По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина

Как-то по пути из редакции Виктор сказал: «Зайдём к Нине Дробышевой». Запросто, без предупреждения – к звезде кино и театра? И буднично так предложил, словно к тёще на блины позвал.

Нина и её супруг Виталий Коняев жили неподалёку – на какой-то Брестской улице. Мы зашли в подворотню, квартира была на первом этаже старого кирпичного здания. Дома нас встретил Виталий. Нины не было. «Если хотите, можете подождать. Она скоро должна появиться», – предложил он и заторопился в театр, оставив нас на попечении дочки. И тут произошло то, из-за чего у меня до сих пор мороз по коже, как только вспоминаю.

Лене было лет шесть. Я привык резвиться и пугать деток. Держа под мышки, я подбрасывал их вверх, приседал и ловил возле пола. Ребёнок: «Ах!». А я ловлю его внизу. Это я проделывал много-много раз. И всё обходилось: ребёнок, получив порцию адреналина, радостно попискивал, просил повторить. А тут…

Комната была густо уставлена мебелью. Возможно, здесь часто собирались гости. И особенно много было стульев, стоявших там и сям без всякой упорядоченности. И когда я присел, чтобы поймать Леночку внизу, ударился своим мягким местом об стул и нырнул вперёд. Каким-то чудом я успел завести свои руки чуть назад над головой, поймал-таки ничего не понявшего ребёнка и устоял на ногах. А то неизвестно, как сложилась бы судьба будущей актрисы Елены Дробышевой, получи она тогда какое-нибудь увечье. Да и моя судьба была бы осложнена.

Вряд ли Леночка запомнила тот случай. Она-то ничего не заметила. А я с тех пор перестал таким способом забавляться с детишками.

Другой наш с Виктором визит в гости обошёлся без испуга. Хотя мы отправились в логово «человека-амфибии».

Как и когда Виктор познакомился с Владимиром Кореневым, который стал знаменитым после роли морского чуда – Ихтиандра в кинофильме «Человек-амфибия», не знаю. Скорее всего, у них нашлись общие знакомые и интересы в театральной среде.

Мы долго ехали на юг столицы. И где-то там, в новых домах разыскали этого актёра-красавца, мечту тысяч советских поклонниц. Я с немым восторгом, снизу вверх в прямом и переносном смысле, смотрел на знаменитость.

В жизни Коренев показался сдержанным, без игривости и позы. Простой советский человек. В домашнем халате. Без выпендрёжа.

Зачем Виктор приезжал, не вспомню. Возможно, он готовился сделать с «Ихтиандром» интервью для «ВТ». А поводом мог служить не только морской сюжет фильма, но и то, что отец актёра был контр-адмиралом.

Пробыли мы не долго. Особым угощением Коренев нас не побаловал. Всё по-деловому, коротко и чётко. Сын военного! Но причина краткости нашей встречи не только в этом: день актёра расписан по минутам.

В современной России на Коренева я посмотрел иначе – уже без восторга. Мне не понравилось его истерическое поведение в связи с приходом в их Театр имени Станиславского нового режиссёра – Александра Галибина. Тот, по договорённости и контракту с Департаментом культуры Москвы, попытался внести свежую струю в затухающую творческую жизнь коллектива, застрявшего на старых позициях. Естественно, что некоторым ветеранам это не понравилось. Жить по старым заслугам и устоявшимся канонам приятнее. Тем более на дотации города. Но зачем же стулья ломать? Противники новшеств устроили массированную атаку на нового руководителя с первых же его практических шагов. И Коренев, как самый известный актёр, в этой травле, к сожалению, играл ведущую роль…

Мой отъезд в Якутию надолго разлучил нас с Виктором. Мы изредка переписывались. Прочитав в «Водном транспорте» интервью с Кореневым, я просил передать актёру приглашение приехать в Якутск: зимой на строганину или летом – на рыбалку…

Прилетев в Москву в отпуск, я позвонил Виктору. Встретились. Я подарил ему свою книжку – «Этюды о профессиях». Книжка, конечно, не ахти какая, но я был горд, что написал её по собственной инициативе, что её опубликовали, и она ведь у меня первая! Он сообщил, что переводит стихи якутских поэтов, и они уже печатаются. Но я не был ни знатоком, ни любителем современной якутской поэзии. Вот эпос «Олонхо» – это впечатлило! Впрочем, я не исключаю, что были современные стихи и более высокого качества, только их не печатали по идеологическим соображениям.

Когда я совсем вернулся в Москву, то Виктор сам вышел на контакт со мной. Но только тогда, когда я уже стал редактором «Курантов». Он был приветлив, поздравил с газетой, отметив её интересной. Просил обратить внимание на проблемы отечественной литературы. «Куранты» не забывали эту тему, но, видимо, не в том ключе и не по тем сюжетам, которые интересовали его. Он также попросил осветить намечавшиеся мероприятия, связанные с именем Пушкина. Виктор был членом какого-то общественного комитета по их устройству.

Разговор в менторском тоне, с категорическими советами мне не очень понравился. А главное: предложения были выдержаны в духе уходящего советского времени. С чем я уже не хотел мириться. Стало понятно, что идеологически мы разошлись, как в море корабли. И наши контакты с Щербаковым-Легентовым оборвались… Увы.

На «даче Эйзенхауэра»

«Мы им покажем кузькину мать!»

    Никита Хрущёв.

У меня появилась мысль сплавать к берегам Америки. Вариант разработал я такой. Вблизи этого далёкого континента, на Джорджес-банке, рыбку ловила обширная советская флотилия. Рассказывают, президент Кеннеди возмущался, что, сидя у себя на ранчо, на берегу Атлантики, он вынужден смотреть, как всего в нескольких милях туда-сюда снуют советские рыболовецкие суда. Но по тогдашним международным правилам наши утюжили атлантические воды на дозволенных расстояниях от берега.

Я договорился с руководством объединения «Запрыба», штаб которой располагался в Риге, что на попутном транспорте меня подбросят на Джорджес-банку, где находится плавбаза и куча сейнеров. Как раз в ближайшие дни намечался выход туда из Риги судна, доставлявшего воду. Водолеи и танкеры ходят быстрее рыболовецких судов. До Джорджес-банки, сообщили в «Запрыбе», ходу четыре дня. Четыре – обратно. Ну, и там можно побыть столько, сколько позволит ситуация с возвращением «чартерным» транспортом в Ригу. С этими расчётами я обратился к руководству редакции, почти уверенный, что получу добро. До меня ещё никто из журналистов «ВТ» не забирался так далеко в Атлантику.

Возвращается с редколлегии, где решалась судьба моей заявки, сосед по комнате, редактор отдела речного флота: «Едешь!» Я обрадовался. «В Иркутск и Якутск», – добавил он, усмехаясь.

Оказывается, министерство и ЦК профсоюза решили с нового года закрыть многотиражки, которые издавались каждым речным пароходством. Это было накладно, а информационно-идеологический эффект этих невысокого качества изданий, как, видимо подсчитали в партийных органах, был минимальным. Если вообще таковой был. Но, чтобы не потерять связь с трудящимися, надо было попытаться уговорить их переподписаться на «Водный транспорт». И чтобы профсоюзы помогли в этом. Делать нечего – я солдат. К тому же при нормальной ситуации попасть в эти далёкие края по редакционной командировке практически было невозможно. А края-то уникальные, экзотические.

И вот под Новый год я лечу в Иркутск. Мороз там – сорок градусов! Совершив обязательный визит к местным речным профсоюзникам (в баском-флот), отправился на заветный берег «священного моря». Здесь у меня была особая творческая цель.

В посёлке Листвянка, у истока Ангары, находился единственный в стране Лимнологический институт Сибирского отделения Академии наук СССР. Мне рассказали об уникальной системе Байкала. О том, что здесь чистейшая вода, я был наслышан, и что она холодна даже в жаркую погоду, и что скатывается в эту тектоническую впадину из трёх с лишним сотен рек, а выливается лишь через одну – Ангару. Однако о здешней живности почти ничего не знал. А здесь обитают десятки рыб-эндемиков, то есть те, которые больше нигде на планете не встречаются. Среди них в первую очередь интригует голомянка. Не размером, а тем, что она живородящая. Не мечет икру, сразу выпускает мальков.

Из промысловых рыб особо ценится байкальский омуль. Его много, и он очень вкусен.

И про кого я ничего не знал, так это про местную нерпу. Она – тоже эндемик. Вообще на Земле, как утверждают учёные, есть лишь три вида пресноводных тюленей. Как же это морское животное попало в озеро, отстоящее от морей на большом расстоянии? Тут общего мнения до сих пор нет. Кто-то утверждает, что могла проникнуть сюда по Енисею и Ангаре, кто-то, что – по реке Лене, когда она вытекала из Байкала. Но, может, всё «проще»: когда-то миллионы лет назад, озеро было частью Мирового океана?

Когда я был на Байкале, официальная охота на нерпу была разрешена. Однако позже, с 1980 года промысел запретили. Но, увы, по-прежнему находятся браконьеры. А в 1987-1988 годах погибло шесть тысяч тюленей, заражённых вирусами. И ещё остаётся вопрос, удастся ли сохранить популяцию этих любопытных животных, занесённых в «Красную книгу».

В институте меня удивили неожиданной исторической информацией. Оказывается, он занимает «дачу Эйзенхауэра». И рассказали такую историю, о которой в советской прессе, конечно, не распространялись. Тридцать четвёртый президент США должен был посетить Советский Союз. Он изъявил желание побывать на Байкале. Ну как не удовлетворить желание генерала, командовавшего войсками союзников в Европе при открытии Второго фронта против гитлеровской Германии, кавалера советского ордена Победы?!

По нынешней версии сайта Лимнологического института, его интерес был связан с проблемой загрязнения Великих озёр. Но тогда сотрудники назвали мне другую причину. Дело в том, что в начале двадцатого века дед Дуайта промышлял золотишко в Забайкалье. И семидесятилетний генерал решил воспользоваться официальным визитом с СССР для удовлетворения своего любопытства о таинственной страничке истории семьи. И эта версия мне кажется наиболее правдоподобной и убедительной. Как можно сравнивать положение Великих озёр, зажатых индустриальными комплексами, с Байкалом, находившемся в те годы фактически в заповедной зоне (целлюлозно-бумажный комбинат построили позже).

Хотя не исключаю, что президент США, чтобы его не обвинили в использовании служебного положения в личных целях (у них там с этим строго, а политические противники не дремлют, да и «продажная буржуазная» пресса запросто раздует любой промах, особенно в предвыборный период), он именно такую цель приезда на Байкал и избрал официально: познакомиться с уникальным, самым большим в мире пресноводным водоёмом.

«Дачу» построили, начали прокладывать из Иркутска до Листвянки новую, современную дорогу (это порядка семидесяти километров). Да пилот Фрэнсис Пауэрс помешал. Первого мая 1960 года его отправили в разведывательный полёт над Советским Союзом. Над Уралом его сбили. Хрущёв разгневался, рвал и метал, обещал показать кузькину мать, «исторический» визит Эйзенхауэра он отменил. Листвянка не приняла именитого гостя. Хорошую дорогу туда не достроили. Зато «дача» досталась учёным.

Тогда же мне рассказали, будто глава правящей, коммунистической партии Восточной Германии Вальтер Ульбрихт, побывав здесь, заметил, что если от Байкала до Европы построить водопровод для снабжения европейского населения чистейшей водой, то это вполне окупится. Хоть он и коммунист, но всё же европеец, ему видней. До водопровода дело не дошло, а построили вредное производство.

Однако в последнее время к Байкалу проявляют повышенное внимание китайцы. И уже начали бутилировать здешнюю водицу и поить своё двухмиллиардное население. Более того, они обратились с просьбой разрешить им построить здесь завод с этой же целью – торговать нашей водой. Местное население, экологи выступают против: Байкал и так в опасности, а тут – завод на берегу…

В Новый год самолёты не вылетают. По «техническим причинам»

«Мне надо, где метели и туман,
Где завтра ожидают снегопада.
Открыты Лондон, Дели, Магадан,
Открыли все, но мне туда не надо».

    Владимир Высоцкий.

На 31 декабря у меня был запланирован вылет в Якутск. Там также надо было провести разъяснительную работу с пароходством и баском-флотом. Но рейс по техническим причинам отменили. Объяснили: там большие морозы, сильный туман и лётчики не рискуют туда лететь. На самом деле причина совсем другая. Кто же под Новый год отправится почти за две тысячи километров? Ясно, что, по санитарным нормам, в обратный путь разрешат вернуться лишь на следующий день. Новогодний праздник без семьи, друзей и вообще без застолья?! Вот и нашли «технические причины».

А мне всё равно, где встречать Новый год в одиночестве…

Уж полночь близится. Новогодняя. Тоска зелёная. Сидеть в номере невмоготу. В ресторан тоже не захотелось идти. Вышел на улицу. Вокруг – белое безмолвие. Куда идти в незнакомом городе? Даже спросить не у кого, все уже устроились по своим компаниям, скрылись в своих городских кельях… И вдруг…

Идёт мимо гостиницы сибирская красавица. Куда она в одиночку в такую позднюю пору? Конечно же, в компанию, решил я. Это, может быть, мой единственный шанс! Не мешкая, подхожу к ней и вежливо-культурно, предельно откровенно объясняю, что я из Москвы, в командировке оказался совсем один: не могла бы она меня пригласить в свою компанию, расходы на моё питьё и еду компенсирую. Она строго, оценивающе оглядела меня, без дополнительных вопросов и проверки документов предложила: «Пойдёмте». Вот удача!

Компания оказалась весьма малочисленной. Кроме моей новой знакомой Люды – её старшая сестра со своим женихом. Те с подозрением посмотрели на меня. Удивились и, кажется, не поверили, что Люда могла вот так запросто «подцепить» на улице и пригласить в дом совершенно незнакомого мужчину. Тем более что, как потом предупредила меня сестра, девушка она весьма строгих правил в отношениях с парнями.

Сестра преподавала в местном музыкальном училище, а Люда там училась. Летом, после его окончания, предполагала поступать в какой-нибудь московский вуз – консерваторию или в Гнесинку.

Когда Люда назвала свою фамилию – Щапова, я сразу насторожился. Это же весьма именитая в Иркутске фамилия. Был такой в девятнадцатом веке общественный деятель Афанасий Прокопьевич Щапов – философ, историк освоения Сибири, писатель. Преследуемый царским режимом. Как выяснилось, она какая-то его дальняя родственница…

В первый день нового, 1970 года аэропорт Якутска волшебным образом открылся. «Технические причины» уже не помешали, и я отправился на «летающей лодке» «Ан-24». Нет, на воду этот самолёт не садится. Просто внешне похож. Эта машина предназначена для местных рейсов. Раз летает на короткие расстояния, то и не обязательно ей быть комфортабельной. Это громыхающее создание на маршруте до Якутска приземлялось несколько раз. Взлетаем – садимся, взлетаем – садимся… Ведь линия-то – местная. И не важно, что протяжённость её около двух тысяч километров. Сами по себе эти посадки выматывают душу. Да ещё в воздушных ямках попрыгаем… Да крепкие морозы досаждают: пока высадим одного-двух пассажиров, пока столько же добредут от аэровокзала и рассядутся, салон заполняется пронизывающим холодом. Закройте дверь, а то дует – это не для местных линий.

Меня удивило, что в Якутске оказалось теплее, чем в Иркутске – лишь сорок градусов ниже нуля, а на берегу Ангары термометр перед нашим отлётом опустился до минус сорока пяти! В Якутском аэропорту было светло и солнечно. На душе, несмотря на изматывающий полёт, оптимистично. И, устроившись в гостинице Ленского речного пароходства, я с ходу занялся исполнением своего задания.

На следующий день в Якутске похолодало, сгустился туман, и дальше четырёх – пяти метров на улицах ничего не было видно. Минус пятьдесят с лишним, а я в пижонском чешском демисезонном пальто, естественно, безо всякого утепления и с коротким кожаным воротничком. К тому же от такого мороза пластмассовые пуговицы полопались. И вот картинка, достойная голливудского триллера: все местные жители в меховых куртках и пальто, в торбасах или меховых ботинках, а я в расстёгнутом пальтишке и полуботинках. Хорошо, туман не позволял прохожим рассмотреть меня. Но кто сталкивался со мной вплотную, шарахались, полагая, что я сумасшедший.

В Якутии так считают: ежели человек плюнет и плевок замёрзнет на лету – значит мороз не менее пятидесяти градусов. Чтобы не замёрзнуть на ходу, как плевок, я преодолевал двухсотметровый путь от гостиницы до конторы Ленского пароходства с посещением обогреваемых помещений. Забежишь в магазинчик, посмотришь на прилавки, потом до следующего. Путь лежал по центральной улице (конечно, именем Ленина названной), где хоть что-то общественное располагалось. Но в основном Якутск в те годы был одноэтажным, деревянным. И на многих улицах никаких магазинов и прочих обслуживающих население заведений я не видел. Да и как их увидишь? Идёшь или едешь в такси по улице – как в молоке. И так бывает целых два месяца самой холодной зимней поры.