Пределы нормы

– Лех, пойдем, там потаскать нужно, – он пальцем указал на грузовую машину в окне, которая мне закрывала вид на качели – денег подкинут – радостно улыбался он.

Оставил чай, оделся, в кармане куртки отыскалась шапка. А вот и деньги, на цветы подумал я.

Шел за дядей Пашей к подъезду с распахнутой настежь дверью. Из него вышла Вера, неся перед собой коробку. Встретились глазами, она улыбнулась.

– Что ты доченька, мы сами!

Дядя Паша забрал у неё коробку и понес к машине, сказав мне на ходу: «поднимайся, я сейчас».

Дома у Веры ругались. Пьяный отец мешал выносить вещи, рассказывал, что и за сколько он когда-то купил, а теперь эта женщина, которая испортила ему всю жизнь (Верина мама), все забирает и оставляет его не с чем. Верина мама отвечала, что давно пора, что, наконец, заживет по-человечески…

А в углу горела елка. Мы ходили мимо мигающих огоньков, отражались в разноцветных шарах.

Верина мама решила подарить себе в Новый год новую жизнь – человеческую, думал я, аккуратно поднимая коробку со стеклянной посудой. И у Вериного папы будет тоже новая, только, наверное, недолгая, потому что выглядел он очень плохо, как и его квартира – с разбросанными вещами и пыльными углами, которые раньше скрывала мебель. И снег выпал тоже новый, я, правда, такой не люблю, мне больше нравится, когда снежинками…

Несколько раз встречались с Верой в проеме распахнутой двери, я сторонился, пропускал ее пройти первой. И только раз коснулся ее плеча своим, мы встречались глазами, она улыбнулась. Не весело улыбнулась Вера, да и не мне, наверное. Наверное, своей новой жизни, подаренной ей на Новый год, или старой, в которой оставалась наряженная ёлочка из ее детства.

Когда мы вынесли последние коробки, Верина мама громко захлопнула дверь в эту старую жизнь, и мы все вышли на улицу.

Там Верина мама принялась, оживленно жестикулируя, что-то объяснять водителю грузовика. У подъезда потный, раскрасневшийся дядя Паша уже считал деньги, что заплатили нам за наш труд, делил на два. Снег падал. А мы с Верой стояли у такси, призванного везти их с мамой в новую жизнь.

Я попрощался с Верой еще там, в квартире, в маленькой комнатке со старыми розовыми обоями, яркими в тех местах, где возможно еще вчера висели фотографии маленькой Веры, а может ее рисунки, а может просто картинки с водопадами или котятами. За ее окном виднелись заснеженные макушки тополей, внизу дорога, вверху небо. Разным Вера видела небо из своего окна: и хмурым, как сегодня, и радостным, веселящим тополиные листочки, и дождливым… И я увидел это все вместе с ней, за один взгляд, на один миг. Я не сказал «пока», потому что пустая комната мне непременно ответила бы тем же.

А теперь собирался. И Вера тоже собиралась что-то сказать, ведь нельзя же так долго смотреть друг на друга молча. Но из окна их старой жизни уже летела вниз новогодняя ёлка. Приземлилась почти бесшумно, потому что мягкая, укутанная в мишуру. Только несколько пластмассовых шаров покатилось по снегу, а стеклянные, те что, наверное, из Вериного детства разбились, почти неслышно, как разбивается все хрупкое, изящное, дорогое.

Мы все как зачарованные смотрели на ёлку. И я продолжал на нее смотреть, когда рядом уже захлопнулась дверь автомобиля, зарычал мотор, захрустел снег под тяжелыми колесами.

Пока, Вера.

В моей руке оказались деньги, те которые Вере на цветы. Теперь я смотрел на них, забыв про ёлку. Сунул в карман, пошел прочь.

– Леха, ты куда? – слышал я за своей спиной, но оглянуться уже не мог, тем более ответить.

Шел по тротуару, вдоль проезжей части, хотя обычно двориками. В череде небольших магазинчиков, у автобусной остановки нашел цветочный магазин. Выбрать букет оказалось не сложно, взял тот, чья цифра на ценнике соответствовала той, что на купюре в моём кармане. Поспешил продолжить путь, чем быстрее, тем теплее.

Город стоял наряженный, оживлённый, все из детства – все волшебное. Так должна начинаться новая жизнь – с гирлянд и цветов, улыбок и суеты.

Уже у Розиных ворот взглянул на букет – маленькие белые бутончики роз, много-много. Легонько пнул ворота, залаяла собака, зло, надрывисто.

Вышла Розина мама, обрадовалась мне.

– Розочка дома! – сказала она, не сводя восхищенного взгляда с букета.

Повела меня в дом. Собака лаяла еще заливистей, топча снег вокруг своей будки, насколько это позволяла ей короткая цепь.

Холодная прихожая, теплая кухня. Пока я разувался, Марина Алексеевна держала букет. Когда из комнаты вышла Роза, она поспешно сунула его обратно мне, и второй ботинок я снимал уже одной свободной рукой. Розина мама еще раз окинула нас сияющим взглядом и ушла в соседнюю комнату, где в углу стояла зажженная елка.

– Привет, – сказал я Розе.

– Цветы кому?

– Тебе.

– В честь чего?

– Начинаю новую жизнь.

– А-а, – она взяла из моих рук букет и положила его на кухонный стол.

– Ну, заходи.

Она провела меня в свою спальню. К ней вела дверь из кухни.

Роза села на кровать, с которой видимо я и поднял ее своим появлением. Я сел в кресло напротив. Она сидела, подобрав под себя ноги по-турецки, чуть сгорбив спину.

– Уехала? – спросила она меня про Ладу.

– Наверное.

Немного помолчали и Роза сказала:

– Ко мне, когда полицейские пришли, – и, не выдержав, прыснула со смеху, видимо история ее очень забавляла – я так перепугалась! Не знала что сказать…

Я кивнул.

– Сказала, что мы с Ладой вечерок коротали. Там же вроде все хорошо закончилось? Ты не в обиде?

– Нет.

– Ну и хорошо.

Начав веселиться, Роза уже не могла остановиться и весело спросила:

– А чего цветы-то притащил? Как честный человек теперь хочешь на мне жениться?

– Нет.

– А жаль, – Роза вытянулась на кровати, запрокинув руки за голову – а то маман заела уже, говорит давно пора.

Какое-то время она лежала, улыбаясь своим мыслям, потом взглянула на меня, спросила:

– А ты чего не раздеваешься?

Я сидел в куртке, даже не расстегнул ее.

– Да я пойду.

Так и сделал. Роза нехотя встала с кровати и поплелась за мной.