Деньги для путан

Она вдруг тихо завизжала, не то из шалости, не то от восторга. Акробатическим движением оказалась на полу, лицом к его коленям. Носом уткнувшись в его живот, она горячей ладонью толкнула его в грудь.

– Падайте. Падайте и летите долго, долго.

Голыми грудями повела влево и вправо, зацепила все, что можно было задеть, и принялась едва чувствительно, по-младенчески целовать давно набухший отросток.

– Как все это забыто мной! – крикнул он шепотом.

– Когда мужчины это забывают, они скоро старятся, – не отрываясь, она ухитрилась высказать такую важную мысль.

И правда, ему так бы лететь и лететь. И ничего большего не надо. Когда он стонал, она визжала в обе ноздри, разделяя и умножая наслаждение.

Потом дала отлежаться и придти в себя. В какой-то момент почувствовала, что пауза затянулась, сбивчиво прошептала:

– Вы бываете среди людей, не стыдитесь, и не то, что я, не обходите встречных, чтобы не наткнуться на клиента за пределами… Да и, при удачах, на себя времени не остается. Я… разве что телевизор… Вот, говорят, Юля метит в президенты… Женщина у власти – уж-жасно!

Вотуш сквозь теплую негу пошутил:

– Но ты же уверена, что ты умнее меня и всех твоих клиентов?

– Из чего вы взяли?

– Режиссируешь встречи, играешь в игру очередного гостя. Догадываешься, где тут коронка.

– А!.. да… так это же что!..

Тут она пересела дальше, на расстоянии рассматривала старика и глубоко спрашивала:

– Из ящика говорят, что Басков ездил на Мальдивы с Волочковой. Они что, спали вместе?

– Чистая ты женщина! Ты полагаешь, что отношения упрощаются только у тебя. У нас, да более, у тех, кто при больших деньгах, разврат выше всякой ватерлинии!

Ксана смутилась не на шутку, отодвинулась еще, и речь повела не в отвлеченную сторону, а вернулась к тому, в чем она не одну собаку съела:

– Не все любят оральный секс. Вы – гурман. Вы угадали, почувствовали… я ведь больше люблю… так…

И он подумал: нет, тут что-то большее, чем плотская работа. Женщина идет навстречу от полноты сердца. И тут она попала на своего. В какие-то мгновения он старался развенчать эту мысль, мол, профессионалка, поднаторела… И ловил каждое ее движение, каждое слово и звук, чтобы уличить. Но не было отдельных ни движений, ни звуков со словами. Вернее, они были, но только как сопровождение чего-то большого и главного. А что это такое, важное и наполняющее тебя всего, подстарок не догадывался. И прекрасно! Чем меньше называешь явления словами, тем они загадочней и красивей…

Послевкусие важнее вкуса. Прокрадываясь чужим двором на улицу, потом с независимым видом шагая по тротуару, Вотуш чувствовал себя на том самом седьмом небе, о котором пели классики. В голове светло, мир воспринимается с самой веселой стороны и каждая клетка организма молодеет. И ясно же стало, что дома о нем не заботились вовсе. Ведь прежде всего мужику надо внушить сознание, что он главная, желанная, чрезвычайно важная часть семьи, а не упряжная лошадь, похожая на ту, загодя ослепленную, что ходит в драной шлее вокруг колодца и качает, качает воду. Тогда он, и правда, будет горбатиться и стараться. Надо знать, что у самца, даже подержанного и махнувшего на себя рукой, часты смены настроения, а желания спонтанны. Угадывать их и тут же удовлетворять – святое дело супруги. И никогда его не потянет на сторону. Еще неплохо бы женам скрывать свои малые хлопоты и болячки, все то, в чем мужики не могут помочь… А что у него дома? Придет с работы – ой, забыла принести родниковой воды, сбегай! А двоюродная теща, тетя Двойра, в припряжку: развесь белье, я не дотянусь до веревки. А телевизор? Их два и каждый предназначен, словно заблокирован: для тещи – сериалами, для супруги – политическими разборками. А твой футбол, бокс, специальные программы – все такие прибамбасы в расчет не берутся.

И уж совсем плохо к ночи.

– Я сегодня накрутилась: стирка, варка, поход к знахарке. А та советовала против пятницы – ни-ни! Спи на диване.

– Ты вчера не достал денег на куртку, я расстроена, дай отдохнуть от тебя.

– Звонила дочь, они поссорились с мужем… – и тот же адрес для сна.

А после курорта вовсе отвод.

Какие там уют и ласка? Ради чего вкалывать и унижаться на службе?!

И на полдороги домой выкристаллизовалась мысль: великое дело публичные дома! Ты знаешь, зачем туда идешь и встречают тебя исключительно ради твоей цели. Ничего привходящего и чуждого ласке. Жена хуже, повторял и повторял Вотуш: собирает болячки, сплетни, долги, все про тебя – все такое несет в постель. Он пытался прогнать эту мысль, как назойливую муху, а она возвращалась, становилась во главу рассуждений. Где уж тут протиснуться новизне и восторгу! Ой, как плохо, что приюты любви приватные и вне закона. Поставить бы дело на державную ногу, оснастить комфортом и медициной, подобрать барышень на всякий вкус!.. И счастлив народ, и в казну доход… А нравственность? Если общество развалилось, девять из десяти заповедей Исхода попраны, то почему крайней должна быть самый невинный догмат Моисея? Ведь никаких счетов не предъявляешь супруге, после красивой встряски на стороне, даже любишь ее неким остаточным чувством самца.

Великая странность случилась к ночи. У супруги не было повода огорчаться его поведением – аккурат день зарплаты и вроде бы всю принес ей. Ужин удался, по телевизору не показывали борзых от власти – только юмор… А он ни разу не взглянул на законную, даже когда она фланировала под самым его носом в одной ночнушке.

На другой вечер – то же. В течение недели Вотуш до того удумался, что пришел к выводу, что он не может изменить Ксане. Неприлично обижать такое красивое, покладистое, нежное, преданное тебе существо, пусть преданность наигранная, как на подмостках, и только на оплаченное время. но артистично. Ну, не может мужик ее вычеркнуть не только из памяти, но и из «послевкусия». Понял это, и его обдало холодом – перепугался в смерть. Может это и есть то самое, что называется развратом? Не сам поход к путанее, а то, что откладывается в душе и ломает взгляд на семью. О, скудный наш менталитет!

Притупилось желание, состояние всего организма стало настороженным, виноватым и слабым. Теперь он боялся смотреть фильмы с эротическими сценами, не оглядывался на жену неглиже. Совсем сдвинулся, когда понял, что все время просматривает улицу на сто шагов вперед, чтобы не встретить Ксану. Ведь никак не сможет отказать себе в новой встрече с нею. Слаб человек.

Да, в загул следует пускаться смолоду, а в подстарках – сиди дома, а то неровен час – сдвинешься и станешь беречь верность не супруге, но путанее.

Завершение этой главы ни одному пишущему и в голову не пришло бы: супруга крепко полюбила Вотуша за то, что он «зауважал ее и больше никогда не лез к ней со всякими глупостями».

2

Пока Радий Афоныч Вотуш отбывал службу, заботился, за что-то отвечал, кого-то побаивался – душа держалась в теле. Но вот подстарка торжественно вытолкали на пенсию. Получил тысячу восемьсот гривен месячного содержания, завел кредитную карточку. На этом его интеллектуальный труд закончился – супруга отняла карточку и позволила ему думать безотчетно и налегке. Обострилась тяга к… как теперь оказалось, не слабому, а к сильному – женскому полу. При относительной молодости и творческом фарте мужик был заметен и редакторами периодики и дамами бальзаковского возраста. Теперь же редакторы экономили и не платили, сами брали деньги с претендентов на газетные полосы, а дамы, если они еще не совсем потеряли упругость, поворачивались на голос помоложе, чем у Афоныча, и глаз задерживали на плечах пошире, чем у него же. Совсем приуныл старый ловелас. И на склоне лет сделал свое первое открытие. Тянул службу, писал, вертелся в обществе, ел, воспитывал детей этот индивидуум только частью своего существа. Меньшей. Большая же часть души и плоти либо охотилась за партнершей, либо страдала ее отсутствием. И на это уходили дни и силы. Старик не стыдился своей слабости, даже придумал для нее родословную. Смолоду Радий жил под высоченными лысеющими акациями, только акациями: у земляков не хватало вкуса и потребности заводить другие породы деревьев, да и подсаживать к умирающим тоже не спешили, лень матушка! Всегда ходил парень, потом мужик и, наконец, старик по разбитым тротуарам, переступал через гнутые трамвайные рельсы. Жил, если не в хрущевке, то в панельной девятиэтажке, которая походила на карточный домик и со дня сдачи уже требовала ремонта. Ел Вотуш что Бог подкинет, не курил, не пил – по бедности. Но это все реальность, мир для других. У Радия Вотуша – своя вселенная. В ней до сих пор Лермонтов читает «Мцыри» у Краевского в редакции, объединенным королевством правит Виктория, стоит на плоту в океане Тур Хейердал, на олимп восходит Лина Костенко, к причалу Ниццы рулит яхта Билла Гейтса, а в Новой Зеландии, в огромном Окленде, прохожий пьет прямо из пробегающего мимо ручья.

Фантазии красивей и надежней реальности. Возникает потребность воплотить их… А поскольку высокая поэзия: преодоление океана на плоту, райские кущи Новой Зеландии и прочая уймища прочитанного, увиденного, переваренного в черепной коробке – есть наслаждение, то оно требовало доступной замены, по-ученому, сублимации. А равным внутреннему миру Вотуша в натуре могла быть только прекрасная женщина в полном обнажении. По причине незначительных физических изъянов и значительных материальных недостатков Афоныч с молоду на красавиц не посягал. Потому и воплотил свои эстетические и эротические мечты в заурядную сотрудницу – исподволь коллектив женил его на ней. С годами она оказалась лидером, а он попал к ней в фарватер. Смолоду дамочка с венчиком комплексов подогнала мужика под себя, а к старости уже топтала, деликатно, но всеми четырьмя. Мечты рассыпались с периода лета, по Пифагору. Кое-как слепились они снова к осени, с приходом независимости и демократии по-украински, то есть, при тихом и виноватом, а вскоре явном и наглом беззаконии. Можно развернуться. Но оказалось, что возраст не всегда подспорье.

Теперь о возрасте Радия Афоныча говорят: у мужика все лучшее позади и не осталось ничего, кроме денег. Загвоздочка! Денег у него, как не было, так и нет. А потребность в них взбухает. Причина – все та же похоть. Ни, пожалуй, старость по табели Пифагора (помните: старец, зима, читай – покойник на ходу)… Так вот: ни почтенный возраст, ни усилия супруги отвратить «козлика от огорода», ни усмиряющие цитаты Писания, ничто не заглушило заурядной тяги к женщине. О возрасте совершенно противное говорили классики: любви все возрасты покорны. А культура великих держится на уроках Писания. Так что два пункта съедали друг друга. Жена, как и все жены, своей пропагандой только возводила стену неприязни в семье и умножала позывы на сторону. А засилье голеньких девок в Интернете и беспардонные манки уводили от здравого смысла напрочь. Нравственность держалась только на отсутствии денег.

И тут поворот сюжета. Собственно, со следующего абзаца сюжет будет двойным. Сигание в гречку и поиски средств для разбега.

Старый литератор вспомнил о недавно написанной пьесе об Иване Мазепе. Собственно, автор никогда не забывал о ней. Но за четверть века членства в Союзе писателей и производного от сего унижения привык подолгу ждать решения свыше, даже если это «выше» было рядом. Мужик давно нажил поганенькое чувство тщетного ожидания. И порой отказ принимал равноценно подписи на Договоре. В пьесе заложена чудная идея, вся в емком названии «Анафема». И драматический ход хоть куда! Что-то перенесено с времен «пролеткульта» и «синей блузы». Судят покойного гетмана пристрастные, оголтелые наши современники: прокурор и адвокат, разумеется, с судьей посредине. Каждый излагает свой взгляд на деяния великого отступника, и после каждого монолога радетелей идет сцена из прошлого: иллюстрация и доказательство правоты обвинителя или правоты защитника Мазепы. Редкой находкой драматурга был факт: и сцена «за» и сцена «против» игралась одними и теми же словами. Но расстановка акцентов и оценок сказанного приводила к тому, что в одном случае Иван Степанович представал преступником, а в другом – героем. Пьеса три недели лежала в портфеле художественного руководителя (он же директор) театра. Пора бы прочесть и дать ответ, желательно положительный. Вотуш – автор апробированный, а директор и режиссер Елиан Иванович Кравец – давний приятель и поклонник опусов Радия. Вот оттуда явятся денежки, а с ними и дорожка к Ксане, по ней можно топать и топать, раньше пьесы окупались изрядно. Заповеди Исхода и смущение одинокой души художника утратили силу при явившихся возможностях.

Приемная и кабинет директора походил на райком партии времен гражданской войны (понятно, по совковым спектаклям и фильмам). Двери распахнуты, люди свободно шастают взад-вперед. И Вотуш свободно прошел в широкий кабинет хозяина театра. Стол завален книгами и подшивками пьес, Компьютер едва выглядывает из вороха. На стенах грамоты, благодарности и, за спиной недавнего коммуниста в угоду вольнодумству – икона святого Николая. Вотуш взболтал внутри себя нагловатый настрой веселенького завсегдатая, – многолетняя дружба тому порукой… – но с порога ахнул:

– Вау!

Повод был нешуточный: на ближнем краю Т-образного стола выстроилось не менее дюжины горластых разномастных, початых и нетронутых бутылок.

– Прошу без аффектов! – отозвался Кравец от дальней стены.

С буйными залысинами, накачанный, пружинистый и, как всегда, наглаженный и не по мужски ароматный, он протягивал обе костистые руки для издавна принятых легких объятий.

– Так моральное же разложение налицо! – как бы заражаясь весельем хозяина воскликнул гость.

– 0, напротив. Искореняем зло. Всему этому добру дорога в мусорный ящик.

– Варум?

– Твой герой Мазепа пришел на «руину» и поднялся до князя Римской империи, и аз многогрешный ступил в наше растрепанное время, когда зритель не ходит, из стен при воплях со сцены сыплется штукатурка, люстра вот-вот рухнет на головы, а бедный артист третий месяц ждет жалования…

– Ну-ну?

– Есть задумка залатать все дыры и получить высокое знание народного артиста.

– Олл-райт и вери вел! Давай начнем с грандиозной постановки «Анафемы».