Пределы нормы

–Угу. Я спать буду, – будто из последних сил сказала Лада.

Я молча сидел у ее кровати, она лежала с закрытыми глазами.

Я смотрел, как мой палец медленно выводит круги на моем колене. И так же медленно и тихо я сказал ей:

– Она его ненавидела.

Я приоткрыл ей тайну, поделился тем, что понял однажды, тем, что теперь знал наверняка. Это – сложное знание, я добыл его с таким трудом, с такими потерями, ради него умерли, когда то трое. Я подарил его Ладе, пусть знает, что он ненависти умирают.

– Не она одна – еще тише моего, не открывая глаз, ответила она.

Мой палец замер на очередном круге, я долго выжидающе смотрел на Ладу.

– Ее арестовали – и опять эта «а»…

– Деньги решают все.

Последние Ладины слова слились со скрипом открывающейся двери. Мама пришла.

Еще какое-то время, я будто завороженный смотрел на Ладу. Мама снова поправила ей подушку, она рассказывала, что встретила в коридоре Ладиного лечащего врача, он сказал, что последние анализы у нее хорошие, и еще что-то, еще что-то…

Глава 7

Идти далековато, но не ехать жена автобусе, я давно уже на них не ездил, наверное, со школы. Обледенелый снег под ногами похрустывал, солнце – бледный круг. Что это вообще за солнце такое, если на него можно смотреть, не щуря глаз?

Я старался идти двориками, но иногда казалось вот-вот и заблужусь, выходил к дороге, а там суета: машины сигналят, выстроились друг за другом в ряд, люди с сумками, с пакетами, торопятся, задевают друг друга плечами – извините; нет, вы меня извините; смотри куда идешь… Чтобы не извиняться я осторожничал, пробирался боком, приостанавливался. А в пустых дворах бежал мимо одиноких качелей, безразличных квадратных глаз многоэтажек, спотыкался, но не падал.

Перед серым, строгим зданием даже не остановился, не дал себе отдышаться, вбежал.

Дежурный терпеливо выслушал, как сквозь прерывистое дыхание, я долго выговаривал свое имя, фамилию. Повторил за мной. Я кивнул – все верно. Тот сообщил обо мне в телефонную трубку, сказал, проходите.

Я поднялся на второй этаж, безошибочно открыл нужную дверь. В кабинете помимо полного и молодого находилось еще двое, тоже в форме. Все сидели за разными столами и, по-моему говорили, даже смеялись, я слышал это еще в коридоре. Когда я вошел все замолчали.

Переступил порог, один шаг вперед и оробел. Вытер ладошкой пот со лба. Рука холодная, лицо пылает. Это тебе не в школе у доски стоять, эти смотрят молча, даже сердито.

– Вы что-то хотели? – Наконец нарушил молчание полный.

– Алена Игоревна, – начал я с этого невероятно сложного имени, но говорил его долго, меня устали слушать и полный помог мне:

– И-и?

Пробираясь сквозь дебри букв, выдавливал из себя «А», свистел «С», мычал «М», стучал об зубы буквой «Т», но все же сказал, правда несвязно получилось и, наверное, бессмысленно:

– Арестовали ведь… А она не одна… Марсель ведь тоже…

– Что тоже? – спокойно спросил полный. Он опять выглядел уставшим.

– Не тоже, – исправился я, – доктора он убил.

– Алексей. Алексей ведь, да?

Полный взглянул на молодого, тот кивнул. И полный хотел продолжить, но я сказал раньше:

– Но он вам денег дал, чтобы вы его не арестовали.

Тишина в кабинете стояла напряженная, неприятная.

– Кабинет покиньте, – спокойно, но твердо сказал полный, он уже не казался уставшим.

А я стоял, как стоял. Я ведь сказал, то что нес сквозь толпу и уличную суету, мимо выстроившихся в ряд машин, одиноких качелей, и безразличных квадратных глаз этажек, по обледенелому снегу, под бледным кругом солнца, пробираясь боком, бегом, быстрым шагом…

– Вон! – крикнул полный.

Вздрогнул не один я, все присутствующие. А полный дышал, глубоко, шумно, будто это он бежал сюда несколько километров, а потом по ступеням на второй этаж.

Молодой встал, шумно отодвинув стул, подошел ко мне почти вплотную, взял меня за руку выше локтя и повел прочь из кабинета. Сжимал руку он не больно, да я и не сопротивлялся, только все оглядывался на полного. Так мы спустились с лестницы, и вышли на улицу, в холод.

– Не приходи больше, – сказал он, и отпустил мою руку.

– Он же ему денег дал.

Полицейский нахмурился, он мерз и явно не хотел разговаривать, хотел вернуться в тепло кабинета.

– Сесть хочешь? – спросил он беззлобно, голос трясся просто от холода.

Не хорошо с моей стороны держать его на холоде, и я отпустил, сам пошел прочь.

Теперь уже не я, а всё неслось мимо меня – город, его звуки, холодное дыхание. Оно плыло мне навстречу, вбирало в себя, оставляло позади, и я оказывался все дальше и дальше от участка и все ближе к дому. И что-то яркое, цветное, блестящее мельтешило вокруг, и улыбок больше чем обычно, шума.

Зашел в квартиру, торопился, волновался, уже хотел пройти в комнаты не разуваясь, но вовремя спохватился, снял ботинки. Навстречу мне вышла мама.

– Лешенька, – привычно приветствовала меня она.

Ее «Лешенька» всегда соткано из светлой радости и тихой, почти незаметной грусти. Наверное, мама сама вся из этого соткана.

– Марсель? – на «Ма» топтался так долго, что вроде и «мама» сказал и задал свой главный вопрос.

– В спальне, – и поколебавшись, добавила – Леш, я тебе после больницы, еще днем собиралась сказать, но ты куда-то…

А я уже шел в спальню, да мама и сама не договорила.

Марсель сидел на кровати среди раскрытых чемоданов. В руках держал рубашку, которую аккуратно складывал на коленях. Увидел меня, не удивился, лишь кивнул, утром же виделись.

А у меня сплошные круги, снова – переступил порог, один шаг вперед и оробел. Но Марсель – это не четыре пары сердитых полицейских глаз, он страшнее, намного страшнее. И чтобы заговорить с ним, понадобилась не смелость, не преодоление в себе школьника у доски, мне пришлось сжать в кулаках всю свою злобу, ненависть. И я сжал. Сжал так крепко и больно, что рукам впервые за долгое время стало тепло, даже горячо.

– Ты бьешь Ладу. Бьешь. Мою. Ладу.

Не с того хотел я начать.