По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина

Чтобы добраться туда, мы, я и фотокорреспондент Лобов, сначала прилетели в Баку на самолёте, затем долго ехали на поезде. Железнодорожный путь своеобразный. Дорога проходит впритык к границе с Ираном. Во многих местах от соседней страны отделяет только река Аракс. При этом с советской стороны два ряда колючей проволоки пограничники умудрялись расположить даже на обрывистом берегу. Тогда как на иранской стороне я не видел никакого заграждения! И были ли пограничные посты – трудно сказать. На некоторых иранских склонах стояли глинобитные сооружения без окон и дверей – может, это и были наблюдательные пункты?

Единственный ограждённый на иранской стороне участок был только в зоне строительства совместной гидроэлектростанции. С нашей стороны тоже оградили. И по обоим берегам Аракса получилась нейтральная строительная площадка для работников из двух стран. При этом с нашей стороны попасть туда можно было почти как за границу. Правда, нас, корреспондентов, приехавших из далёкой Москвы, всё же туда допустили, не оформляя загранпаспортов.

Самым многолюдным населённым пунктом по дороге была Джульфа. Город разделён на две страны. Когда потом мы возвращались из Нахичевани, иранская Джульфа была пышно иллюминирована: отмечали день рождения шаха.

Вдоль железной дороги – практически голые, безлюдные гористые нахичеванские места. Присутствие человека заметили лишь в нескольких точках. Точнее отсутствие. Как солдаты в строю, рядами стояли сотни каменных стел – хачкары. «Здесь раньше были армянские сёла, – пояснил нам сосед по купе, судя по одежде – гражданский лётчик. – Их вырезали турки». Жуткое впечатление.

К сожалению, в 2000-е годы азербайджанская власть уничтожила все хачкары в районе Джульфы. Несмотря на протесты ЮНЕСКО, защищавшей их как памятники культуры. А мы ругаем ИГИЛ (запрещённый у нас) за разрушение древнейших исторических объектов! Или вспоминаем уничтожение церквей большевиками! Но и в двадцать первом веке процветает варварство даже во вроде бы вполне цивилизованной стране!

Нахичеванская республика – край древний. В её столице нам показали башню-мавзолей Момине-Хатун, построенную в 1186 году!

Но есть древность, история, а есть – архаичность. Идёшь по городу, и вдруг оказываешься в каменном тоннеле. С обеих сторон улицы – глухие глинобитные заборы. В Средней Азии их называют дувалами. Как в Нахичевани – не спросил (или позабыл). Они создают удивительную ситуацию. Вот идёт впереди тебя человек и вдруг исчезает в стене. Или, наоборот, внезапно появляется, открыв калитку, не отличимую от остального забора ни цветом, ни формою.

Но дело не только в архитектурных особенностях бытия. А в менталитете нахичеванцев. Понятно, что у мусульман, даже у советских, всё иначе, чем у жителей христианской части СССР. Но была заметна разница и с теми мусульманскими районами, что ближе к центру страны, и к Баку.

У меня создалось впечатление, что с нашим приездом в Нахичевани началась декада советской власти. Мы ощущали себя гостями не части нашей страны, а далёкого зарубежного азиатского города. Дело не в заунывной восточной музыке, которая окружает тебя повсюду. К этому фону мы привыкли ещё в Баку. И это – естественно. Не естественно, когда женщины ходят в платках, прикусывая его уголок и как бы закрывая часть лица. Стоит внимательнее, подольше посмотреть на нахичеванку – тут же отворачивается, убегает. Хорошо, в парандже никого не видели.

Вообще отношения к женщине нам показалось весьма специфическим.

Все частные дома – двухэтажные. Первый, низкий, – хозяйственный. Там и кухня. Второй – как на Руси горница – для гостей и праздников. Поднимаясь туда, мы непременно оставляли обувь перед порогом. Это нормально. Ненормально иное: мы никогда на втором этаже не видели женщин, их туда не пускали. Они внизу готовят еду, но приносят её наверх только мужчины.

Единственный населённый пункт Аджарии, где мы обедали вместе с женщинами, это было армянское село Арынч. Христиане! И мы почувствовали себя почти как дома, в привычной цивилизованной обстановке. Без напряжённости, без непонятных нам условностей…

Нас пригласили на свадьбу в азербайджанское горное село Ашагы Кышлак. Едем на «Газике». Внизу, у ручья девушка плещется водой – то ли играет, то ли что полощет. «Это – невеста», – сказал нам сопровождающий. Девятнадцатилетнюю Гюру, доярку, дочь чабана, отдавали замуж за двадцатипятилетнего колхозного библиотекаря Гашама (а его отцу, между прочим, было девяносто восемь лет!). Как же так – свадьба, а невеста гуляет вдали от дома и в одиночестве?

Свадьба здесь, объяснили нам, длится несколько дней. Попробую её описать по путевым заметкам в записной книжке и по тексту моей статьи в журнале «Край Рад».

Накануне свадьбы, в четверг молодожёны ездили в нахичеванский загс. Там жених обычно вручает невесте кольцо, серьги, часы, платок. Вручает ли что невеста жениху в этот день, у меня не записано, да и вряд ли.

На первый день свадьбы, в пятницу, собирается совет стариков-аксакалов. Что они там решают, не знаю.

Приглашают на торжество всё село и всех родственников и знакомых из соседних сёл, даже из Баку и Москвы. По пригласительным билетам. Причём жених отдельно приглашает, невеста – отдельно.

Далее процитирую свою журнальную статью:

Свадьба началась в пятницу. Началась раздельно: в доме жениха и в доме невесты.

Еще с утра были забиты бараны. И на улице, на длинной ленте углей жарились шашлыки. На огромных противнях женщины пекут целые простыни лаваша – хлеба толщиной с блин.

Гости собираются неспеша. Кто приходит пешком, кто подъезжает на автомобиле, кто на ослике. На женщинах яркие платки шириной с Каспийское море. Им накрываются почти до пят. Мужчины предпочитают черные и темно-серые костюмы и кепи с большим козырьком.

Угощают гостей так: сначала подают шашлык, накрытый лавашем, и разные ароматные травы и только потом наливают водку, коньяк, вино.

Оставив по восточному обычаю обувь у порога, в самой большой комнате дома собрались человек 150. По кругу поставлены столы. В середине, прохаживаясь, поет народные песни ашуг.

А на улице – танцы. Маленький оркестр – две флейты и барабан – с утра до полночи играет нескончаемые мелодии. Мужчины, взявшись за руки, танцуют народный танец яллы. Вначале медленно. Потом все быстрее, быстрее…. Женщины – в роли зрителей. Впрочем, в опустевший круг вошла девочка лет тринадцати и так лихо под национальную мелодию исполнила твист, что даже невозмутимые аксакалы заулыбались.

К вечеру родственники жениха с подарками пошли в дом невесты.

Жених через родственников передаёт невесте (пока встречаться им не положено) хонч – металлический поднос. На нём подарки: туфли, готовое платье или ткань, из которой уже к воскресенью надо сшить невесте свадебное платье.

В субботу проходят девичники и мальчишники. С одной стороны, это как бы прощание жениха и невесты с холостой жизнью, а с другой, – передача эстафеты следующим парам. У невесты собираются молодые девушки, будущие невесты, у жениха соответственно – будущие женихи. При этом совершают такой странный обряд: девушки окунают в хну пальцы, а парни – половину мизинца.

В этот день родственники невесты принесли подарки жениху: мебельный гарнитур, занавески, ковёр, одеяла…

На третий день свадьбы ещё больше гостей. В этот день жених и невеста наконец-то вместе. Она в новом платье, которое за сутки сшили из ткани, подаренной женихом.

Тамада объявляет, что пора дарить подарки. Тут же идёт их сбор. Родственники жениха и родственники невесты здороваются, целуются. Гости произносят длинные тосты, заказывают ашугу песни, прославляющие мужество мужчины, верность и красоту женщины.

Восточная свадьба обязательно должна была заканчиваться после брачной ночи демонстрацией простыни, испачканной кровью невесты. А если она ещё раньше потеряла девственность? Или что-то не получилось у жениха? Селяне рассказывали нам о приёмах хитрых родственников невесты, чтобы скрыть её добрачный грех. Например, убивали голубя. Говорят, его кровь наиболее близкая по внешним признакам к человеческой. Но если аксакалы раскрывали подлог, то дело могло дойти до скандала. И даже до расторжения брака. Правда, в советские времена это уже бывало редкостью. Практически всё обсуждалось заранее. Главное, чтобы с подарками всё сошлось, как договаривались…

…С самой неожиданной стороны открылся «женский вопрос», когда я решил сделать зарисовку о современной советской женщине, нахичеванке-интеллигентке нового времени, освободившейся от древних восточных предрассудков. И кто как не учитель должен нести в массы светлое, новое, прогрессивное… Мне порекомендовали одну юную учительницу. Не помню, что она преподавала, кажется математику. Но разговора не получилось. Нет, не потому, что плохо владела русским языком. Создалось впечатление, что она боится со мной беседовать. Почти на любой, самый обыкновенный вопрос о занятиях, учениках, она отмалчивалась. То ли боялась сказать что-то не так при сидящем рядом с ней директоре школы, то ли мусульманские порядки не располагали к откровенному разговору с чужим мужчиной. Я был обескуражен. Так и не смог подобрать ключик к сердцу и мозгам нахичеванской интеллигентки. Задумка сорвалась.

Были у нас целевые поездки по республике.

На Араксе уже около года строился совместный с Ираном гидроузел. Пригласили сюда опытных специалистов-гидростроителей со всего Союза, особенно было много с Волги, Украины, и, конечно, азербайджанские. Использовалась главным образом советская техника: мощные экскаваторы, самосвалы – «БелАЗы» и «КрАЗы»…

С территории будущего водохранилища собирались переселить жителей из восьмисот глинобитных домов. На советской стороне к сносу готовились три села. Как восприняли это насильственную перемену места жительства, осталось тайной: с протестами и нежеланием покидать родовые гнёзда или с искренним желанием пожить в более комфортных условиях? О такой проблеме советская пресса в те годы не сообщала.

Правда, через восемь лет после нашего посещения Аракса о подобной проблеме эмоционально поведал иркутский писатель Валентин Распутин в повести «Прощание с Матёрой». Но это – художественное осмысление, личная оценка автора. А газеты рапортовали о перекрытиях рек, о гигантских искусственных морях, о введённых в эксплуатацию мегаваттах. Всё для блага человека! И в каждый исторический период весь советский народ знал имя этого Человека. Того, кто рулит страной из Кремля и думает обо всех и за всех… Правда, после смерти такого Человека выяснялось, что у него случались ошибки, но вот новый Человек, утверждали, всё исправит…

Во втором по численности жителей после Нахичевани городе – Ордубаде посетили консервный завод, где нас угостили редкими, неожиданными видами варений из кавказских фруктов. В том числе из… грецких орехов!

Удивило обилие бочек на территории завода. В них росли лимоны с созревающими плодами. В этом горном крае много солнца, но на высокогорье случаются морозы, и при резком похолодании бочки с лимонами заносят в помещение.

В Ордубаде ещё одно экзотическое производство – кокономотальная фабрика. Технология не простая, капризная. Шёлк – дело тонкое. Но выгодное. Продукцию отсюда поставляли даже за границу – в Италию и Японию. Странно было видеть гору белых коконов, формой похожих на более известный нам земляной орех арахис.

В Бадамлы попили очень вкусной местной минеральной водички. Жаль, что в Москве она не продавалась. Да и сейчас её не видно – далековато везти, к тому же теперь – через границы. Вообще минеральных источников в республике много, но этот был самый производительный, самый обустроенный, возможно и по химическим характеристикам он превосходил другие.

Неожиданно на розливной конвейерной линии увидели рабочего – не кавказца, а парня славянской внешности. Он явно не хотел с нами вступать в разговор. Как его занесло сюда? Прячется от милиции или бывших криминальных дружков? Сбежал от алиментов?..

А как занесло в отдалённую Нахичевань других русских, представителей других не кавказских национальностей?.. Это – тема дополнительного расследования. И, возможно, приоткрылись бы удивительные судьбы – счастливые и трагические. Но на это у нас не было времени.

Свозили нас на Шахбузский винзавод. Новый. Но он уже отметился медалью в Будапеште. Однако нам не повезло. Вдвойне. До очередного урожая далеко, и огромные чаны, где мнут виноград, пустовали. Жаль. Хотелось воочию посмотреть, как мнут. Босиком! Помните итальянский фильм «Укрощение строптивого»? Как там Адриано Челентано под великолепную мелодию топтал виноград босыми ногами! Загляденье!

И попробовать местное медалированное винцо тоже не удалось: так долго виноделы у себя его не хранят, всё до последней бутылки отправили в торговлю. Или сами уже распили – в ожидании нового урожая.

В упомянутом горном селе Ашагы Кышлак чабан Байрам Ахмедов рассказал о своём нелёгком труде. Водит он колхозное овечье-баранье стадо уже много лет. Начисляют ему по одному рублю семьдесят две копейки на трудодень. В месяц выходит по сто – сто двадцать рублей. Торговец «свежей» баранинкой или цитрусовыми на столичных рынках зарабатывал тогда намного больше. И виноградарям в армянском совхозе имени Шаумяна платили больше – по четыре рубля за трудодень. Впрочем, сколько набегало трудодней у тех виноградарей, сейчас сказать не могу. Но разница в цене трудодня возникала из-за уровня прибыльности того или иного хозяйства.

Чабанить – это очень тяжёлое круглогодичное и круглосуточное занятие: грозы, бураны, волки, медведи… Байраму же стукнуло уже семьдесят лет. Правда, выглядел он превосходно: крупный, сильный, с загорело-обветренным лицом почти без морщин. А как он быстро, словно юноша, поднялся к стаду, которое в ходе нашего затянувшегося разговора стало заворачивать не туда, куда следует маршрут! И, хотя у него куча детей и внуков, сам он посчитал себя ещё вполне молодым.

Конечно, семьдесят лет для горцев – не старческий возраст. Тут много долгожителей. Нам называли имена тех, кому уже давно за сто: сто тридцать и даже сто сорок. Правда, к этим данным надо относиться осторожно, так как документов, подтверждающих точную дату рождения у многих горцев, не было, и возраст им начисляли по их рассказам. Первый секретарь обкома Компартии Г. Ибрагимов потом назвал нам конкретных людей по именам. Всего разменявших второй век официально числилось семнадцать человек. Почему-то особенное сосредоточение их оказалось в селе Коланы Шахбузского района. В их числе Сакина Едикарова – сто двадцать пять лет, Зульфушар Гаджиев – сто двадцать и т. д. Это было документально подтверждено. И когда ныне СМИ сообщают о самом старом человеке на планете в возрасте сто десять лет, это у меня вызывает недоумённый вопрос: или Нахичевань настолько отделена от остального мира, что не попадает под статистику, или все старожилы там поумирали, а в новых поколениях таких же долгожителей, как прежде не оказалось?

Когда спустились с гор, нас познакомили с председателем колхоза имени Димитрова Фархадом Ширалиевым. Человек с высшим образованием! С философским!! Кандидат наук, защищался по теме «Искусство и религия»!!! Как, почему здесь? Купил диплом? Или купил должность? Или чей-то родственник? Хотя – не боги горшки обжигают…

Отец его умер после войны. Был малограмотным. Мать – вообще неграмотная. Но все их четверо сыновей получили высшее образование. Трое из них стали кандидатами наук. Один брат, Гасан, заведовал в бакинском университете кафедрой научного коммунизма. Шулан, тоже кандидат наук, преподавал персидский язык. Самый младший, Асиф, – журналист по образованию, после окончания ВПШ (высшей партшколы) устроился в райкоме партии. Возможно, их связи и авторитет позволили философу возглавить вполне успевающий (раз нас привезли сюда) колхоз.

Заметив наше невольное удивление его назначением в колхоз, Фархад подчеркнул, что агроном и экономист – профессионалы с высшим бакинским образованием. Почему философ оказался здесь, так до конца мы и не выяснили. С одной стороны, он вернулся на родную землю, чтобы навести порядок и вытащить убыточное хозяйство в успешные. Что ему удалось. С другой стороны, работать руководителем колхоза даже выгоднее профессорской должности: здесь много материальных плюсов – прямых и, чего греха таить, скрытых. Да и воздух тут полезнее бакинского.