Деньги для путан

– Он же безумно талантлив. Я рядом с ним пополнялась интеллектом, куда там университету!..

– Мне лучше уйти?

– Лучше…

– Бестактно с моей стороны оставить женщину… У тебя же глаза на мокром месте.

– Позволь уж мне поплакать одной…

– Может, клин клином вышибить?

Вотуш, наверное, принялся за свои пуговицы. Она озверела:

– Я тебя вышибу вместе с дверью!

С того мгновения и до старости они ни разу не виделись.

Она перебралась в Израиль.

А к Прошину в его длинный кабинет главного редактора Вотуш зашел сразу, как тот вернулся с дипломом высшей партийной школы и его должность главного редактора была избавлена от унизительного «и.о.»

С порога приветствовал хозяина его стихами.

– Я собирал свои чувства в копилку.

Думалось впрок, выпало – в прах…

Вадим не прерывал. Пожал руку, усадил. Померил кабинет от шкафа, набитого авторскими дарами, – столичными поэтами, – до порога, одетого в кожу и заклепки. Поляки говорят: видно пана по халявам, и тут – походка высокого, очень нужного деятеля, хоть и метр шестьдесят с кепкой.

О городских сплетнях говорил нехотя – теперь он солидный человек, кто знает, куда заведет этот шутник, то есть, Вотуш. А когда Радий протянул ему рукопись рассказа, Вадим принял ее не так, как бывало при «и.о.», но как-то наотмашь и положил на дальний угол стола, едва ни биллиардного.

– Познакомлюсь.

На реплику:

– Я у тебя человек апробированный.

Ответил деликатно, но холодно:

– Вас опубликуй, сразу нахлынут графоманы. А это городская… не ли-те-ратурная газета.

И с того сакраментального дня пошла любопытная возня. Вотуш изредка заходил в кабинет главного, всякий раз по памяти (память!) читал его новые стихи, сообщал новости, которые еще не дошли до его корреспондентов. Но на предложенные рукописи своих рассказов получал все то же холодное: познакомлюсь – и перемещение листов формат – А4 на дальний угол стола.

Рассказы изредка появлялись. Только отобранные главой кабинета и в обидном сопровождении: то к событию в городе, то ко дню рождения Вотуша, то есть таким порядком, как печатали бездарей и чиновников. Зла не хватало.

Со временем Радий догадался, что Вадиму известен эпизод его кульбита с Алей: женщина в пылу последнего скандала выложила на чистоту… И стыдно стало: рыльце-то он, Радий, носил в пушку, а ходил, побирался. У кого? У номенклатурного рогоносца. И постановил для себя: забыть редакцию городской газеты.

Забыл на долгие годы. Но! Вот жгучая крайность. В прямом смысле жгучая. Жжет причинное место. Пошел.

На стенах полотна местных художников – в кабинете главного поквартально устраивается вернисаж знакомых живописцев, графиков, мелких скульпторов. Дальняя стенка все так же сплошь уставлена полками с книжками поэтов и прозаиков из столиц, местных авторов, есть и Радий Вотуш. Справа длиннющий стол заседаний. А под книжными полками, за новейшей конструкции рабочим столом, над компьютером стоит роскошно одетый, слегка цвёлый невысоклик с мешками под глазами и высоким, как говорят, сократовским лбом. Вотуш с порога начал, как и три десятка лет назад, стихами владыки городской прессы:

– Ты вновь эти руки целуешь,
повинно склоняясь головой:
– Любовь, у кого ты ночуешь?
– У добрых людей, дорогой.

– Спасибо. Помните, помните, – с прохладцей отозвался Прошин.

Дальше ничего не значащий обмен новостями, доклад о своем житье-бытье. Вотуш врал, потому что не мог открыться, мол, весь фокус его существования в добыче денег на блядей. А Прошин врал, потому, что не мог признаться, что его подпитывает та же партия бандитов, что и худрука Елиана Кравца, что он Вадим Вадимович, за счет этой партии побывал в Лондоне и Лос-Анджелеск, на Канарах и в Генуе и… и…

А когда Радий предложил два рассказа на выбор, то был огорошен любезностью поэта и редактора:

– Почему на выбор. У вас теперь такой авторитет, что публиковать можно с закрытыми глазами. – И протянул обе руки за рукописями. – Давайте, прочту с листа. А завтра вы мне пришлите их в электронном виде.

Вотуш захлебнулся и хотел через стол обнять благодетеля, но рук не хватило, и дальнейшая речь Прошина остановила:

– Опубликуем. И заплатим по максимуму. Это будет сто пятьдесят гривен…Но мы обязаны о ваших заработках сообщить в пенсионный фонд. А там, с пенсии, у вас вычтут пятнадцать процентов. Это – двести шестьдесят гривен. – И после паузы и плутоватой улыбки: – Так стоит ли овчинка выделки?

Вотуш снова опешил, но уже с другого конца.

– А-а… о-о-о…

– Все претензии к правительству.

Правительство можно иметь в виду, а вот Ксана отодвигается.

5

Дни рождения на пенсии – печальные даты. На год ближе к вечному блаженству, это раз. Хуже второе: мало кто вспоминает и поздравляет. Как правило, устраиваешь праздник сам себе. Накануне кое-как выпили с супругой, вспомнили первые совместные и славные денечки. После второй рюмки Вотуш приноравливался к совместному отдыху. Но увы, там принципы не нарушаются. Пришлось спать одному в кабинетике и там уж всю ночь вспоминал дальнейшие с супругой и только горькие дни.

А утром принесли конверт из Союза писателей – пятьсот гривен, презент!

Деньги оказались счастливыми: попали в нужный момент и в нужное место, то есть: супруги дома нет и – многое дозволено. И мозги свернуло налево.

В десять утра Радий Вотуш, не преминув восхититься своей памятью, набрал длиннющий мобильный номер:

– Ксана? Сегодня мне шестьдесят два, хочу отметить с тобой. Ну, часик… В двенадцать.

В трубке смешок и не то поощряющий, не то бесцеремонный голосок:

– Повело кота на крышу?

Вотушу захотелось быть повыше фривольной путаны, он эдак мудро изрек:

– Старцу для тонуса нужны хотя бы маленькие победы, хотя бы над женщиной.

В ответ наигранно застенчивый, прощупывающий полу-вопрос:

– О, по случаю столь круглой даты от меня презент? Ты не против, если со мной будет подруга? Ты же с двумя еще не отмечал, хи-хи, день рождения?