Собственная Е.И.В. Кощея Канцелярия

Тут после очередного поворота, лес сбоку отступил. Телега, скрипя, вскарабкалась на небольшую горку и перед нами, как на ладони открылся город. Я залюбовался и вся моя ворчливость разом исчезла.

Натуральный такой город как на картинке в учебнике истории. Белые каменные стены, а из-за них выглядывают колокольни, макушки церквей, кое-где даже крыши домов, хотя в основном Лукошкино состояло из одноэтажных изб. Но – красиво. Умиротворяюще так, сказочно, мирно. А мы туда едем этот мир разрушить. До основанья, а затем… Пардон, это из другой оперы.

Въехали мы, в общем, в город через распахнутые ворота, которые, тем не менее, охраняли с десяток стрельцов с пищалями и бердышами. Слезли с телеги и дальше уже пешочком потопали. Город, по моим меркам не большой, тысяч на тридцать жителей и поперек его за час запросто, думаю, пройти можно. Вот мы и пошли. Улицы тут, прямо скажем, не проспекты, а уж после дождя, что должно твориться и представить страшно. Хотя, кое-где вдоль домов были проложены деревянные тротуары.

Сначала попадались только маленькие домики, избы, скорее, а вот церквей было много. Пока мы шли до базара, я их насчитал пять штук. Дома тут исключительно из дерева строили, а церкви и каменные попадались. На улицах почти никого не было, зато, когда мы подошли к базару, то я понял, что мы, похоже, проходили спальные районы в рабочее время. Весь Лукошкинский люд, казалось, был на базаре. Народу ужас сколько! Шум, гам, суета, все тебя хватают за рукав, да за что попало, лишь бы ты остановился и купил хоть что-нибудь.

Я шел с отвисшей челюстью, мне и притворяться не надо было тем сельским парнем, который впервые в город попал.

– Идемте-идемте, – поторапливал нас Калымдай. – Еще минут десять ходу.

– А откель мы следить-то за милицией будем? – тихо спросил у него Михалыч.

– У нас там дом рядом есть, – так же тихо пояснил ротмистр.

– Как это? Вы дом, что ли купили? – поразился я.

– Ну что вы, незачем. Мы просто въехали в него на время. Хозяева до зимы отсутствовать будут вот мы им и заплатили и поселили нашего человечка.

– А, понятно.

– Там обзор хороший. Дом наискосок от бабкиного терема и на чердаке отличный наблюдательный пункт получился.

– Молодец, Калымдай, – искренне сказал я, ругая себя последними словами.

Я абсолютно забыл о чем-то таком типа наблюдательного пункта. Вот сейчас пришел бы к отделению и что? Попросился бы впустить посмотреть? На забор бы залез для лучшего обзора? Стыдоба…

Когда я в шестьдесят восьмой раз поклялся себе быть более собранным и внимательным, мы как раз добрались до отделения. Высокий крепкий деревянный забор, наглухо закрытая калитка и ворота. Виден лишь второй этаж терема. Богато бабка живёт, если сравнивать с большинством горожан. Не без прибыли она столько лет по лесам гостей принимала в своей избушке на курьих ножках.

Дорога упиралась прямо в её терем, но Калымдай свернул вправо и, пройдя один дом, остановился у следующего и заколотил в ворота.

– Кум! – заорал он, совершенно не таясь. – Кум, ты дома?

– Кого там черти принесли? – через минуту раздался грубый мужской голос. – Трофим, ты что ли?

– Я! И не один! Открывай, смотри, кого я к тебе привёл!

Калитка заскрипела, распахнулась и из нее вылез, согнувшись пополам здоровый мужик, поперек себя шире, совершенно зверского вида. Лохматые волосы и густая черная борода до середины груди только подчеркивали его зловещий облик.

Тем не менее, мужик широко и радостно улыбался и, хлопнув ладонью о ладонь Калымдая, обернулся к нашему деду:

– Итить твою вдоль да поперёк! Анисим ко мне приехал! Дядька! – и мужик кинулся обнимать Михалыча, который так же радостно скалясь и крича что-то восторженное, распахнул мужику объятия и теперь тщетно пытался свести руки позади его плотной фигуры.

Шум они подняли большой, но очень натуральный. А мы с Машой стояли неподалёку, смущенно улыбаясь, ожидая, когда восторженная встреча подойдет к концу, дальних родственников заметят, заведут в дом, да и нальют на радостях.

Наконец нас провели в дом, где мужик моментально стал серьезным и вопросительно и с некоторой тревогой, посмотрел на Калымдая.

– Это – Фёдор, – представил меня Калымдай, – Михалыч и Маша.

– Боров, – кивнул нам мужик. – Михалыча знаем. Здорово, Михалыч!

– Поживем у тебя пару дней. Ставь лестницу на чердак и открывай карман пошире – за месяц вперёд я тебе золотишка привёз.

Мужик радостно оскалился, засуетился и через минуту мы вчетвером уже лезли на чердак, а Боров остался внизу пересчитывать свой аванс.

На чердаке было пыльно, душно, но довольно просторно, а в дальнем углу на куче тряпья лежала какая-то длинная худая фигура.

– Дьяк Груздев, – кивнул на него ротмистр, заметив мой взгляд.

– Не проснется?

– Вряд ли. А если и проснётся, то ничего не поймёт и не запомнит. Хороший дурман ребята сварили.

Мы устроились у стороны крыши ближней к бабкиному терему и раздвинули немного черепицу для лучшего обзора. А обзор был отличным.

– Смотрите, Федор Васильевич, – пояснял мне Калымдай, – Вон то – банька, вот это – овин. А вот там, видите, крыша едва выступает над землей да два стрельца часовыми стоят? Это и есть поруб, в котором арестованных запирают.

– Понятно. – Я оглянулся на дьяка. – Слушай, ротмистр, а нам дьяк-то еще нужен для чего-нибудь?

Калымдай задумался на минуту:

– Да вроде и нет. Прирезать?

– Зачем же? Давай его просто отпустим.

– Так его же сразу схватят и на допрос поволокут.

– Вот и хорошо. Что он там, на допросе скажет? – подмигнул я.

– А и верно. Лишней путаницы прибавит.

Калмдай подбежал на четвереньках к распахнутому люку и крикнул шёпотом:

– Боров! Эй, Боров!

– Чавой-та?

– Держи, сейчас дьяка к тебе спущу. Вылей на него ведро воды, нахлестай по роже, чтобы немного очухался, выведи огородом и пинка ему дай пусть проваливает.

– Понял, хозяин, сделаем.

Избавившись от дьяка, мы проскучали еще с полчаса, пока ротмистр не шепнул мне:

– Начинается, похоже.

Я поспешно прильнул к щели.

Из терема вышла бабка с парнем в милицейской форме немного старше меня. В смысле – парень был старше, а не форма. Они зашагали к порубу сопровождаемые здоровенным детиной, надо понимать, тем самым Митькой. Часовые у поруба отсалютовали им, и троица спустилась вниз. Через минуту Митька выскочил, метнулся к колодцу, достал бадейку воды и вернулся обратно к участковому с бабкой.