Пределы нормы

Не то, все не то, вы говорите, доктор – как бы торопил я его. А доктор торопиться не хотел, говорил медленно, лениво.

– Но! Должен тебе сказать, что не благодаря мне, я тут почти не причем. Конечно, твоя замечательная мама, была все время рядом, помогала тебе, поддерживала, – зачем же вы все трогаете мою маму! – но и не она все же вытащила тебя, можно сказать спасла. Только ты, Алексей, только ты сам мог это сделать, и ты это сделал! И главной помощницей в этом была твоя сестра. Как напомни ее имя?

– Лада, – слышу, как со стороны свой хриплый голос, а сам додумываю – может, скажет, что я был все-таки болен, а он меня излечил? Пусть так, если ему это нужно. Скажу, что верю, только к главному, доктор, к главному…

Эдуард Владимирович выплеснул пол ковша воды на раскаленные камни и на какое-то время скрылся от меня в непроглядном пару. Оттуда лишь его голос:

– Лада, да точно, Лада. Ты говорил о ней и тогда! Даже странно, что я забыл ее имя… И с какой нежностью, любовью ты его произносил! Она часто навещала тебя в больнице, я помню, ты очень радовался ее приходу. А сейчас, вы близки?

– Нет, думаю, что нет…

Пар рассеялся, и дышать стало не так больно.

– Зря, очень зря, – и заговорчески шепнул мне, (я заметил, что нетрезвые, так делают), – она целебна для тебя. Она тебе нужна! – и продолжил спокойно, – а что собственно изменилось? Конечно, вы выросли, повзрослели, но ведь ваша внутренняя связь никуда не делась. И никакие расстояния ей не помеха. Ведь насколько помню, у вас нет отца, а значит ты для нее главный мужчина в жизни, ты ее защитник, ты ее плечо…

– У нее есть муж…

Неохотно ответил я, теряя всякую надежду.

– А что муж? Что сейчас вообще значат узы брака? А любовь… Сегодня есть, завтра нету, вещь не постоянная. А вот любовь между родными людьми – это совсем другое дело. Мужей она может менять, их может быть сколько угодно, а брат у нее один! Это тогда, в тринадцать лет она казалась тебе взрослой – старшая сестра! А сейчас ты мужчина, ты для нее старший, ты ее опора. Понимаешь?

Я кивнул.

– А значит, Алексей, нет у нее никого роднее, чем ты. Кроме тебя ей не на кого положиться – на секунду будто погрустнел от своих слов, помолчал и улыбнулся – это я все к чему? Да просто болтаю, не бери в голову. Просто сожалею, что у меня ни братьев, ни сестер. А вам повезло. Ну, пойдем в холодную окунемся!

Мы одновременно встали и уже у выхода из парилки я попытался:

– Эдуард Владимирович… – с трудом выговорил я его сложное имя.

– Эдуард! Если удобно, просто Эдуард – он приобнял меня за плечи, так и пошли – мы с тобой уже ни как раньше, я доктор, ты больной…

– Я нормальный…

– Да, да, я хотел сказать, пациент! Конечно нормальный, а какой еще? А справочка это так! – он тихо засмеялся – для твоего же удобства. Вдруг чего натворишь, а у тебя опа! и справочка – опять смеется, – в тюрьму не посадят!

В бассейн я не пошел. Оделся, и ни с кем не прощаясь, ушел.

Недолго я чувствовал тепло среди кружащихся снежинок. Скоро ужасно замерз. Шапка в кармане куртки оказалась очень кстати. На душе гадко. Сплюнул пару раз на мокрый асфальт, казалось от того полегчает, а нет. Может если бы снежинки долетали до земли, стелились мягким ковром под ноги, я б не смел осквернять их. Но мокрый, блестящий в свете фонаря асфальт был мерзок, словно огромная скользкая рыба. Гадко-то так от чего? От пьяных слов о Ладе, маме, справке, от того, что смеялся, когда нам с мамой не до смеха? Когда у мамы сын шизофреник, когда я себя боюсь, Веру от себя берегу?

Вернулся к его дому. Постучал в его дверь. Открыла его жена.

– А Эдик где? – растеряно, спросила Алена Игоревна, заглядывая мне через плечо.

– В бане.

– А-а, – потом в своей грубоватой манере – а ты чего пришел?

– Вы звали.

Она зябко куталась в тонкий цветастый халат.

– Не сегодня. Не сейчас, – понизив голос, – Эдик может вернуться. Завтра у его бывшего преподавателя юбилей, его не будет. Приходи вечером, часов в восемь. Придешь? – спрашивала она меня в который раз, будто до сих пор не поняла, что я послушный.

Я кивнул. И в награду, она мягко по-кошачьи улыбнулась:

– Приходи, будет интересно.

Нет, все-таки не идет ей улыбка.

Глава 2

Ужасно хотелось правды. И уже не только ради Веры или ради любопытства или мифического светлого будущего, а правды самой по себе. Хотелось выцепить ее одну единственную, настоящую, из вороха ненужных слов, улыбок, взглядов. И удивиться ей, обрадоваться или расстроиться – уже не важно, важно знать, что я держал ее в своих руках.

– Заходи.

Алена Игоревна казалась взволнованной, суетилась, не помню, не знаю её такой. Провела меня на кухню, усадила за стол.

– Пельмени будешь?

Я согласно кивнул. Вода в кастрюле уже кипела на плите.

– Сестра у вас живет?

Высыпала пельмени из пачки в кастрюлю.

– У мамы.

– А ты где?

– В котельной.

Стояла тонкой спиной ко мне, смотрела то в кастрюлю, то в окно, напевала. Напивает, такой я тоже ее не знал. Знал красивой, красотой недоброй и не светлой. Знал каменной, холодной, пугающей, а поющей – нет.

Она как будто торопилась накормить меня. Поставила передо мной тарелку с горячими пельменями, открыла баночку сметаны, положила вилку. Я зачем-то нужен был ей сытый. А я решил не торопиться, ел медленно. Пельмени горячие, обжигающие, сметана холодная, жирная, они хороши вместе.

Пока ел, она все смотрела в окно, уже не пела, барабанила по подоконнику пальцами, выжидающе поглядывала на меня жующего. Поел, а чай она не предложила.

В прошлый раз она казалась спокойнее. Наверное, из-за вина. Почему сегодня не выпила?

– Поел?

Я кивнул. Она убрала мою тарелку в раковину и вышла из кухни. Она долго не возвращалась, потом заговорил телевизор. Сидеть вот так казалось странным, она там, я здесь. Я прошел в гостиную. А там, на диване сидела прежняя Алена Игоревна – каменная. Смотрела сериал, смешно, но я его уже знал.

– Садись, – даже не взглянула на меня.

Я нерешительно подошел к дивану. Она презрительно хмыкнула:

– Да не сюда, на кресло садись.