Пределы нормы

– Гости отменяются, Розка.

– Тогда куда?

– А куда вы с Лешкой хотите? Мне по делам съездить надо.

– На детскую площадку, куда с ним еще? – закатила глаза Роза.

– Ну, на площадку, так на площадку, – улыбнулась Лада.

– Ко мне вези, – зло сказала Роза, и откинулась на спинку сиденья.

– Я скоро, – шепнула мне Лада, когда мы с Розой выходили из машины у её дома.

Я шел за Розой по грязной дорожке, мимо лающей собаки, и всё озирался на то место, где еще недавно казался себе счастливым, свободным, расколдованным. Лежал белый снег, как белый чистый лист, и мой профиль белел на нем, сливался. Тонкой серой линией был изогнут мой нос, очерчены губы, закруглен подбородок. Я нарисовал себя заново, одним движением руки.

Шел согнувшись, пряча голову в плечи. Я терял Веру, не выдерживал правды. Я желал всем сердцем оказаться нормальным, быть со всеми, быть как все. Но все ненавидели друг друга, у всех в руках пистолет, и они завидуют моей справке. Выдай им каждому по такой же, разреши им всё, что они сделают? Я хотел быть ими, а они получаются, хотят быть мной? Так это и значит быть нормальным?

Вот знакомая захламленная прихожая, теплая кухня, сейчас должна выйти нам навстречу добрая улыбчивая женщина, которая – моя учительница, врач в поликлинике, продавщица и…

– М-ма… – хотел спросить о ней Розу, но как всегда споткнулся об первую букву.

Та грубо ответила:

– Нету мамы. Отпуск. Уехали родители.

Разулся, снял куртку, и по старой памяти, спросил:

– Может чаю?

Душистого, с печеньками, добавил я про себя.

– Вот гость, блин – хмыкнула Роза, однако пошла к плите.

Оставил Розу у чайника, а сам пошел в зал. А он пустой, молчаливый, освещен лишь невнятным светом, что льется через широкую арку из кухни. Сел на пол, зарылся лицом в мягкое покрывало дивана.

По звукам угадывал Розины нехитрые движения: достает чашки, наливает заварку, чайник закипел, разливает кипяток по кружкам. Достает что-то из холодильника…

– Иди, – крикнула она мне.

Сейчас, сейчас пойду, обещал я себе. Но встать не мог, не хотел менять своего скрюченного положения. Я нашел позу, в которой не так больно, не так страшно. Что-то похожее на естественную позу ребенка в утробе матери.

Не дождавшись меня на кухне, Роза пришла за мной в комнату. Постояла под аркой, цокнула, присела на диван. Теперь ее колени рядом с моей головой.

– Ты когда-нибудь хотела кого-нибудь убить? – спросил я ее. Пушистое одеяло поглощало звуки и вышло так тихо, приглушенно. Не услышит и ладно.

– Ага, себя и каждый день.

Грубовато, не серьезно. Но Роза не злая. Роза нормальная.

Помолчав, я спросил ее:

– Он ее бьет? – собственный голос показался мне жалким, детским.

– Не мое дело, – скорость Розиного ответа убедила меня окончательно.

Я сжал кулаки, зубы, весь еще сильнее вжался в диван.

– Мое, – говорю я глухо.

– Ну, тогда сам иди и спроси, я причем?

Не меняя своего положения, я сместился чуть в сторону, вцепился руками в Розины колени, уперся в них лбом.

– Я убью его, – прошептал я.

И я уже занес спичку над белым листом, ту спичку, что не спалила папину баню и шторы в его кабинете, над тем листом, на котором я нарисовал свой профиль, с цветом которого всё не мог определиться. Вот сейчас подожгу уголочек, и пламя медленно поползет в сторону профиля, съедая все на своем пути, после него бумага черная (вот тебе и цвет нашелся), хрупкая, нежная, недолгая. А потом черной пылью на белом снегу. А значит не дано мне другого цвета, значит, не разучился я хотеть смерти…

Роза, сконфуженная моим порывом, неловко заерзала на диване.

– Ты дурак или притворяешься? Ее все устраивает, тебе-то что?

Я лбом терся о ее колени, шершавая ткань брюк, незнакомый запах. Роза нерешительно погладила меня по голове, касаясь волос самыми кончиками пальцев.

– Я нормальный, – машинально, как аксиому выдал я, отвечая на ее «дурак».

– Хм, – усмехнулась она, скептически, даже по-доброму, – нормальный, – уже уверенно гладила рукой мои давно нестриженные волосы – бегаешь за ней как собачонка, в глаза заглядываешь, не перечишь, а она тобой пользуется. Она всеми пользуется. И тобой, и мной, и мужем, и этим её… Видел, как она живет? Видел ее дом, тряпки? Думаешь, она может от всего этого отказаться из-за того, что муж с ней не всегда ласков? Не ласков-то, ты же сам понимаешь, за дело. И она понимает. Так что расслабься, она лучше всех нас устроилась.

Гладила, словно любимого кота, уверенно, но нежно. А я уже почти не слышал ее, превратился в того самого кота. Кот любит, когда ему гладят уши, растирая нежными пальцами мочки, ласкают шею? Он тоже чуть изгибается навстречу ласкающей руки? А если хозяйка склонится, потрется лицом о его шкурку? Замурлыкает? И я готов.

Она спустилась ко мне на пол или я поднялся к ней на диван? Не знаю, не важно, движения, мысли, материя, физика ушли на второй план, оставались лишь ощущения. Ощущение того, что Роза со мной добра, она помогает, она направляет, ненавязчиво, без смеха и раздражения. Она окутывает собой, своим запахом, теплом, телом. Голова идет кругом, я знаю, что рядом нет Веры. Она бы не выдержала меня такого, с пылающим лицом, вздымающейся грудью. Ей стало бы, может, за меня стыдно. И Лады нет, потому что нет здесь ее маленького, нелепого братца. Есть только я, и по-моему Роза. Похожая на ту, у дерева, возле ночного клуба. Но от той пахло сладким дымом, и она меня пугала, не манила. А от этой пахнет духами, в нее хочется погрузиться, в ней забыться, с ней остаться. Вместе с одеждой Роза будто снимала с меня кожу, куда не коснется везде чувствительно, везде нервно. Волнительно. Но Роза шепнула: «Не бойся, Лешка». Или это просто вздох, стон? Но я так услышал и перестал бояться. А чего бояться? Я впервые оказался не один, еще никого и никогда не чувствовал так близко, еще никто так бесстыдно не трогал мое тело, которое до этого принадлежало только мне.

Глава 4

Уснули на диване, не сказав друг другу ни слова. Какое-то время слушал ее дыхание, глубокое, неровное, потом спокойное, умиротворенное, потом и сам уснул.

Проснулся, резко сел. В кухне по-прежнему горел свет. Растолкал Розу.

– Сколько времени? – спросил ее.

Морщилась, долго растирала глаза, они становились неопрятными, все в туше. Приподнялась на локтях, обернулась, там настенные часы.

– Два, – хрипло ответила, сглотнув слюну.

– Лада…

– О-о, – застонала Роза, снова легла, и натянула на себя покрывало, сползшее со спинки дивана, – забыла про тебя Лада, домой поехала.

Еще какое-то время я сидел возле спящей Розы. Потом лег, обнял ее теплую, уснул.