ей было скучно. Она обязательно что-нибудь придумает. Каждый ее новый день начинается со слово теперь. И этих теперь у нее уже было очень много, поскольку у Евы богатое воображение. Теперь я буду счастлива. Теперь я буду есть сладкое и соленое. Теперь я буду носить только мини. Теперь я буду носить только брюки. Теперь я буду всем улыбаться. Теперь я буду страдать. Теперь я буду соблазнять Жана. Какой бы день не наступил, Ева обязательно придумает, что будет теперь. Потому что перемены необходимы ей как воздух, иначе бьющая в ней энергия разорвет ее изнутри. Ей обязательно нужно направить эту энергию в какое-то русло. Каждый день должен быть прожит заново, потому что это единственно возможный для нее способ жить. Иногда установка одного дня противоречит установке дня следующего, но это ничуть не смущает Еву. Она уже свыклась с мыслью, что она не должна изменять себе. А не изменять себе в ее понимании – это постоянно придумывать новое теперь.

Для Евы есть два типа женской судьбы: первая – это умереть молодой, а вторая – это быть старой. И поскольку, как она считает, на первую судьбу она уже опоздала, то ей остается только второй вариант. Но этот второй вариант она хочет прожить без скуки. И она знает, как эту скуку развеять. Она хочет позвонить Жану, не пропадать же такому добру. Когда, если не сейчас.

– Жан, – произносит Ева в телефонную трубку волнующим голосом. – Почему бы тебе не приехать сейчас ко мне на ночную чашечку кофе, чтобы обсудить роль и заодно немного порепетировать, – хитро улыбается Ева в трубку.

Еву абсолютно не смущает, что ее волосы еще мокрые и пахнут краской. Она абсолютно уверенна, что Жан приедет. Она говорит так, она произносит слова с такой интонацией, что как будто бы он уже приехал. Она не дает ему право выбора. Она не дает ему права на то, чтобы оказать ей. Она знает, что хочет видеть его именно сейчас в одиннадцать часов вечера, плавно перетекающего в ночь, а если она хочет, то она обязательно его увидит. Ей нужен наплыв радости, который олицетворяет Жан, и она его получит.

– А вы не думаете, что уже поздно? – слышит Ева в трубке немного растерянный голос Жана и скупое молчание Элоны на втором плане.

– Нет, я так не думаю, – отвечает Ева в том же приподнятом царском тоне, вальяжно развалившись на своем любимом диване. – Для искусства никогда не бывает поздно и никогда не бывает рано.