Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 2. Война

его в бездну? Может быть та гармония и сила живут в музыке, что рождает природа и, что льётся из души то стоном, то звонким смехом и, что не умирает и живёт вечно с шумом дождя и раскатами грома, с шорохом опавшей листвы и криком петуха, с посвистом разбойничьим ветра и ласковым звучанием материнской колыбельной песни. Звуки полонеза напомнили вновь Степану ночь перед Рождеством, когда заглянул в бездонные светлые глаза своей Марии, поглотившие его целиком и навсегда. В звучании оркестра слышался её смех и чувствовалась её грусть, что доходила до Степана через тысячи верст. Когда Пётр поинтересовался о том, что пишут из деревни и как там поживает его зазноба, Степан односложно ответил:

– Пишут.

На первом этапе обучения Степан обратил на себя внимание быстрым усвоением новой военной науки. С шагистикой на плацу проблем не было- тело послушно

исполняло команды; уставы, при крепкой памяти, заучил назубок и действовал согласно их. Особенно отличался в физических упражнениях, где он, привычный с малых лет к сельской монотонной и тяжёлой работе, где отец был строгим наставником, превосходил многих своих новых товарищей, вызывал уважение и поощрения командиров и старослужащих. Рубил, колол и бил по макетам

изображаемого противника так, что и бывалые солдаты цокали языками и любовались новобранцем, а в

соревнованиях и играх желали видеть его в своей команде. Хоть времени с расставания с Марией прошло немного, но страстное желание увидеть её посещало солдата и наяву и во сне.

К середине второго года службы, когда Степан явил себя дисциплинированным, отличным по показателям рядовым,

за ним начал наблюдать командир роты капитан Тишевский – большой авторитет в полку. Старательный и скромный рядовой, любопытный и читающий ему нравился. Он стал лучшим стрелком в роте и в первое же лето на полевых учениях на стрельбище удивил. С весны полк выводился из города в летние учебные лагеря. Жили в десятиместных, выгоревших на солнце, белых плотных и просторных палатках. На первых учебных стрельбах Степан получил два пристрелочных патрона к винтовке Мосина и вспомнил сотни теоретических занятий, где «дядьки» следили за каждым движением и добивались, чтобы и глаз точно через прицел искал цель, чтобы тело при положении лёжа, с колена и стоя- было неколебимым, дыхание -ровным и рука- крепка; нажимать на курок мягко и не дыша. Вроде наука несложная, да вот не у всех получалось, так как у Степана на открытом полевом стрельбище боевыми патронами. Учебных патронов не было предусмотрено и стрельбы боевыми проводились в лагерях, на воздухе, где было много помех. Солнце и ветер, вместе с волнением за результат, от которого зависели и поощрения с наказаниями и стрелков и их наставников, сильно напрягало. Что пуля —дура, а штык- молодец- эту присказку великого Суворова, который и сам поучал беречь каждый патрон и наказывал за промахи, оправдывало только то, что суворовские чудо-богатыри превзошли лучших в Европе и Азии рукопашных бойцов —турецких янычар, что с самого детства обучались этому воинскому искусству. Устоять против русского штыка, со времён Петра Великого после Полтавской баталии, не могли уже ни шведы, ни немцы, ни французская гвардия.

Вспомнив всю теорию и навыки отработанные на занятиях, Степан с волнением улёгся на землю и изготовился к стрельбе. Как учили, две пули послал в щит, что стоял изображая фигуру. После пристрелки проверили мишени. У одного поправили неверно установленную по забывчивости планку и ещё раз напомнили правила стрельбы. Девять человек со Степаном застыли на рубеже. Стрелять нужно было по команде. Это было сложное задание по которому можно было сразу определить выучку. Пять раз, через равные промежутки времени, прозвучала команда «Пли!» Пять раз плечо Степана получило толчки от окованного металлом основания приклада, что в рукопашном бою должен был как дубина сокрушать врага. Когда отстрелялись, командир отделения сбегал к мишеням и сделал записи. У мишени Степана задержался дольше всего. У Степана ёкнуло сердце! В отделении было три новобранца. «Неужели опростоволосился?» Взводный получил сведения. Он преуспевал не только в танцах, но и числился приличным стрелком из винтовки и револьвера и, ожидая повышения, хотел отличить свою команду на стрельбах. Подойдя к Степану, ждущему с винтовкой, приставленной к ноге, результатов стрельбы и, глядя в лицо Степану, радостно коротко бросил:

– Восхитительно!…Где же ты, молодчик, так научился стрелять?

– От отца, ваше благородие, такую привычку имею.

– Значит, охотник… Ну, а какого зверя бил?

– Большого зверя не брал, на то мужику запрет был, а так, всё больше, на зайца и волка, да птицу по осени в лёт бил.

– Выдайте стрелку еще пять патронов.

Ты, Драбков, видишь на насыпи фигуры? До них

четыреста шагов. Поправь прицел, да покажи каков охотник. Стреляй без команды. Степан отстрелялся. Пока отделённый бегал за результатом, взводный сел на скамейку, подозвал Степана к себе, открыл серебряный

портсигар и предложил закурить папироску.

– Не балуюсь я этим, извольте отказаться.

– Ах, да, прости, я запамятовал. Одобряю. Это, братец, и хорошо. Видать ты и лес неплохо знаешь и в разведку вполне годишься. Не заблудишься без карты?

– Карты я читать не обучен, но дороги в лесу назад не

потеряю.

– Что книги читаешь приветствую, а если буквы в слова складывать обучен и смысл понять можешь, то и карта

дело не мудрёное; зайца и того на барабане бить в цирке

обучить могут, а из умного солдата и полководца сотворить

вполне возможно; было бы желание.

Когда явились результаты второй стрельбы, взводный удивления не скрыл. Без полевой практики уложить все

пули кучно в центр мишени не всегда удавалось и ему. Тизенгаузен решил потерять время, но довести дело до конца. Он и сам сейчас ощутил азарт соревнования.

– Выдать стрелку еще три патрона. Видишь у леска стоят две фигуры деревянные? В них ещё никто не стрелял… они целёхоньки. До фигур 1400 шагов. На сколько шагов достает винтовка Мосина?

– Шагов не могу знать, а в устава означено- до двух километров.

– Правильно обозначено. Попробуй достать. Проверь прицельную планку, покажи каков мастер.

Отделённый, найди и мне добрую винтовку, да не

ошибись, и выдай мне тоже три патрона. Раззадорил ты меня, Драбков. Моя фигура правая, а твоя слева. Ветра нет, солнце светит и, если разок попадёшь, я тебя отличу и на соревнования от взвода отправлю. Весь взвод расположился на травке в ожидании соревнования и потихоньку делали ставки на победителя.

– Отчего ж не стрельнуть. Они же не бегают.

Степан лёг, ещё раз проверил прицел. Нацелил глаз на солнце так, чтоб оно не мешало. Прапорщик лёг рядом, снял фуражку и уложил винтовку на бруствер из мешков с песком. Степан знал, что чем дольше и напряжнней целишься по птице, тем меньше возможен успех – глаз замыливается и устаёт.

Степан всё делал с большой тщательностью. Твёрдо уперев локти, приладил приклад винтовки к ноющему от отдачи оружия при выстрелах плечу, делал глубокий вдох, находил через прорезь прицела мушку на конце длинного ствола, который увеличивал дальность и точность стрельбы, находил середину фигуры, затаив дыхание, плавно нажимал на курок. Сделав выдох, спокойно передёргивал затвор и повторял сотни раз выполняемое при обучении упражнение.

Только тогда не ныло плечо и не глохло в ушах. Азарта, как

при охоте в лесу, на стрельбище не было и, выпуская пули по деревянным макетам, Степан был хладнокровен и не испытывал никакого волнения. На охотничьих трофеях его

не смущала кровь. С детства был приучен без страстей

относиться к привычному для крестьянской жизни забою

скота и птицы и наблюдал не раз, как крестьяне, для исцеления от болезней, по заветам своих далёких предков, знахарей всех хворей и бед, пользовались свежей, ещё тёплой, свиной кровью. Убить зверя или птицу на охоте

считалось хорошим промыслом и подспорьем в хозяйстве.

Деревянные мишени и соломенные мешки для обучения

штыковому бою не вызывали у Степана эмоций, а мысли о том, что возможно придётся убивать людей в голову не приходили. В рассказах о подвигах волынцев и книгах, которые он прочёл о войне, Степан не ощутил боли и запахов тёплой крови. Война и кровь были далеко от его мыслей. Раздумья же о Марии всё чаще волновали его

сердце и он с нетерпением ждал каждую весточку от неё.

Степан раньше соперника выпустил все три пули и встал. Тизенгаузен отстрелялся и поднялся, стряхнув землю со своего мундира. Довольный собой, подошёл к Степану и,

скорее не приказом, а просьбой, произнёс:

– Теперь, стрелок, оставь винтовку и даю тебе двенадцать минут времени (достал часы наградные за успехи в стрельбе

при своём выпуске из училища) чтобы ты, дружок, успел обернуться с результатом. Бегом марш!

Степан отправился к мишеням маячившим вдалеке. На бегу вытащил из кармана часы, бережно хранимые им, как залог любви от Марии, прислушался к их ходу, завёл на бегу и, держа в руке, смотрел на перемещение минутной стрелки от деления к делению. Проверил фигуры и, держа ровное дыхание, пустился бегом в обратный путь. По времени укладывался, но сапоги становились всё тяжелее, а дыхание неровным, сердце рвалось из груди. Тяжело дыша

доложился: