Деньги для путан

– Чищу зубы. Звякну через две минуты.

Порывшись в словаре или Интернете, он звонил и усталым голосом, как заурядную мысль, подавал:

– Корреляция это соответствие, взаимосвязь. Смотри, что тебе больше подходит в контексте. – Или: – Имманентный – это свойственный, внутренне присущий. В общем, данный Богом.

За кого голосовать советовал наобум, слегка учитывая сферу, в которой воровали и кандидат в президенты и вопрошающий.

Довольно глубокий невежда Афоныч пользовался невежеством, ленью или занятостью чиновных и творческих поводырей, научился понтировать, потому слыл в городе эрудитом, нужнейшим из обывателей.

В уходящую зиму интерес в консультанте сильно притупился, мелкие заработки не предлагались. Супруга ворчала, у самого Афоныча зарождалось презрение к себе и страх перед грядущим.

С приходом тепла или прилетом скворцов, что не имело прямой связи с тем, что будет сказано дальше, пошли-поперли частые, почти ежедневные звонки из кульки, то есть, из Университета культуры, от Карпича. Привет! Как дела? И ни о чем дальше. Старику было приятно, что хоть этот знакомец не загружает его изношенную голову вопросами для первокурсника, мужик явно со своей собственной головой. Нет-нет, однажды он справился, был ли такой поэт в Украине – Бычков или Бычок и как его звали?

Моментальный ответ:

– Валентин Бычко писал забавные стихи для детей и хреновые патриотические песни, – заметно свалил приятеля.

Развивая его впечатление, Вотуш напел из этого классика:

– Повэрталысь та бийци з походу,
Напувалы конэй над Днипром.
Коло рички, ой, та коло броду
Пидъиздыв до табору нарком…

Коллега был огорошен, и тут же последовало приглашение:

– Заглянули бы на кофе. У меня бывает свободная середина дня. Скажем, с часу до двух или с двух до трех.

Вотуш понимал, что подстарок занят, но у него появилась сильная нужда в консультанте. При второй или третьей контактной связи он ляпнул:

– Как прикажете, сэр.

Тот артистично нашелся:

– Приказываю через часик.

– Есть! Ищу штаны.

Тон, в котором пенсионер общался с директором и профессором, был находкой, подходил к случаю: Афоныч не ронял своего лица, а Карпич воображал серенького писателя высоко на ветке лавра. В кабинете Вотуш усаживался за приставной столик, кивком приглашал хозяина устраиваться напротив, чтобы без высокого служебного стола с него слетал директорский апломб. Тут его снова прихватывали слабые токи, эдакий непослушный нерв, который замечался в нем, когда из-под него уходил трон. Теперь Олег Карпич смотрелся равным гостю, нормально, то есть, как художник и коллега, неуверенный в себе, а значит, интеллектуальный мужик, который иногда шутил:

– Вчера прихватило артериальное давление, размяк, а сегодня полон сил, при случае порвал бы маскулинистую Уитни Хьюстон. – Коллега торчал только на женщин своего творческого круга.

Выпили по полрюмки, по чашке кофе, зажевали свежими пирожками, явно не из студенческого буфета в подвальчике под лестницей, где Афоныч дважды перекусывал и оба раза – морщенными башмаками. Маэстро проронил:

– Есть у меня и ученое звание и почетное – заслуженный работник культуры…

– Это то, из чего Войнович сделал аббревиатуру: засраку?

Мы оба без натуги посмеялись, и хозяин продолжал:

– Не замахнуться ли мне… в ваш Союз писателей?

У Вотуша едва не слетело с языка: «С чем?» Однако чувство такта, – у него дома лежал словарь по этике, который он раскрывал довольно часто, хотя не находил связи между канонами Сократа-Толстого-Кропоткина и окружающей его действительностью, – и сказал рассудительно:

– Нужно подумать и подготовиться.

Карпич заерзал на стуле, по его круглому лицу пошла испарина, ноздри норовисто вздрогнули. По движениям его желваков и по морщинах на лбу можно было читать, как по подсказчику. Этот парень тридцать лет ходит в преподавателях, а до того десять зим вертелся в джаз-фольк или рокк-банде, он еще при советах усвоил, что в нашем недоразвитом мире все можно обделать «через магазин». Это образно, а вульгарно: по блату. Стержень ленивого, а потому относительно порядочного характера Афоныча был задет: опускать звание, к которому принадлежали Чехов и Коцюбинский, до уровня совкового летописца из иной профессии ему прежде и в голову не могло придти. Он знал, что из двух тысяч украинских членов Союза писателями, ниспосланных свыше, было всего две дюжины, но тех не он сватал и благословлял. Следовало сотворить двухэтажный мат. Однако обаяние собеседника, его видимая незащищенность перед жаждой сорвать у раздрызганного государства еще одну регалию себе на старческую грудь трогали и умиляли. Тем более, что при неисчислимых пороках Афоныч был и остается совершенно равнодушным к поощрениям властей. Даже считает железку на груди или диплом с почетным званием унизительным похлопыванием по плечу, да еще чьей ладонью? – вора и невежды, десницей того, кто сам ни фига не смыслит в литературе, искусстве, воспитании. Где-то глубоко в омуте новых отношений с маэстро Вотуш замаячал материальчик для легкого и неглупого рассказа. Сам будучи не слишком чистым в обиходе, он выдавил из себя округлую мысль:

– В вашей книжке есть фрагменты воспоминаний о бабушке из серых пятидесятых годов. Из них можно соорудить роскошный бытовой и довольно юморной рассказ.

– Зачем это? – Он не опешил; человек дела, он конкретно брал быка за рога.

– Таких пяток рассказов да еще что-нибудь крупное и будет вторая, уже художественная книжка. Тогда можно подавать в Союз… Но я, как старый приживала этого совкового заведения, должен дружески оградить вас от опрометчивого шага. Союз в наши дни не дает преимуществ пишущему. Берут сто гривен в год взносов, а захочешь в дом творчества, плати суммищу, равную двум минимальным зарплатам. Захочешь издать книгу, ищи спонсоров, копи из приработков.

– Да, но есть же госзаказы, даже гранты, даже премийки какие-то дают.

– Лотерея. И играть в нее можно только живя в столице… Так что стоит ли?..

– Стоит. Я лишен подпитки. Потериал материальный стимул, требуется моральный. И на людях вид появится…

Афоныча подмывало сказать: не с нашим толоконным рылом да в охотный ряд. Можно пословицу выдать за шутку. Остановила мысль, что шутка ветхая и навостривший лыжи в Союз Олег Карпич не поймет.

Выручил сигнал от секретарши:

– Просятся двое знакомых.

Недавний эпизод повторился. На сей раз хозяину минут десять морочили голову родители очень уж талантливого, красивого, воспитанного, – что там еще могут сказать о своем единственном сыне отец и мать? – абитуриента. Ну, парень до того цивилизован, что при родителях не матерится, в классной аудитории не курит, в подоле от него пока еще ни одна не принесла… И эти просители ушли с выводом: только по контракту примут вашего идеального ребенка.

В коробе с английским декором был оставлен телефонный аппарат – коммутатор с автоответчиком и дюжиной иных наворотов, или, как сказали гости словами своего сыночка – прибамбасов.

После упорного творческого разговора и безвольного согласия гостя списать с его книги с доводкой первый вариант рассказа о бабушке из далеких пятидесятых годов, но под авторством Олега Карпича, Вотуш уходил.

– Заберите эту коробку! – Как-то возбужденно, с подчеркнуто брезгливой миной хозяин подал красочный презент уходящему.

– Да вы что! Это уже переходит все границы!

– Я вам сказал, что отрекаюсь от вредных привычек. А у вас хрипит телефон. Я ведь звоню вам и слышу.

– Этот комбайн стоит денег!

– Для таких просителей он ничего не стоит, если вообще они не передаривают то, что им подкинули за услугу с их стороны, им не нужно. Не видите, что ли, на папаше негде клейма поставить.

Слаб человек, под себя пробубнил, как шутку: «Лучше бы деньгами», спустился вниз и сел в машину ректора вуза, в салон же, на заднее сиденье, шофер погрузил ценный подарок. В захезанный подъезд, на третий этаж агрегат был доставлен вежливым шестеркой Карпича.

Супруга приняла подношение с восторгом; а Радий Афоныч огласил себя взяточником.

Но это еще слабая характеристика того круга, в который завела Радия Вотуша запоздалая страсть. Лихо еще впереди, как говаривали сказочники.