По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина

Ночью я стал свидетелем лова. Спускают в воду конический трал. В центре горит очень яркая лампочка. Свет привлекает рыбу. Косяк кильки идёт ко дну вслед за тралом. Потом его электролебёдкой быстро поднимают. Над палубой открывают заслонку. И тысячи серебристых рыбёшек, переливаясь отражённым светом, прыгают, шелестят. Потрясающее зрелище!

Рыбаки ловят кильку, а если попадутся осётры, обязаны их выбросить в море. Тогда лов этой ценной рыбы, запасы которой истощились, был запрещён. За этим следила плавучая инспекция. Но… для дорогого гостя из Москвы, конечно же, сделали исключение. И я попробовал потрясающей каспийской ухи.

Ну, какой же голод грозит рыбакам, когда пищи – прорва? Только – черпай. А как вы себя будете себя чувствовать, если каждый день придётся питаться только рыбой? Героический Махачкалинский рыбкооп не смог нормально обеспечить картошкой, капустой, луком, мясом, свёклой. Ну, где же достать все эти продукты, коли живёшь в зоне вечной мерзлоты? Нет – в зоне вечной мерзости. Тут и всеобщий советский дефицит с продуктами сказывается, и всеобщий раздолбай, и наплевательство на интересы «трудящихся масс». Авось на подножном корме проживут, как французский врач Ален Бомбар, который в одиночку на резиновой лодке шестьдесят пять дней пересекал Атлантику, чтобы доказать: человек может выжить даже без снабжения рыбкоопа.

Интригующим было поведение работников этого достославной кооперации. Они понимали, чьё мясо кошка съела, то есть куда продукты исчезли и почему не смогли доплыть до рыбаков. Поэтому им очень хотелось задобрить меня. Я бы увернулся от этого. Не впервой попадать в подобную деликатную ситуацию. Но мне было любопытно, что же меня ожидает на берегу Каспия.

Они предложили проехаться, решили показать свои угодья. У них, оказывается, есть свои внутренние водоёмы, где они откармливают ценные сорта рыб. Очень им хотелось угостить меня заломом. Есть такая редкая и очень вкусная, как говорят, рыба. С заломом обломилось. Поехали дальше, на какие-то пруды. Вероятно, там молодь выращивают. Ничего не нашлось для приличного угощения. Ездили-ездили, в какую-то придорожную забегаловку заехали. Накормили меня обедом. А я так проголодался, что согласился съесть рыбный суп… из консервов. Сюжет – нарочно не придумаешь.

Ну, если себя не могут обеспечить, как же они обеспечат рыбаков за сотни вёрст от базы и складов?!

Через два с половиной месяца газета «вернулась к напечатанному». За это время были получены ответы из Дагестана. По моему фельетону какому-то виновнику бедствий рыбаков «строго указано». Но «указали» – не наказали. Ну, даже если бы выговор объявили, рыбак сыт им не будет. Сомневаюсь, что снабжение махачкалинских промысловиков кардинально улучшилось. Сомнение породил ответ руководителя рыбкоопа. Он основную вину за плохое снабжение рыбаков свалил на… холодную зиму. Дескать, Каспийское море замёрзло, по воде снабжать было невозможно, а по берегу – затруднительно. Но я никакого льда на Каспии не заметил, тем не менее бедное меню по-прежнему оставалось. И всё же (вот парадокс!) сей начальник привёл длинный список мер, которые помогут впредь улучшить питание морских тружеников. Получается, многое недоработали, но виновата погода…

В конце того же июля 1969 года я ещё раз занялся рыбками. Точнее, тем, как их неправильно ловят и как их травят. То есть браконьерством и отсутствием надёжных очистных сооружений. А край-то наипривлекательнейший – Краснодарский. Кубанская таранька на весь Союз была известна. Я рассказал обо всех проблемах на страницах «ВТ». Экземпляра газеты с этой статьёй у меня не сохранилось. Но пометки в записной книжке достаточно красноречивы и без моих тогдашних журналистских эмоций.

Из рассказа начальника управления рыбной инспекции Григория Тимофеенко (предполагаю – краевого управления):

Зарплата ниже, чем у рыбников. [Потому люди и не рвутся на эту хлопотную и опасную работу. Правда, некоторые идут специально – в надежде использовать должность в корыстных целях.]

В 1968 г. две общественницы были ранены.

По Союзу: в 1967 г. было зафиксировано 120 тыс. нарушений, за первое полугодие 1968 г. – 73,6 тыс. [А сколько не зарегистрировано, когда не смогли поймать или, по взаимовыгодной договорённости, не стали составлять акт.]

В бассейне Азовского моря примерно 170 тысяч рыболовов-любителей, у них более 26 тысяч плавсредств, и 8,3 тысячи рыбаков-колхозников, у них 261 судно, у инспекторов 80 судов и 108 моторных лодок. Техника устарела, а ремонтировать негде. Плохо с моторами. В автопарке должно быть 726 автомашин и 1882 мотоцикла, фактически 225 и 960 соответственно.

Черноморская инспекция рыбоохраны зафиксировала: в Туапсе у рыбаков забраковали сорок тонн сельди – пропахла нефтью.

За год только на Бриньковском участке задержано 710 нарушителей, конфисковано 516 орудий лова, сдано в торговую сеть 20 тыс. кг рыбы.

В Приморско-Ахтарске не оказалось в продаже ложек – все на блёсны раскупили.

Два капитана двух СЧС [средний черноморский сейнер] из колхоза имени Ильича, находясь на промысле тюльки, стали ловить тарань. Работники милиции у одного нашли 290 килограммов, у другого – 412.

В Темрюкском районе в прошлом году погиб общественник.

Но не менее, а может, даже более серьёзное беспокойство вызывают «скрытые браконьеры». Ежесуточно на Кубани сбрасывается полмиллиона кубических метров неочищенных сточных вод. Например, только в Краснодаре в сутки – 170 тысяч. Кропоткинский химкомбинат – 33 тысячи кубов, а ниже по течению – основные нерестилища осетровых. Двести водозаборов не имеют заградителей от рыб, и рыба попадает на рисовые поля.

ТЭЦ в Краснодаре слили десять тонн нефти. Из 270 проверенных предприятий только на 130 есть локальные очистные сооружения, в том числе на 84 – они не эффективны.

92 руководителя предприятий были оштрафованы. Однако это слишком малая доля от реального числа нарушений. Одна из причин – некачественно оформляются дела. А если прошёл месячный срок, то уже нельзя привлекать к административной ответственности. И потому часто штрафы с предприятий и с их руководителей отменяются.

Кроме того, в регионе не простая рыбопромысловая обстановка: пыльные бури, морозы, мощный лёд – из-за недостатка кислорода гибнет рыба в лиманах. По данным Азовского НИИ рыбного хозяйства, погибло пятьдесят тысяч центнеров судака, то есть восемь процентов запаса, сорок тысяч центнера тарани – более трети. Выловлено вдвое меньше плана.

Добавлю к этим записям. При этом государство тратило немалые средства на разведение промысловых рыб. То есть эффективность такого вложения если не сводится на нет, то очень снижается.

Край романтиков, бичей и бешеных денег

Поездка в Мурманск в середине октября 1969 года запомнилась разными яркими событиями. Сам же город произвёл унылое впечатление. Серый, мокрый, пропахший рыбой, суетливый, разухабистый, блудливый…

Там я впервые услышал это слово – бич… Возле флотских контор ежедневно выстраивались десятки, а то и сотни людей, жаждущих наняться на рыболовецкие суда. Люди съезжались со всего Союза. Манила не столько морская романтика, сколько деньги.

Наняться на транспортное или пассажирское судно, которое ходит по всему свету, было заветной мечтой многих советских людей. Чтобы попасть в командный состав или техническим специалистом – нужно было долго учиться. И это не для всех – на всю жизнь связать свою судьбу со скитальческой жизнью моряка. А можно просто какое-то время поработать – хоть помощником кока, хоть кем угодно, зато на судне с заходом в иностранные порты. И ты обеспечишь себе сносную жизнь на несколько лет. Это почти так же выгодно, как поработать за границей в наших посольствах или торговых представительствах. Тут тебе и боны, и валюта, и закордонные шмотки, которые потом выгодно перепродашь! Жизнь удалась!

Но к морякам, высшей касте, попасть сложно: и требования очень жёсткие, и кораблей не так уж и много. Наняться к морским рыбакам – попроще. Рыболовецких судов – прорва. СССР в то время располагал, наверно, самым большим рыбопромысловым флотом в мире. А Мурманск был самым крупным советским рыбацким портом.

Приезжие устраивались чаще всего на один рейс. Он продолжался от трёх до шести месяцев. Суда утюжили не только ближайшее Баренцево море, но и всю Атлантику, вплоть до берегов Америки. В полугодовое плавание уходили группами – могучая плавбаза вместе с небольшими судами, непосредственными добытчиками морского богатства. Обосновывались на какой-нибудь банке (подводная морская отмель). Сейнеры и траулеры бороздили её вдоль и поперёк, сдавая добытое на плавбазу. Там – фабрика по переработке, и сразу же делают консервы и пресервы.

На плавбазе – сотни работающих. И туда, кстати, в отличие от маленьких судёнышек, брали женщин. Полгода вдали от родного дома, от семейного очага! Тело просит, невтерпёж… Всякое бывало. Не все выдерживали этот максимально разрешённый медиками срок плавания без захода в порты, без нормального отдыха и регулярного секса. Случались психические срывы.

Но заходить в иностранные порты нашим судам не разрешалось. Не только для предотвращения вражеских происков мирового империализма и из-за боязни наших спецслужб, что очередная порция наших несознательных сограждан сбежит в «буржуазный ад». Но и из-за экономии. Зайти в порт, заправиться там горючим, пополнить запасы воды и продуктов – это больших валютных денег стоило. С валютой было туго, её не хватало на закупку современного оборудования, ширпотреба, зерна. Государство экономило на этих людях.

Ну, а если человек заболеет? Регулярно из порта приписки к плавбазам ходили наши танкеры и водолеи. Они попутно доставляли замену заболевшим, почту. И увозили тех, кому нужна была неотложная медицинская помощь в стационаре. За помощью к «врагам» обращались в исключительных случаях.

Но люди терпели неудобства. При удачной ловле они обогащались. Ведь ещё и северные надбавки причитались. Советские люди шалели от таких денег. Кто побогаче (из командного состава) и поумнее, тот до следующего рейса отправлялся на «материк», к родственникам, или на Юг, погреться возле ласкового Чёрного моря.

Люди не стеснялись своих доходов, заработанных тяжким трудом, с риском для жизни. Даже кичились. Мне рассказывали, что некоторые, прилетев в южный аэропорт, отправлялись к месту отдыха, заказав три такси. В одной машине рыбак ехал сам, в другой – его чемодан, в третьей – фуражка. Эту байку потом красочно описал Георгий Владимов в своём тогда нашумевшем романе о мурманских рыбаках «Три минуты молчания»

Но далеко не все рыбаки наслаждались красотой своей сытой жизни. Многие просаживали пачки денег в течение нескольких дней: гудели по-чёрному, отмокая в злачных местах после морского похода. Сами пили-ели, друзей и всех кого попало поили-кормили, женщинами наслаждались…

О разгуле разврата в «рыбацкой столице» я понял, поселившись в гостинице объединения «Севрыба» – «Доме рыбака». Только я в своём номере залёг в постель, как вдруг рывком открывается дверь, бесцеремонно заходит дежурная. Молча оглядывает, как надзиратель в тюряге, и, убедившись, что «посторонних» нет, так же молча захлопывает дверь. Но я же помню, что запирал дверь на замок! Оказывается, здесь такой порядок: замки снаружи запросто отпираются служебной отмычкой, и в любой момент к тебе могут ворваться, дабы позаботиться о твоём моральном облике…

Те, кто за неделю-другую просаживал все деньжата, тут же вставали в очередь на следующий рейс. Но охочих до рыбацких заработков – вся нищая страна, жди своей очереди. Но как-то же надо прожить до следующего рейса! А как – если всё внутри горит? Люди спивались, теряли человеческий облик, превращались в бичей.

Это слово по-разному объясняют. Например, как «Бывший Интеллигентный Человек». Но это слишком красиво и нереально. А чаще – от английского слова «берег». Бич – это тот, кто застревает на берегу, без денег, без крыши над головой, без перспективы снова пойти в море. Кто же опустившегося человека рискнёт взять на борт в многомесячный рейс? Даже в самый короткий, на месяц – полтора, и то не рискнёт… Тем более при такой живой очереди желающих зашибить деньгу. Вот так и опускались люди на дно… И это в «благостное» советское время…

Я устроился не на промысловое, а на поисковое судно. Прошёл медкомиссию, получил «Санитарную книжку моряка». Договорились, что проплаваю дней пять – шесть не более. А как обратно? «С попутным доберётесь», – успокоили меня. С попутным, так с попутным. Рыбакам в море виднее.

Прибыл я на траулер «Симферополь» часа за два до отхода. Но в назначенный час судно не ушло. С берега капитана всё время донимали: «Доложите, почему не уходите?» «Старпом задерживается на берегу», – отмахивался Василий Алфертьев, моряк бывалый и спокойный. А пока старпом добирался, капитан угощал меня водкой, рыбой и чифирём. Такого крепкого чая я до тех пор не пил – ложка стояла в добротной гуще. Отчалили за полночь. Когда закончился… понедельник. Старпом тут не причём. Просто такая примета у моряков: в понедельник в рейс не выходить. Ну, и конечно женщин на борт не брать. В бога вряд ли верили, а вот в приметы… Ну так, на всякий случай…

Загуляли мы крепко, по-моряцки. Проснулся я уже в открытом море. Да, и всё равно никакого Кольского залива я бы не рассмотрел – кромешная тьма. Вроде бы уже наступил день, но не понятный: то ли ещё не рассвело как следует, то ли уже темнеет. Вот так в сумерках, под нарастающий шум порывистого ветра, дождя и рёв волн прошёл первый день. Как выяснилось, самый спокойный день.

В открытом море штормило: баллов семь – восемь. Наш траулер болтался, как Неваляшка. «Не перевернёмся?» – забеспокоился я. «Нет, – заверил капитан. – Траулер шведской постройки, надёжный. Только конструкция у него такая – вот он и сильно качается».

Мне отвели спальное место выше всех – в каюте с третьим помощником Виктором Ермаковым, да к тому же на верхнем ярусе. Меня возило по матрацу так, что я подумал, не сотру ли себе кожу на всех выпуклых местах. Чтобы защитить своё бренное тело, упёрся вытянутыми пальцами ног, а к голове подставил два кулака. Но как в такой позе уснёшь?

Ночью раздался грохот. Пишущая машинка, хоть и закреплённая на столе, свалилась на пол. Потом ожил огромный, тяжёлый ящик с линеметателем (это устройство для выбрасывания тонкого троса – линя). Его кидало от одной стенки к другой, разбивая переборки. Утром я еле встал – меня тошнило. Не стесняясь, я выплёскивал из себя желудочную гадость за борт, но коварный ветер разносил мою блевотину по судну. Хорошо, что каплям дождя и волн удавалось её быстро смывать. Я провалялся до обеда. Меня вывернуло наизнанку, но даже думать о еде не хотелось. Хозяин каюты принёс мне тарелку солёных огурцов. Я с большим отвращением начал жевать, но после первых же глотков мне полегчало.

Шатаясь, я отправился на ужин. Самое странное и непривычное ощущение было в замкнутом пространстве, когда идёшь по коридору и не видишь падающую или взмывающую линию горизонта, когда ты не понимаешь, в какую сторону начинает крениться этот взбесившийся Ванька-встанька и какая переборка ударит тебя в бок или по лбу. И кажется, что ты сейчас потеряешь сознание…

За ужином я познал всю «прелесть» застолья в шторм. Стол был накрыт мокрыми полотенцами, чтобы ничего не сваливалось на пол. Миску с ухой надо было держать за один край и в такт судна покачивать её.

На следующий день шторм не ослабел. Но мне стало намного легче. Даже рискнул принять душ. Там проще переносится качка, чем в других безоконных помещениях: тебя мотает из стороны в сторону, но дальше стен душа-пенала не упадёшь. Одного я не предусмотрел: какой-то шутник отключил снаружи холодную воду, и я чуть не ошпарился. Заорал во всю мочь, пытаясь перекричать вой ветра. «Ошибку» исправили. Но кто и зачем поиздевался над московским гостем, осталось загадкой. Может, таким способом экипаж благословил меня на вхождение в клан морских рыбаков и отметил пересечение какой-то северной параллели? Не признались…

Когда команда стала собираться к обеду, заметил, что страдаю не только я, новичок. Люди по-разному реагируют на качку. Кто-то продолжал, отлёживаясь, болеть, а кто-то ходил по кораблю, не держась за поручни и переборки. Рыбу, конечно, не ловили, и почти всё время я проводил в рубке. Мой вестибулярный аппарат приспособился, и я тоже мог подолгу раскачиваться, держа тело в соответствии с земным притяжением и ритмичным покачиванием, нивелируя крен судна. Как настоящий морской волк.

Проходил день за днём – без лова. Команда заскучала. Кто чем пытался заполнить безработное время. Пытались играть в шахматы, то и дело поднимая падавшие фигуры. Читали журналы и книги. Вели разговоры.

Морской труд особенный, и байки особенные: