Бабло побеждает зло

Я киваю, хотя в душе я весь киплю от злости:

– Хорошо, я скажу всем чтобы меня звали Иванушкой, как считаешь?

– Перестань ерничать… – обрывает он меня, и я замолкаю, не забывая, однако, развязно улыбаться.

Я не испытываю любви к человеку, сидящему напротив и которого я называю своим отцом. Он для меня не только источник материальных благ, но и кнут, который может больно наказать за неповиновение. Я вспоминаю, что не испытывал к нему особой любви и в детстве, возможно потому, что видел его крайне редко. Тогда он строил свой бизнес. Жил только им. Хотя за прошедшие двадцать лет ничего кардинально не поменялось. Для него всегда на первом месте будет его бизнес, который он якобы строит для нас, а мы, разумеется, недостойны столь высокой чести. Он вновь пронзает меня взглядом:

– Чем занимаешься?

Я беспечно жму плечами:

– Хожу в универ, учу английский…. Тренинги, семинары. Пытаюсь стать достойным тебя…

Я даже не пытаюсь скрыть иронию, и он хмурится еще больше:

– По-моему, ты опять занимаешься херней. Ирина слышала твои разговоры по телефону. Ты опять связался с этой чушью, с этим твоим пикапом? Вместо того чтобы учиться?

Я деланно широко открываю глаза, значит, мачеха теперь по его приказу подслушивает мои телефонные разговоры. Но я допускаю и тот вариант, что он каким-то образом умудрился установить на мой телефон шпиона или установил камеру в моей комнате, хотя вряд ли. Даже для него это слишком низко.

– Какой еще пикап? – я невинно хлопаю глазами, – пикап нужен только лохам со стремной внешностью, у меня нет с этим проблем. Да и времени нет, я же учусь. Знаешь, есть такой старый бородатый анекдот, как пошел чувак на курсы пикапа, а там все про баб и ни слова про машину…

Он морщится и бросает мне бумагу, я вглядываюсь – это детализация расходов с моей карты за последний месяц.

– ИП Дудиков Д.О., тренинг. Это что по-твоему?

Он вопросительно смотрит мне в глаза, у него тяжелый пронизывающий взгляд, и смотреть в его глаза реально сложно, я с трудом выдерживаю его взгляд. Почему-то часто смотря ему в глаза у меня нет ощущения, что человек, сидящий напротив, является мне отцом, мне больше приходит на ум, что я его наемный персонал, принятый им на должность его сына. И справляюсь я с этой должностью, разумеется, из рук вон плохо.

– Этот чувак натаскивает меня по английскому, of course, – восклицаю я, – ты же знаешь, что я хочу переехать в Штаты, Калифорния, океан, the American dream…

Его лицо хмурится еще больше:

– Я примерно знал, что ты начнешь выкручиваться и попросил пробить этого твоего Дудикова, поэтому я прекрасно знаю, какого рода тренинги он ведет. Я позвоню кому следует, чтобы к нему заглянула налоговая. Что скажешь?

Я равнодушно жму плечами:

– Звони куда хочешь, мне все равно. Он ведет много разных тренингов, я же хожу к нему исключительно на английский, мне нет дела до его других тренингов. Мне некогда заниматься ерундой. У меня впереди диплом. Практика. Экзамены. А если бы он оказался педиком, ты бы и меня причислил к ним, только потому что я к нему хожу, зашибись логика…

Отец шумно выдыхает, его глаза наливаются кровью от ярости:

– Мой помощник проследил за тобой и видел, как вы шаритесь по торговым центрам и пристаете к женщинам…

– Конечно, а где же еще мы можем познакомиться с иностранцами как не в торговых центрах? Или ты предлагаешь мне тренировать язык, practice the language, с Марьей Ивановной, которая сроду не общалась ни с одним иностранцем? Мне нужен живой диалект, а не речи викторианской эпохи…

Отец ударяет кулаком по столу, и я замолкаю, несколько секунд он просто смотрит мне в глаза:

– Я удивляюсь, как ты научился так врать и выкручиваться, я не был таким в твоем возрасте… Я имел уважение к старшим и не держал их за идиотов… Я всегда имел перед собой цели и шел к ним, а не бесцельно прожигал жизнь… иди…

Я киваю ему и быстро поднимаюсь со стула, наш разговор окончен и просить у него денег сейчас нет никакого смысла, значит, позже мне придется сделать еще один дополнительный вираж. В дверях я оборачиваюсь и широко улыбаюсь:

– Как же здорово, что ты приехал, папа…

Я еду в универ, хотя появляться там не обязательно, у меня последний курс, там, за унылыми университетскими дверями меня через длинных полгода меня ждет свобода. На лекциях совсем скучно и я слушаю ее вполуха, попутно переписываясь с девочкой, которую подцепил на прошлой неделе, кажется, ее зовут Марина, я ругаю себя за то, что забыл записать ее имя сразу, теперь приходится выкручиваться.

«Привет, baby doll, скучала по мне?» – лениво набираю я ей в Viber.

«Привет, Ян, – почти сразу же отвечает она, время ее ответа не превышает более одной минуты, это значит, что она крайне заинтересована в нашем общении, я вполуха прислушиваюсь к лекции:

«Спрос на факторы производства, является производным от функции спроса на товар, производимый с помощью этого фактора. В этой связи, спрос на фактор (ресурс) определяется производительность конкретного вида труда и уровнем цен на готовые блага…»

Просто нечеловеческая муть. Я снова смотрю в Вайбер, в нем новое сообщение:

«Здорово с тобой поболтали в прошлый раз))) Представляешь, завтра я собираюсь на выставку импрессионистов…»

Это прямой намек на то, что она будет не против, чтобы я к ней присоединился, и если бы я был каким-нибудь обычным лохом, с которыми она привыкла иметь дело, я сразу бы ей написал, брызгая слюной в экран что-то типа «здорово, возьми меня с собой» или еще хуже «пожалуйста, возьми меня с собой». Это первый, но верный шаг под каблук.

«О, импрессионистов можно любить или ненавидеть, но к ним нельзя остаться равнодушным… Их полотна заставляют нас задуматься о том, каким многогранным может быть мир. Эта специфическая техника мазков, чистые эмоции на фоне серых будней, череда печали и радости, возведенная до самой верхней, мажорной ноты…» – набираю я ей в ответ.

Она некоторое время молчит, переваривая полученный месседж. У меня в телефоне есть специальные заготовки, подходящие для описания практически всех видов искусства – художники, писатели, нужно только менять слова, хотя я действительно знаю, что такое импрессионизм. Это голубые балерины, бульвар Капуцинов и залитые солнцем стога, моя мать часто таскала меня на всякие выставки, когда я был совсем маленьким. Я вел себя тихо и изо всех сил делал вид, что мне действительно интересна эта муть, и за это она покупала мне игрушки и сладости. Нормальные товарно-рыночные отношения.

«О, ты тоже любишь импрессионистов, я их просто обожаю! – строчит мне она, – особенно мне нравятся балерины Дега, они такие… хрупкие и воздушные…»

Я не отвечаю, и она добавляет:

«Мы можем сходить вместе…»

Я отправляю ей возмущенный смайлик:

«Ты что – клеишь меня? Вообще-то я не такой… идти куда-то с малознакомой девушкой…»

Она присылает мне кучу смеющихся смайликов, еще одна старая-добрая фишка, почему-то телки просто обожают меняться гендерными ролями.

«Я обещаю, что не стану приставать!»

«Нууу, я даже не знаю… я должен подумать…» – я делаю вид, что ломаюсь.

«Рыночное предложение труда для определенного вида труда при данной заработной плате есть сумма объемов предложения всех работников. Общее предложение труда в экономике зависит от численности работников, готовых продавать рабочую силу работодателям…» – монотонно бубнит лектор, я мельком обвожу взглядом аудиторию, кажется, половина студентов уже спит, а вторая половина прочно засела в своих телефонах. В нашей группе учатся лучшие из лучших, дети депутатов, крупных бизнесменов и прочих представителей привилегированного сословия. Я знаю, что примерно 90 процентов всех присутствующих, включая меня, покупает экзамены и зачеты за деньги. Я также знаю, что ни у кого из присутствующих не будет проблем с поисками работы, для всех уже приготовлены непыльные места в компаниях их родителей, знакомых родителей, коллег и прочих. Здесь нет никакого смысла напрягать свой мозг и вообще к чему-либо стремиться, ведь мы пойдем широко проторенной нашими предками тропой. Мы – будущее нашей великой страны.

«О господи, тут такое… нужно бежать, я напишу тебе…» – отправляю я и выхожу из чата, это такая древняя, но исправно работающая фишка, разговор нужно обрывать неожиданно и на самом интересном месте, тогда она будет ежеминутно заглядывать в чат ожидая, что я ей напишу. Это прописные истины, я до сих пор удивляюсь, что на это еще кто-то ведется. Я вспоминаю, что опять забыл спросить ее имя, поэтому я записываю ее как Дега.

Мне дико скучно, наверно, такое чувство должно быть очень странным в двадцать три года. Я поворачиваюсь и вижу, что все это время лектор стоит напротив меня, он потирает очки и внимательно смотрит мне в глаза, потом неспеша надевает их и снова идет вперед. Я даже не утруждаюсь хотя бы для вида убрать телефон, я знаю, что он не будет залупляться со мной, он, как и остальные, прекрасно знает, кто мой отец.

На перемене ко мне подходит Кристина и шлепает по заднице, у нас с ней такое своеобразное приветствие, мы знакомы с ней с детства, наши отцы партнеры по бизнесу, и даже ходил слушок, что они планировали нас поженить, но слава богу, потом передумали. При всем своем дружеском к ней отношении, я никогда не рассматривал ее как свою потенциальную девушку, потому что она просто отталкивающе некрасива. У нее маленькие поросячьи глазки, безобразно большой нос и совсем тонкие, словно ниточки, губы. В детстве она была светло-русой с блеклыми невыразительными бровями и ресницами, сейчас у нее черные крашеные волосы и густо подведенные глаза, из-за чего ее кожа кажется белой как лист бумаги, она хочет быть похожей не то на гота, не то не эмо, на кого угодно, только бы не показать свое настоящее «я». Ее мать в прошлом достаточно известная модель хотела видеть свою единственную дочку нежным белокурым ангелом в розовых платьицах с оборками, но она, как и многие родители, обломилась. Дети очень часто не соответствуют их высоким ожиданиям, это я знаю по себе, для отца я крайне неудачный бизнес-проект, который он по известным причинам не может просто взять и прикрыть. Я знаю Крис с детства и за все это время я ни разу не видел ее в платьях с оборками, она обычно носит драные чулки, короткую кожаную юбку, огромные безразмерные толстовки и частенько забывает надеть трусики. Этакая девочка-оторва. Пожалуй, я могу назвать ее своим единственным другом.

– Ах ты сучка, – восклицаю я.

– Кто это тут у нас, наш сладкий мальчик? – фыркает она.

Я невозмутимо улыбаюсь, но мы оба знаем, что это меня дико бесит, я терпеть не могу эту слащавость, которую мне придают густые каштановые кудри. Я пробовал стричь их совсем коротко, но тогда они начинают торчать во все стороны, как жесткие щетинки и я сразу становлюсь похож на общипанного утенка.