По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина

Моряк должен быть всегда вежлив, тщательно выбрит и слегка пьян.

Моряк должен уметь подойти – к столу, к женщине и к причалу.

Рыбу – стране, деньги – жене, сам – носом к волне.

Или такие бортовые присказки:

Солнце красно поутру –
Моряку не по нутру.

Солнце красно к вечеру –
Моряку бояться нечего.

Солнце светит и палит –
В отпуск едет помполит.

Солнце светит, и туман –
В отпуск едет капитан.

Однако солнце выглядывало сквозь лохматые обрывки низких туч редко, и по нему предсказать, какая будет погода, не представлялось возможным.

На пятые сутки штормяга достиг критической, девятибалльной силы. Моё нутро, хоть и протестовало против такого издевательства, но уже без тошноты. Однако голова с тревогой воспринимала, что наш шестидесятиметровый траулер буквально ныряет в волну. Казалось, мы сейчас уйдём в пучину взбунтовавшегося моря и не вынырнем. Волна перехлёстывала через нос корабля, брызги долетали до рубки и… замерзали на стекле.

На шестой день волна и ветер поутихли. Капитан решил, что, несмотря на пять – шесть баллов, пора взяться за работу. У поискового судна нет плана. И не его вина, что всё время штормит. Главное – сделать рейс. Но, сидя у трескучего приёмника, капитан всё время слышал грустную сводку: суда в пролове. И, посоветовавшись с помощниками, он коротко сказал: «Пробежимся!». Мы были в намеченном месте, на Демидовской банке. Это где-то посередине между европейским берегом и Шпицбергеном. Поисковый прибор зафиксировал здесь рыбные косяки. Удастся ли поднять на борт рыбу, это ещё вопрос. Но без пробы ничего не узнаешь.

«Симферополь» – траулер среднего размера. Это на большом траулере (типа БМРТ) трал спускают через корму, по специальному коридору. А здесь трал опускают с борта. И принимают тоже через борт. Важно грамотно поставить судно относительно волн. Надо не бояться стоять у леера, несмотря на накатывающуюся волну. Конечно, на рыбаках – специальная непромокаемая роба. Но лицо не спрячешь. И каждая волна бьёт по-разному. Случалось, во время такого лова в экстремальных условиях рыбаков смывало за борт. При мне всё обошлось.

Первый же трал принёс добычу. Ящик на палубе заполнился кишащей разноцветной массой. Полтонны. Не плохо, но недостаточно, чтобы сообщать другим судам.

Обычно на одно траление уходит часа два. Из рубки лишь следят, чтобы ничего не случилось. Но что может случиться в открытом море? Здесь же нет подводных камней и коряг! А случалось…

– Эй, Иван, как дела? – Это по международному радиоканалу раздался голос норвежца с проплывавшего неподалёку тоже рыболовецкого судна.

– Ответить? – спросил я капитана.

– Ни в коем случае! – Он даже руками испуганно замахал. Советским судам категорически запрещалось контактировать в море с иностранными судами. Радиостанция всегда включена на этом канале, куда могло прийти «SOS». Но никаких разговоров! А то придётся долго и с непонятными последствиями оправдываться перед пограничниками, перед КГБ.

Только мы разошлись с этим кораблём, как капитан взорвался:

– Да что же он, гад, делает!

Поперёк нашего курса, чуть не в корму траулера, шла подводная лодка.

– Да он же за трал зацепится! Ну-ка, прибавь ходу!

И рассказал, что уже был случай, когда норвежская подлодка запуталась в трале нашего судна, и пришлось таким сцепившимся способом заходить в порт. Тут ведь такая опасность: кто кого и куда перетянет, ещё не понятно…

Поисковое судно уходит в рейс почти на месяц, но мне уже пора возвращаться. А как? Мы так далеко и от родных берегов, и от других судов. Капитан успокоил тем же обещанием: «С попутным доберёшься… Лишь бы шторма не было. Прогноз хороший, ветер слабеет». Да где ж попутный в открытом море найдёшь, коли поисковик бороздит водные просторы в стороне от мест производственного лова?

Вскоре меня предупредили, что завтра будет пересадка: какой-то сейнер идёт в Мурманск и подхватит меня. Этот ближайший попутный транспорт был в… ста восьмидесяти милях от нас. «Утром встретимся», – предупредили меня. Я не поверил.

Но рано утром я увидел на горизонте чёрную кляксу корабля. Стал поспешно собираться. «Да не торопись, позавтракай. Успеешь…» Я и умылся, и позавтракал, а мой попутный транспорт всё ещё двигался и двигался к нам, медленно прибавляя в росте. Когда сейнер приблизился, я посмотрел вниз, на волны, и меня обожгла мысль: как же я буду при такой волне – выше человеческого роста – пересаживаться?

Борт о борт швартоваться нельзя – волна разобьёт. С подветренной стороны спустили ялик. Вместе с боцманом – самым мощным моряком нашего судна. Волна мотала ялик, как скорлупку: то поднимала лодку почти до нашей палубы, то кидала, казалось, в бездну. При очередном подъёме я успел передать в руки боцмана мой кофр с фотоаппаратурой. При следующем – я прыгнул и быстро присел. Полдела сделано. Теперь оставалось преодолеть по волнам метров двадцать до сейнера, пришвартоваться к нему и так же расчётливо перебраться на борт корабля-попутчика. Процесс этот оказался более затяжным: одно дело спускать ялик вдоль борта, а совсем другое – приблизить его при такой волне! Но боцман успешно справился, и вот я на другом судне!

…В порту услышал бодрый голос Эдуарда Хиля из уличного репродуктора:

А нам не страшен
Ни вал девятый,
Ни холод вечной мерзлоты –
Ведь мы ребята,
Ведь мы ребята
Семидесятой широты.

Это – зовущая на подвиги популярная в советские годы песня Станислава Пожлакова на слова Леонида Лучкина. Да, не страшен, коли не бывал в морских переплётах…

Благодаря этому приключению на первой странице «ВТ» появился репортаж о рейсе «Симферополя» (18 ноября 1969 г.). Безо всяких прикрас и выдумок. Но и за скупыми строчками первополосного материала было видно, что будничная работа судна-поисковика полна приключений и опасности. О встречах траулера с иностранными судами на морских перекрёстках, как и положено, умолчал. Как и об обилии бомжей.

Когда я вернулся в Москву и от метро ехал на автобусе, то вдруг обратил внимание, что, несмотря на крутые повороты я, в отличие от остальных пассажиров, не держался за поручни – настолько тело автоматически реагировало на автобусную качку…

Визиты к Эдит Пиаф и к человеку-амфибии

В Москве у редакции «Водного транспорта» была дурная слава. Считалось, что там склочный народ подобрался. До прихода туда, я об этом не слышал. Но в справедливости этих утверждений (хотя бы частичной) я убедился.

При мне был такой конкретный случай. Звонят из райкома партии главному редактору: «Почему это у вас пьяный разгуливает по редакции?» Откуда узнали? Какой-то редакционный доброжелатель доложил. Может, за что-то мстил новому редактору?

Но были и приличные люди. К таким я, в первую очередь, причисляю моего непосредственного руководителя.

Уникальный человеком оказался сосед по кабинету – Юрий Рыжов. В паспорте у него было записано, что родился в Токио. Его отец кем-то там работал. Впоследствии, когда меня уже не было в редакции «ВТ», он устроился «помполитом» на мурманское рыболовное судно. Он сделал то, что я тоже хотел осуществить, побывав в Мурманске. Я намеревался такой моряцкий опыт использовать в творческих целях – написать книжку о рыбацком промысле в море.

Не помню, как точно, по-морскому, называлась эта должность, для которой не требовалось специальной подготовки. «Помполит» числился в ранге какого-то помощника капитана (чуть ли ни первого), отвечал за моральное состояние в экипаже, за политпросвещение.

Написал ли Рыжов, какую-то книжку – художественную или документальную – не знаю. Может, просто устраивался, чтобы заработать деньги на кооперативную квартиру или на машину. Хотя на телеэкране видел его комментарий про рыбацкие дела.

С уважением относился я и к ответственному секретарю Киму Панфёрову, сыну в то время известного писателя, автора романа «Бруски». За его порядочность, выдержку и деловитость.

Но более всего я сблизился с Виктором Щербаковым. Он работал в отделе культуры. Ведь он был писателем, переводчиком. Вне редакции пользовался псевдонимом «Легентов». Переводил поэзию с тюркских и других языков.

С болгарского перевёл пьесу Камена Задирова «Царская милость». Она с успехом шла в московских театрах, в частности во МХАТе. Там были заняты такие советские звёзды, как Павел Массальский и Алла Тарасова. По этой постановке сделали телеспектакль.

Виктор был также автором оригинального произведения. Его «Эдит Пиаф» поставили на сцене театра имени Моссовета. Главную роль исполняла Нина Дробышева. До этого она получила признание за роль в знаменитой киноленте «Чистое небо». Была достойной партнёршей Евгения Урбанского.

Скажу для тех, кто никогда не видел этот знаменитый фильм Григория Чухрая: в определённой степени его можно назвать «перестроечным». В нём показана трагедия лётчика, попавшего в плен и которого, в соответствии с указаниями вождя, отвергала советская действительность. И тем горше был «хэппи энд», когда после стольких лет унижений, лётчику вручили звезду Героя. Но на лицах мужа и жены не было радости, появились слёзы. Тема незаслуженно наказанного человека была очень злободневной в 1960-е годы, в период развенчания культа личности Сталина, критической переоценки его действий в годы войны с нацизмом и организованных им массовых репрессий.

И вот неожиданная роль Дробышевой – перевоплотилась в знаменитую французскую певицу, чья популярность в нашей стране тогда была на высочайшем уровне. Но пьеса не про успешное песенное творчество, а про сложную личную жизнь «Воробышка»: счастье и разочарования, обретения и утраты.

Спектакль шёл с большим успехом. Он держался более двух десятилетий! Помимо сценического варианта ещё была и радиоверсия. И там тоже заглавную роль сыграла Дробышева. Безусловно, именно её великолепное воплощение роли французского «Воробышка» в гармонии с фонограммами самой Эдит Пиаф предопределяли успех спектакля.

Мы с Виктором часто общались после работы. Я заходил к нему в гости. Он с женой (редактор в «Политиздате») и дочкой Алёной жил в стареньком здании, что стояло позади ресторана «София». Теперь на этом месте – тоннель под площадью Маяковского. А вместо «Софии» – пиццерия и KFC.