– Скорее, ничейный карьерист, – была реплика-вставка.
Слово по слову, Вотуш напросился в ее тихую квартирку.
Что у него, заурядного режиссера и тогда начинающего писаки, что у нее, супруги недавнего комсомольского босса, а ныне партийного редактора – рядовое жилище. В «хрущовке» двухкомнатная хижина, совмещенные ванна и санузел, кухонька на троих тощих обитателей. Видимо, гнездо пану не по пыци.
Супруге номенклатурщик оставил простенькую мебель: сервант, секретер, в нише что-то полу раскинутое – кровать или тахта, из скромности гость не всмотрелся. Понятно, молодой карьерист бежал не только от сварливой супруги, но и от заурядного прошлого. Номенклатурная должность обеспечит его сполна и жильем и женским вниманием – такое время.
С порога Афоныч представился шутя:
– Классик местной прозы.
Она парировала еще лучше:
– Нифертити.
У Али расписная еврейская головка держалась на длинной, словно нарочито и вручную вытянутой шее. Радий вспомнил свой давний комплимент этой дамочке и осклабился:
– Польщен, такая женщина помнит…
– Чайку? – спросила хозяйка.
Гость по простоте плюхнул на стол продолговатый тортик и шкалик коньяку.
– Ого! – сказала она, брезгливо кривясь: – Стеклянную тару я выбрасываю в окно. С содержимым.
– Понятно, семейные уроки. – И сел, не зная, как вести себя дальше.
Его, слегка оробевшего, пожалели:
– Ладно, мы ведь оба не пьющие, можно по рюмашке.
Диалог ему нравился, особенно исполнение ролей. Аля была бледна, не подкрашенные брови и без того черны, в глаза он не всматривался, все-таки первый приход. А вот тельце с упрямыми грудками и балетными ягодицами, кроме ситцевого, в зеленые штрихи, платьица, с исподу явно на себе ничего не держало.
Выпили, о чем-то говорили. Вотуш из тех ходоков, что поначалу волнуются и соображают только в одном направлении – туда ли идет дело. Так что вынес в памяти исключительно важные, пригодные в литературе фразы, как-то:
– Я хочу, чтобы хоть один человек на земле понимал меня. А с ним мы говорим на разных языках. – «С ним» – это с Вадимом Прошиным.
Женщина не была уверена, что покинута напрочь, потому роптала как бы в ползлости.
– Капризный он, как беременная женщина.
– Это же мило… – Радий помаленьку садился в лужу.
– Мило, когда девять месяцев, но когда девять лет кряду!..
Он хотел покрыть ее ловкую фразу чем-то бойким и веско заявил:
– Ну, остался только развод, дележ…
Не закончил, женщина была в ударе и красиво посмеялась:
– Делить не чего. Разве что сына. Вадим гений, но не Соломон: рубить надвое не решится.
Драматург не привык проигрывать в диалогах и повернул мысль так:
– Если гений, почему же развод?
– Жить с гением все равно, что жить в годы перемен – избави нас, Господи!
Станиславский учит: если мало слов, переходи к действию. После второй рюмки гость пошел ва-банк:
– Я сполоснусь? – Опрометчивый намек, смиренный вопрос – все в одном.
Она и тут стояла выше и шагала дальше. Возвела свои черные еврейские брови, с легким удивлением откинула голову, насмешливо, как бы про себя проговорила:
– Секс – не менее важен, чем дыхание, важно, чтобы полной грудью.
Вотуш встал, глядя на дверь ванной.
– Иди. – Она откровенно перешла «на ты», тем самым включила зеленый свет.
Когда Радий разделся, слегка ошпарился душем, она вошла в наряде Евы и проделала то, о чем сообщал шустрый выпивоха-журналист. По-матерински деликатно, даже трогательно намылила ему спину, повернула к себе одним едва заметным касанием… намылила отзывчивую деталь его тела, теплой водой смыла, протерла свежим полотенцем. Такое Радий встретил впервые и много дал бы, будь оно прижилось в его семье. В кровати или на тахте (он уже совсем мало соображал) она довершила предсказание известного бабника. В ответ получила сторицею. Для дальнейшей жизни Радий запомнил, что мужская сила – в руках женщины, и талантливая самка при желании удержит на плаву любого слабака, и как угодно долго.
Это была женщина, восторги которой проистекали от восторгов мужчины, ею творимых. И понятно, если она уже не хочет или не может потрясти натуру самца, он перестает ее интересовать. Ответ на вопрос: почему развод.
Буквально на следующий день Вотуш был прощен супругой; тогда же начал репетицию нового спектакля (помнится, по Джону Бойнтону Пристли), рад был, что тупое начальство не запретило ему «абстрактный гуманизм» – и забыл об Але. Но когда пресытился неожиданным экранным успехом и обычным домашним угощением, вспомнил об Алиной сервировке утех. Кажется, месяца полтора спустя попросился к ней. Пригласила.
С порога Радий затеял прежнюю игру:
– Классик местной прозы.
Она стояла вся в темном, словно в панцирь, затянутая в костюмчик, который настоящие классики называют английским. Отвечала сдержанно:
– Фенита ля комедия!
– Ты… вы пригласили меня, чтобы заявить об этом?
– И тебя и прочих моих популяризаторов.
– Гм, а что же было это… то все?..
– У меня был запой.
– Закодировалась, как … что ли?
– Официально развелась.
– Э-э-э… стоит ли так с плеча? Тебе… так больно?