Пределы нормы

– Разрешите?

– Конечно, конечно, – мама отступила назад, пропустив нас в квартиру. Позволила полицейским не разуваться, а я разулся.

Прошли в гостиную. Полный остановился в дверях, оглядел комнату, и уверено прошел к дивану, сел, поставил у ног портфель. По-хозяйски указал маме на кресло напротив:

– Присаживайтесь.

Молодой остался стоять у входа в комнату, а я находился у окна, так что все трое оказались в поле моего зрения. Полный представился – имя, звание, мама в ответ назвала себя по имени-отчеству, ее голос заметно дрожал.

– Да вы не волнуйтесь, – с мамой он говорил ласково, я был ему за это благодарен, – мне нужно просто уточнить некоторые данные.

Достал из портфеля ту самую папку из кабинета, раскрыл, сверху лежал листок с моими словами выведенными его рукой.

– Насколько я понял, Роза – это знакомая вашего сына, – мама кинула быстрый взгляд на меня и поспешно кивнула – нужна ее фамилия, отчество, адрес, номер телефона.

Мама назвала фамилию, сказала, что адрес затрудняется назвать, а номер телефона нашла в своем мобильном и продиктовала.

– А в чем дело? – спросила она очень тихо, как бы надеясь, что полицейский не расслышит ее вопроса и не ответит, потому что ответа она боялась.

– Да вы не волнуйтесь, – снова сказал он.

– Эдуард Владимирович мертв – неожиданно для себя сказал я сдавленным голосом.

Сколько ужаса я видел в родных глазах! Она смотрела на меня, не моргая.

– Катерина Михайловна, – привлек ее внимание полный, она с трудом перевела взгляд на полицейского – мне бы теперь переговорить с … – знакомым прищуром забегал по листку – с Ладой Евгеньевной.

Мама встала.

– Давайте пройдем с вами в другую комнату, – она вяло махнула рукой в сторону коридора. Они ушли в кухню.

Долго не возвращались. Я отвернулся от молодого, уставился в окно. Потом шорохи в коридоре, обернулся, молодого в дверях уже нет.

Ушли, мама затворила за ними дверь и вернулась ко мне.

Приближалась она очень медленно, будто каждый шаг давался ей с трудом. Когда она остановилась совсем близко, я спросил:

– Где Лада? – мой голос предательски дрогнул.

Мама взяла мои руки в свои. Они у нее оказались холодные.

– Ты не волнуйся, – теперь уже она говорила мне.

– Я не волнуюсь – специально для мамы сказал я спокойно.

– Ночью Лада возвращалась на машине от Розы и попала в аварию, – и поспешно добавила – у нее все хорошо, она в больнице, переломы, ушибы, но ничего серьезного. Марсель с ней. Я сейчас соберу вещи и снова поеду в больницу, сменю Марселя.

Я кивнул. Она погладила меня по руке выше локтя.

– Лешенька, ты только из дома никуда не уходи…

– Полицейский сказал?

Она кивнула с болью в глазах.

– Хорошо.

Погладила меня по голове, вымучено улыбнулась и ушла собирать вещи.

Я так и остался у окна, только стул себе принес.

– Лешенька, покушай, что в холодильнике найдешь, душ прими, поспи – крикнула мама из соседней комнаты. Вышла из нее с тяжелой сумкой наперевес, остановилась возле меня, сказала нерешительно:

– Дай мне свой ключ.

Пока мама надевала пальто и сапоги, я отыскал ключ в куртке, отдал ей. Она приняла с виноватой улыбкой.

– Марсель скоро приедет.

Она вышла, заперла дверь на ключ.

Опять к окну, будто в угол меня виноватого поставили. Внутри все болело, ныло.

Круги, конечно круги, но их только на колене пальцем рисовать, на бумаге я бы тогда не смог – руки тряслись. Бежишь по нему, думал я, и все время возвращаешься в начало, даже если медленно идти, все рано в начало, только медленно. Я дома, один, мама уехала в больницу к Ладе. Скоро придет Света, и я узнаю, что у Лады все хорошо, ее только закуют в гипс и вернут домой.

Серое небо за окном, вороны. Ворон много, там внизу мусорные баки. Их тоже можно понять, где им еще питаться, когда все под обледенелым снегом?

Я им верил, полицейским. Люди в форме всегда мне казались высшими существами: доктора, моряки, продавцы в супермаркете, полицейские. Казалось, они причислены к отдельной касте, касте имеющих свою миссию, живущих не зря. Особенно полному верил. Я не стану выдумывать себе смерть доктора, я подожду, а потом вернусь на больничную кровать, где Лада посмеялась надо мной, обозвала дурочком, и все мне рассказала, только это будет не красивая Лада, а этот полный неприятный человек. Опять в начало. Опять круги.

И я все-таки взялся их рисовать, на запотевшем от моего дыхания стекле, пальцем.

Я снова увижу Ладу неподвижной, сломленной. Она снова потеряла любимого. Как будто ее любимым суждено умирать, лучше б мужа любила.

На «муже» круг совсем не получился, кривой, незавершенный он пошел изгибистой линией вниз, изобразив мой неказистый профиль. Запотевший профиль, мутный.

Убежал от кругов в ванную. Встал под горячий душ. Смотрел на свое тело, по которому струйками стекала вода. Ничего в нем не изменилось. Да и должно ли? Хоть бы царапинку найти, след от укуса, хоть что-нибудь.

Сквозь шум воды услышал, как хлопнула дверь. Марсель пришел. Выключил воду, слушал внимательно. Щёлк, дверь на ключ, а ключ, наверное, в карман, он уже предупрежден, что меня лучше не выпускать. Шорохи в прихожей, наверное, разувается, снимает пальто. Шаги. Дверная ручка в ванной вверх-вниз, я вздрогнул. Еще пару раз. В ванной я, он понял, ушел. Тишина. Слышу только свое дыхание.

Прежде чем одеться, обнюхал свою одежду, в надежде найти посторонний сладкий запах. Но обнаружил только свой – терпкий, застоявшийся, неприятный. Осмотрел внимательно свитер, может хоть волосок?

С трудом одевался, руки не слушались, он рядом, я будто чувствовал его присутствие физически.

Медленно, крадучись, вышел на кухню. Может он там, варит себе кофе? Поприветствует меня, спросит как дела, а у самого ключ в кармане. Ключ, который закрывает дверь между мной и остальными, нормальными, ограждает их от меня. Их – обманывающих ради денег, завидующих моей справке, присваивающих себе друг друга, бьющих любимых жен, убегающих к чужим мужьям, их не принимающих меня… На кухне его не оказалось.

В гостиной тоже. Я ушел в свою комнату, лег на кровать, накрылся одеялом с головой. Долго лежал неподвижно в нагретом дыханием рыхлом пространстве. Круги становились все мягче, притягательнее. Притягательные круги, зыбучие круги.

Вокруг моего альбома толпились люди, все хотели мне помочь, нарисовать за меня. И Лада первая взялась за это. Положила альбом на колени и нарисовала первый круг. Что означало, что Славику снова придется умирать. Как тогда, или по-другому, не важно. Он снова украдет сигареты, и уже не одну, а целую пачку. А сигареты окажутся не мамины, а ее сожителя. Украдет и напрямик в свою полусгоревшую обитель. Уже затемно туда явится обиженный. А Славик не покается, сигареты не вернет. Мужик будет пьяный, разъяренный. Веревку найдет где-то здесь же среди прочего хлама. А где буду я? Лежать дома, на кровати, накрытый одеялом с головой, в нагретом дыханием рыхлом пространстве ненавидеть и размышлять, как сделать то, что в этот момент уже делают за меня? Опять мне ненавидеть.