Пределы нормы

– Теперь уходи.

Шел так быстро, сам не понимал то ли от нее убегаю, то ли от себя. Недавний поцелуй жег висок, в ушах журчал прохладным ручейком ее голос, теплое дыхание еще на щеке, а она вся легкая, почти невесомая на моих коленях. Дурак, ругал себя, не о райских птичках журчал тот ручеек, то змея шипела о ненависти, смерти. Самого потрясывает, и гадко и сладко.

Дошел до котельной, постоял у двери и прошел мимо. Пойду домой –

решил.

Приду домой, а у самого руки в карманах, не покажу маме исколотых до крови ладоней, не расскажу, какую же правду мне выцепить удалось, пусть не знает, как та колоть да жечься умеет.

Нет, Вера, нет, не сейчас, у меня в окровавленных ладонях тяжелый пистолет, вокруг шеи змея в цветастом халате, я задыхаюсь, даже тобой дышать не могу.

Глава 3

Уже к дому подходил, сбоку, светом фар по мне.

– Леш! – окликнула Лада. Открыла дверь машины, поманила. Я подошел, а она:

– Садись.

Обошел машину, сел в нее. Лада вытирала руками лицо, смотрясь в маленькое зеркальце. По-моему плакала недавно.

– Уезжаешь? – спросил я, чтобы что-нибудь спросить.

А она нервно:

– Ага, уезжаю, завтра же, Леша, уезжаю в Америку, – шумно выдохнула, пыталась успокоиться, но не получилось, продолжила трясущемся голосом – в эту долбанную Америку! Там всё чужое, все чужие, я и её, и их всех ненавижу!

Я вспомнил ее ролик в интернете, рассказ о красивой американской жизни, и снова подумал «зачем это?». А она уже не зло, а так плаксиво:

– Ему-то что? У него встречи, компаньоны, подчиненные, званые ужины. А я дома целыми днями совсем одна. Даже эта собачонка, которую он мне подарил как будто американка, смотрит на меня тупыми глазами, хвостом виляет, а сама ничего не понимает. Ни друзей, ни родных! А тут Роза, хоть и дура, а все равно родная, одноклассники, друзья детства. Мама, ты!

Она громко шмыгнула носом.

– Зачем тогда уезжаешь? – спросил я.

– Увозит. Марсель увозит, – и совсем в слезы, всхлипывая – я-то думала, приедем, он здесь поработает, поработает, да так и останемся. Понимаешь, я хочу быть рядом с мамой, хочу ей помогать, у нее же нет никого кроме нас с тобой. Ты вот тоже женишься и пропадешь, и она совсем одна останется.

Повернула ко мне заплаканное лицо.

– И тебе, Леша, я ведь нужна. Никто тебя не знает, так как я, и не узнает. Мы ведь выросли вместе, может тебе кажется, что мы не были достаточно близки, но я всегда чувствовала за тебя ответственность. Помнишь, когда папа выгнал меня из дома? Я хотела забрать тебя с собой, хотела, чтобы мы всегда были вместе.

Всплеснула руками и бессильно опустила их на колени:

– А теперь вот, уезжаю, и боюсь, что навсегда…

Она плакала беззвучно, только плечи тряслись.

– Не уезжай, – сказал я обескураженный ее слезами.

– Легко сказать, – тихо ответила она – мне ведь и деньги его не нужны, и он сам, и Америка его.

– Лада…

– Ненавижу его, ненавижу,– она медленно мотала головой из стороны в сторону.

Лада взяла меня за плечи и притянула к себе, обняла. Сидеть так ужасно неудобно, но она обнимала все крепче и крепче:

– А тебя, Леша, люблю – и засмеялась тихим, родным смехом, смехом из детства.

– Останься, – сказал я ей в волосы, от которых сладко-ягодно пахло. Сказал той Ладе, которую всё детство спасал, которую один раз уже отпустил, пережил, той, которая осталась не нарисованной мной ни разу.

Она отстранилась, отвернулась к окну и сразу стала далекой.

– Не могу. Он мой муж и я поеду с ним – ледяным тоном сказала она, точно слезы, нежность и смех из детства мне только привидились.

– Ты… – споткнулся я, удивленный собственной смелостью – его не любишь.

– Не люблю – так же сдержанно, – но поеду. Он не оставит меня здесь. Сделает все, чтобы забрать. А там посадит под замок. Он же чокнутый. Он ревнует меня к каждому столбу – и шепотом, уже себе, не мне, – я его ненавижу, как же я его ненавижу.

Догадка кольнула меня в самое сердце.

– И едешь… Ты его боишься? – спросил я дрогнувшим голосом.

Она не ответила, продолжала смотреть в окно, за которым ничего не видела. Правды становилось все больше, от нее все больнее. Я уже и не хотел ее, зарыть бы ее обратно во все их недомолвки, хитрости, остроты. Пусть доктор со своей женой ругаются за закрытой дверью квартиры, Лада прикрывается мною от мужа, а я шизофреник, а Вера окончит школу, и выйдет замуж за хорошего человека.

– Лада, – я в порыве паники, страха, любви и еще чего-то, чему нельзя подобрать слова, схватил ее за руку – Лада, останься, – взмолился я, и прошептал еще тише, чем она недавно – у меня справка. Мне ничего не будет.

– Какая справка? – повернула ко мне родное лицо.

– Мне ничего не будет, – как много «н» здесь оказалось, наверное, от волнения, я в ней всё вязнул, с трудом выбирался и опять.

Лада осторожно высвободила свою руку из моей.

– Леша…

Стук в окно. Я вздрогнул от неожиданности, Лада озиралась по сторонам. Она открыла окно, которое разглядывала мгновение назад. Розино лицо.

– Ты куда или откуда? – спросила Роза подругу. Меня заметила, но виду не подала.

– Садись, – хрипло сказала Лада, и откашлялась.

Роза села на заднее сидение.

– И чего вы здесь сидите?

– Тебя ждем, – ответила Лада привычным шуточным тоном, потрясла головой, поправила волосы.

– Круто. А я в гости к тебе шла.