Деньги для путан

Вотуш посопел в трубку, – ему позволили взвесить, – и сдался на такие ее слова:

– Господи, всего в полкуска обойдется… дешевле закуски.

Собирался ветеран труда и быта обстоятельно: выбрился, постоял под душем, промыл и плотно вставил нижнюю челюсть. Перед двумя зеркалами системно оглядел свой вид и стыд; одевшись, дважды ощупал лицо, кобуру мобильного, карманы – принадлежности на месте: очки, телефон, бумажник. В последнем дважды открывал тайник, куда полчаса назад положил купюры, не без вздоха ощупал сотенные, три Тараса, и прощально рассмотрел Лесю. Ничего не останется для карманных расходов? С легким содроганием вспомнил… прикинул время до полудня, из-под спуда достал желтую таблетку «эргоса», разжевал своими и вставными зубами. Буйная фантазия как-то сразу пробудила ток крови в жилах, даже показалось, что щеки пошли квелым румянцем.

Улизнуть из дому незаметно не удалось: супруга вернулась, встала на пути в прихожей:

– Покажись.

Вотуш приготовился наврать с три короба. Не понадобилось. Благоверная принялась одергивать на нем свитер и куртку, зашла сзади, белой щеткой отряхнула брюки, хотя там ни пылинки. Как всегда благодушно ворчала, напоминая о его статусе:

– С вашим старческим бесстыдством вы сами по себе неопрятны, а люди плохо думают про жен.

Потом схватила сапожную щетку и походила по его башмакам. Еще окинула взглядом:

– Во! Теперь не грех показаться на людях.

– Ладно, ладно…

– Ладно! Если бы ты шел на рынок, а так – круг у тебя, хоть и не богатенький, но ученый и творческий, прилизанный… Пока! – И не то трижды махнула на прощанье, не то перекрестила в спину.

С тем и потопал прибитый глупой ситуацией Афоныч к маршрутке. С каждым шагом выравнивался, наживал достойное выражения лица, твердый шаг, молодел на встречном ветру.

Подходящий микроавтобус пришлось ожидать. Уже стоял нужный номер, но на него претендовала хромая льготница, а платить четыре гривны ветеран партии и культуры не хотел, тем более предстояли крупные расходы – полтысячи! Денег жалко. Ладно – сегодня даровые… а то все труднее даются приработки к пенсии, все упорней приходится выпрашивать платные встречи в библиотеках и разовые лекции в университете, а потом дома перепрятывать купюры по загашникам. Вспомнил слова Ксаны о закуске – не выставляла бы штоф, придется из джентльменства оплатить и его. Смириться бы с положением, сидеть бы. как подобает отставному совку, в четырех стенах, терпеть бы нажитые болячки и отнекивания супруги… Но все внутренности слишком развиты, искушение саднит, а в голове звучит бас Гремина: любви все возрасты покорны. И еще крепче: ее порывы благотворны. Может и ходить Вотушу до преклонной поры бодрячком оттого, что покоряется тому, чему все возрасты уступали издревле и до наших дней, от римских патрициев до наших партийцев.

Перед зелеными воротами известного домика перезвонил: я у подъезда – попросили подождать на улице, подальше, в тенечке. Понятно, выставляют очередного мавра. Ходил пять, десять минут под старыми акациями, оглядывался, не наткнуться бы на знакомых. Всю жизнь провел в одном городе, всякая собака приветливо виляет хвостом: при Радие Вотуше тварь и родилась и выросла. На пятнадцатой минуте заглянул в себя: не утомиться бы, ресурс еще на час нужен. Обидеться бы, позвонить и рявкнуть, однако – похоть! Тут же придется отступить и фальшивым жестом и звуком зализывать свои замечания – слаб человек.

Наконец, мобильник позвал, старый Афоныч подошел к подъезду. Секунда – дверь отворило миниатюрное создание лет двадцати двух. На плечах индейское пончо, похожее на русскую епанчу. Личико приготовленное заранее в строгости и уважении, легкая фигурка посторонилась: просим в хоромы. Не верилось, что эта внучка через полчаса станет естественной партнершей, и тут же дед возжелал юную грешницу.

В прихожей встретила Ксана, сравнить с напарницей – уже сложившаяся, размашистая женщина под тридцать, платье до того в обтяжку, что пышным грудям уже не хватало места в лифе, поперли из выреза. Они аппетитно пучились, но внимание гостя изначально, по режиссерскому замыслу хозяйки уже переадресовано на миниатюру, на девчонку, «нецке», – влетело в голову Вотушу. Чистоплотный старик даже переходя из комнаты в комнату обычно споласкивал руки, а тут сметнул башмаки в угол, стряхнул с плеч куртку на чьи-то руки и подался в спальню. «Жеребец» – подумал про себя с подъемом.

– Это подруга, – тем временем в растяжку говорила Ксана. – Зита.

«Очень приятно» – говорят в таких случаях. Но сказал это старик или только подумал, – все такое улетело вслед за мыслью: имя – придумка. Да и давняя партнерша Ксана вовсе и не Ксана? Вот же оказалось, что она не только «индивидуалка», но и сводница или там сутенерша, бандерша или еще что-нибудь покруче.

Впрочем, хозяйки гость не видел. Совсем рядом, в придушенном свете из-за гардин Зита опустила на ковер пончо-епанчу и запросто запустила крохотные с крупным маникюром пальчики за бровки плавок – спускала их медленно и призывно. Вотушу захотелось всего и сразу. Шепнул девчонке на ухо:

– В ротик ты берешь без резинки?

И услышал однозначное:

– Конечно, нет.

Подумал: могла бы выразиться помягче, ну что ли: не принято или: может, когда-нибудь. И ясно и не обидно.

Коренная кобылка подтолкнула его к широченно раскинутому дивану, уложила на спину, и партнерство началось не через полчаса, но не позже, как через пять минут. Мысли у гостя были не из той оперы: спешат девочки, на подходе, на конвейере следующий индивидуум…а руки старый дурак так и не помыл! Очнулся, когда Зита уже положила свои длинные, похожие на зреющие дыни, грудки ему к лицу и позволила целовать их. А матерая Ксана где-то в изножье приспосабливала резинку и с притворным, с модуляциями, писком вбирала в себя отросток. Чертовски необычно и нутром чуется – бодряще. Старый Афоныч даже выдал с ахом:

– Чувствую себя сенатором времен Нерона… в сауне… с гетерами. – Потом еще плел:

– У нас симпозиум! – И, зная, с кем имеет дело, пояснил: – Что такое симпозиум? Это обильное возлияние и приятие пищи в кругу гетер…

И тут же осекся: девушки примут как намек, нальют, накроют стол, а ты плати… В голове звучало: да, да, да! Что бы не произошло дальше с душой и плотью его, подобное он уже испытывал в течение своих извилистых и долгих годочков. Но то было тет-а-тет, а тут – дуэт. Фу, рифма, безвкусица… Но как вкусно спускается вниз малышка и занимает надлежащее место! Тут явилась школа, вышкол, опыт лежалой матроны, усвоенный одаренной шлюшкой. И все же – как хорошо. Забываются изношенные почки и частые позывы по маленькому, это не он похрапывает ночью так, что давно изгнан супругой из спальни в кабинетик. Это не его уже не тянет оглянуться на летящую мимо по бульвару фигурку или вывалить зенки на встречное смазливое личико, это не желтая таблетка сотрудничает с прекрасным полом! Радий Вотуш теперь плотью и кровью в полном здравии и в лучшей своей форме. Тут кстати реплика над головой:

– Дюжий товарищ…

И его глупейший отзыв:

– Не пил, не курил во всю жизнь, работал только то, что хотелось работать…

Черт, промолчал бы, весомей оказалась бы мысль девчонки. Так нет, живет старик на автомате: эти слова он постоянно говорит студентам на лекциях и подросткам во дворе, когда призывает их бросить в мусорный бак сигарету или жестянку с пивом. Стыдно. И тут же забывается и реплика и стыд – уж очень ударно ласкает миниатюрный чертенок.

Он уплывает в нирвану, мир теряет очертания, только радужное сияние и вышняя мелодия вокруг, и свет и звук – может, ничего такого в реалиях нет, может, это плод его собственного воображения, акт творчества – и это возносит старика, молодит и утверждает… Наверное, он теребит волосы крошки, потому что слышит смешок и шепот: «Да вы парикмахер». Наверное, сводница приближает радость к апогею, от изножья слышно: «Смазочка»…

Взлет, дрожь, прихватившая и его и девушек и… диван и – ничто, нежное, ароматное, сладостное ничто… Молодые мастерицы знают, что сталось с их клиентом, они несколько секунд мертво лежат, где кого застало, вытянутые или скрюченные, ни дыхания, ни пульса. Впитывай, осознавай – приходи еще, полтысячи на улице не валяется.

Потом исчезают, с кухни глухо звучит джезва о плитку, наползает горьковатый и нежный аромат тлеющей сигареты, за ним вкрадывается в ноздри дух бразильского арабико. Дамочки пошли по своей жизни дальше, а его оставили лежащим на вытяжку, пустым, равнодушным ко всему, похожим на покойника. Материал отработанный.

Постепенно старик осознает себя Вотушем, Радием и Афонычем, у которого есть руки, ноги, промежности… опростанные, изношенные. Навалившееся безразличие, брезгливость ко всему, на что ни глянет, и призрение к себе самому. Прогоняет это тяжелое ощущение легкой шуткой: «Апатия – это отношение к половому сношению после сношения».

А хозяйка уже поняла – живой дедуля – ошарашивает новой энергией, не дает ему одуматься, протирает его промежности бархаткой, что ли, споласкивает руки и выставляет на весу поднос ч тремя фужерами, полными шампанского, приготовленного заранее, уже осевшего, однако поданного со всей торжественностью.

– С днем рождения!

Пришлось вытряхнуть весь кошелек, все пятьсот и из загашника тридцать гривен.

… Шел к маршрутке и не смаковал адюльтер, а тупо думал: вот и улетел презент от коллег, вот и надул в который раз супругу, и нет карманных денег до конца месяца. Даже за проезд не будет, если место льготника занято.

Место льготника оказалось свободным. Вотуш скорчил плаксивую мину, чтобы убедить водителя в своей старости, полез в карман за удостоверением. И одернул руку: пальцы увязли в носовом платке, а платок – липкий, ёлкий – в сперме. Как это? Когда это протирал себя? – бред. Показалось, что рука сразу пропахла нечистым. Тем временем ступил в салон и услышал сиплый рокот от руля:

– Что вы цепляетесь за пенсионное? В горсовете его показывайте! Тут крутишь баранку по двенадцати часов, бензин дороже водки… А они ездют, ездют, хоть бы по делу, а то от безделья! На все у них бабок хватает, только не на проезд!..

Выскользнул пенсионер Вотуш из салона, мешком выпал, решил ждать другую маршрутку. У горла пульсировала жила, грудь ходила ходуном, на нее наваливался камень. Прокрутил в черепной коробке монолог водилы, и раз и два, и не стал ждать следующей машины, вдруг там окажется шофер свирепей первого. Пошел пешком. Топал изнурительно, покачивался, все посматривал на обгоняющие маршрутки – вроде полупустые, на льготных местах никого. Но Вотуш смолоду привык: и отмерять и отрезать один раз. Так и тащил пехотой свои шестьдесят два года и тяжкий, удручающий хвост любовных утех, радовавший его всего час назад.

Куда больший груз укладывался в душе в собственном дворе. Нужно было что-то решить с носовым платком – заботливая супруга поможет раздеваться, проверит, нет ли брызг на колошах и ботинках, не вспотел ли старик, не принес ли лишнего в карманах. Радий долго стоял над мусорным баком: плевое дело батистовый платок и лет ему до десяти, однако же и так много потерял он сегодня, и деньги у девочек и лицо перед водилой, так тут еще и платок! Бочком-бочком прижался к баку, незряче бросил противный, липкий комок, даже не глянул…

Подтянул живот, вскинул голову и нырнул в подъезд, словно ни в каких грехах не замешан. Если бы его встретила супруга, если бы пришлось душе работать, то есть, бодренько лгать, увиливать от контактов, все шло бы по старинке. Но ее дома не оказалось. Вотуш заспешил: разделся, принял душ, почистил зубы, спрятал одежонку так, чтобы не бросалась в глаза. Упал на диван совершенно без сил. Все и вся покинули деда. Пустота и одиночество, пронизанное мелкой подлостью и ложью. Не вспоминались красоты молодых девичьих тел, не конструировалась завтрашняя лекция перед нечастыми теперь студентами, ну ничегошеньки в мире не было. В мире не нужен и этот перепрыгнувший статистические нормы и все еще на ходу – человек на пенсии.

И навалилось черное уныние. Уныние – один из семи смертных грехов. Пытался найти оправдание своим неблаговидным похождениям. Мол, старуха, хоть и на много моложе его, но уже давно забыла, что такое ласка. Яростный уход за ним, только чтобы сохранить более или менее стабильное материальное положение, ну, еще по обязанности, по привычке… уход без любви. А этой штуки хочется опять же, по Гремину…

Такие оправдания не помогали: миллионы стариков доживают век, скрепя сердце и скрипя косточками без любви, даже купленной. Впрочем, что это за жизнь!..

6

На шестьдесят третьем году жизни широкий общественник Радий Вотуш засиделся дома и забоялся: а вдруг о нем забыли.

Робкий, но заставивший вздрогнуть от неожиданности звонок, все же позвал к телефону:

– Помните Олега Карпича? Вы мне подарили свой двухтомник.