Деньги для путан

– Господи, камнем больше, камнем меньше в мой огород!..

И весь он загорелся жаждой нового подвига. Что творится с престарелым деятелем? По слухам, поздний климакс у деловых мужиков иногда обретает столь героическое выражение, что крепости падают к ногам, молодички влюбляются. Может, это тот случай.

Старик Радий же прикидывал: благие деяния ректора подменяют подачки в гривнах; визит к путанее отодвигается. И раскаивался в своем признании о внучке и готов был забрать слова обратно. Но – забор поплыл.

Вотуш занял подленькую позицию. Вроде шакала, который дает крупному хищнику убить лань, выждет, пока тот насытится, и тащит шмат свеженькой лодыжки своим последышам. Или мелкого трусливого песика, по пословице: укусит и зубки спрячет. С тем и ушел и запретил себе, да и супруге касаться щекотливой темы.

А в душе маэстро творилось нечто большее, умом не поймешь и пером не опишешь. День спустя, на открытии выставки знаменитого художника, и Афоныч и другие признанные старики обязаны были выступить с панегириками. Среди ораторов оказался и Карпич. Вотуша смутило, как он походя, без слов, ответил на его рукопожатие, – при встрече в ряженой толпе, – и прошел мимо, пряча глаза поверх задранных голов, излишне зарясь на картины. Сосредоточенность его и уход в себя можно было объяснить непривычкой вертеться в творческом бомонде. Но Афоныч весь был в пятнышках мелких проступков, потому расценивал упавшее настроение приятеля, как раскаяние и упрек новому дружку – впутал человека в неблаговидное предприятие. И совсем уж логический вывод: старик потрудился на поприще литературы, привлек опусы наставника для сравнительного анализа, понял, что «его не пляшут», плюнул на затею с Союзом писателей, а ни на что другое признанный литератор ему не нужен – адье! Да, но ведь забраны документы внучки из педагогического, почти со скандалом! А вдруг теперь и здесь от ворот поворот? Помаленьку Вотуш начинал ненавидеть нового приятеля.

Тем не менее, на другой день маэстро позвонил Афонычу и сказал:

– К часу дня зайди к начальнику управления культуры.

– Мы с этим весьма приятным чином хорошо знакомы, но я у него более года не был. Он не приглашал, а сам я не напрашиваюсь.

– Повод он сам тебе объявит.

– А обойтись нельзя?

– Тележка покатилась, не тормози.

В Управление Вотуш пришел раньше назначенного часа. Начальник только появился с застолья: кто-то из его сотрудниц «по куму тризну правил», как шутили смолоду по поводу корпоративных приемов.

– А-а, знакомые все лица! – в своем неунывающем духе крикнул мой давний знакомый. – Заходите. Я все знаю. Все готово на бумаге.

Афоныч ничего не нашел лучше, чем ляпнуть:

– Так зачем же я вас беспокою?

Начальник достал из сейфа плоскую фляжку и две рюмки, разлил коньяк, велел выпить за успех и по-деловому сказал:

– Фамилия-то у девочки другая. Вдруг мои усилия направят не туда.

Вотушу хотелось рявкнуть: ну и доверие друг к другу в чиновничьей касте! Но сдержался, можно было испортить музыку, а он уже слишком далеко зашел.

…Тем временем маэстро Карпич сочинил еще один опус. Как старший начальник, привычно и вежливо позвал Афоныча в свой кабинет, шутил, показывал, сколько еще читателей посетило его первый рассказ в Интернете. Подал свою новую работу и сказал:

– Закройся в конференц-зале и вычитай, пока я тут разберусь с посетителями.

К вящему удивлению, рассказец получился резвый. Опытному литератору пришлось удалить две нелепости, выбивавшие вещицу из жанра и, естественно, по всему полю отредактировать мелочи. Потом соавторы сидели за кофе, по случаю конца дня приняли одну-другую рюмочку, и Вотуш заметил, что приятель ерзает на стуле и все сдерживается, чтобы не сказать лишнего…

– Что-то не так с нашим подковёрным делом? – наконец не стерпел гость.

– Устаканится. Просто взвинтили проверки. Не плохо бы, чтобы внучка твоя имела сельский адрес.

– Ну, это уж сложненько. Коренная…

Вотуш решил, что суть именно в этом, даже успокоился. Однако коллега сильно смутился после своего выпада. Вылержал паузу сказал:

– Ладно, я сам подумаю. Там еще родители написали в документах, мол, они – мелкие предприниматели. Комиссия подумает, что сей народец при деньгах.

– Пусть комиссия навестит их ятку. – Гость уже злился.

Впрочем, характер у Афоныча слабый, он поддается настроению партнера, а его нынешний тайный сообщник был весьма издерган. Объяснить его состояние можно вступительной порой в университете, так сказать, уборочной кампанией, а еще иными его плутнями, может быть, амурными. Известно, седина в бороду, а бес – в ребро. Не Афонычу судить с его рыльцем в пушку. Все фонари и шишки он примерял на себя.

– Ладно, – сев за руководящий стол и снова превратившись из слабака в вожака, сказал Карпич. – Я сам разберусь. – И вдруг виновато, излишне тягостно прошептал: – Тяжела ты, шапка Мономаха!

Вотуш уже крепко раскаивался во всех своих поступках и проступках. Но понимал, что дело сделано, возврата нет. Дитя зачислено, даже на стипендию, родители ликуют, бабка его, после великого поста, впервые пришла в его постель. Символически, «с вельким гонором», как говорят ляхи, но все же. Оставалось сжать челюсти и ждать последней точки в сем адюльтере.

Уже встав на ноги и нащупывая свою соломенную шляпу, Вотуш услышал глухой и тревожный голосок маэстро:

– Может быть… мне придется обратиться к тебе… к вам…то есть, к тебе и твоему зятю… это где-то в начале ноября… день рождения моего киевского шефа… паломничество с периферии, дары волхвов…он-то пока не начал борьбу с основным пороком страны.

В голову сткнуло: а со своих капиталов соорудить подношение – слабо? Или ты повторишь слова Ксаны: не снимать же с депозита даже отпевания ради!

Афоныч оттолкнул шляпу, упал на стул, тут же заулыбался, чтобы смягчить падение и показать, что мы не простаки, понимаем. Сценически хохотнул.

– Что, подарки требует? – отдышавшись, весело насилуя себя, спросил.

– Он слишком знаменит и богат, чтобы требовать… Заведено.

– И во что это может вылиться моим яточникам? – совсем легкий вопрос.

Легче стало и маэстро. Однако произносить цифру вслух он не стал. На листке, попавшем под руку, он быстро начертал долларовый знак и следом вписал пятерку и два ноля. Такую сумму зимний старик Вотуш никогда в руках не держал. Зять тоже должен трудиться и экономить пару месяцев, чтобы собрать ее. Тем не менее, Афоныч лихо кивнул головой:

– Соберет. К началу ноября соберет.

Расставались излишне тепло, как и подобает современникам, вкупе содеявшим грех. Получилось нечто похожее на объятия. Попутно в голову влетело: Иуда даже целовал Христа перед предательством. Впрочем, кто из этих двух прохиндеев Иуда?

Можно было спокойно сообщить зятю о перипетиях и ждать от него зелененьких. Но час спустя, уже дома – звонок от Карпича:

– Пообедал?

– Даже искупался.

– С легким паром! Я к тому, что… последний наш разговор – строго между нами..

– Ради Бога! Понятно…

Не запомнилось, о чем еще перекинулись словами, но осадок на донышке души возник весьма гаденький. И пошли петляющие мысли. Одному зятю трудно собрать пятьсот долларов… Если Карпич берет с Афоныча (или через Афоныча), то уж не собирается подкидывать ему (Афонычу)… И получается: ринулся старик заработать на интимные траты, а попал в издержки и интим откладывается в длиннющий ящик… Да…

Канитель встреч соавторов замедлилась совсем, звонки тоже поубавились. Однако при следующем общении Карпич почел нужным намекнуть о долге, но выдал себя с головой. Он пошутил, что приближаются Ноябрьские праздники, так сказать, по старинке. И что в этот день у него собственный День рождения. Вотуш хотел отшутиться: у кого День рождения, у киевского шефа или у него, местного просветителя, но не стал углублять пропасть между новыми друзьями («Новые друзья» звучит, как новые русские, то есть, люди без узды и тормозов)…

… За два дня до Ноябрьских праздников Афоныч зашел в злополучный кабинет, разгоняя серый осадок в душе, рассказал свежий анекдотец, справился, не творится ли начинающим писателем следующий опус…

А Карпич с сильно скрываемой горечью сообщил:

– Был твой литературный шеф в Киеве. Мое «дело» вернули. Надо две художественные книжки. Желательно на национальном языке.