Константин Великий. Сим победиши

Она стала покрывать шею и щеку Константина поцелуями. Он повернулся к ней, их губы слились в долгом поцелуе. Супруга откинулась на подушки и поманила за собой Константина. Однако тоска, что охватила его во время разговора о богах, не отпускала, а ласки Фаусты усугубили ее. Он вдруг почувствовал тошноту. Ему стало не по себе, сердце зажало в тисках. В голове вертелась всего одна мысль:

«Как я мог на такое решиться? Я же погублю их всех!»

Он представил, как один его воин выходит против троих солдат Максенция. У него никаких шансов. Он храбро сражается, отражает щитом сыплющиеся удары и совершает ответные выпады. Но его окружают. Один из врагов бьет ему щитом по ногам, другой ранит копьем бедро. Воин с ревом падает наземь, силится встать, но третий противник пронзает ему грудь мечом.

Константин высвободился из объятий Фаусты. Его била мелкая дрожь.

– Ты что? – растерянно спросила она.

– Я… – Он не знал, что ответить. – Мне нужно пройтись.

Константин вышел из шатра. Прозвучали протяжные сигналы труб, означавшие «отбой», легионеры разбредались по палаткам. Этот уже давно привычный звук вдруг показался ему нестерпимым. Стены лагеря давили на императора. Он направился к Декуманским воротам[16 - Декуманские ворота – главные ворота римского лагеря, они всегда были обращены в сторону, противоположную противнику.], нетерпеливо приказал открыть их и, провожаемый взглядами удивленных дозорных, покинул лагерь.

Константин шел не разбирая дороги, ноги сами несли его. Оказавшись возле речки, на которую он смотрел со сторожевой башни, император остановился. Шум лагеря стих. Слух ласкали шелест травы, стрекотание кузнечиков, журчание воды. Тревога стала понемногу отступать. Константин спустился к воде и умылся. Он вспомнил детство, когда они с матерью после ужина отправлялись на прогулку. Чаще всего они ходили к озеру, кидали в воду камешки; если вечер выдавался душным, купались. Дома мать укутывала его одеялом и читала перед сном: о Трое, об Одиссее, Энее и его потомках, о Добром Пастыре. Ее заботливый, чуть насмешливый голос был с ним всегда. В мире, где так много лжи и жестокости, только слова матери казались Константину той единственной правдой, в которой не было ничего, кроме добра.

Он набрал горсть камешков и, присев на берегу, стал метать их в речку. Над ним было высокое чистое небо, край которого в последних лучах заходящего солнца окрасился золотисто-алым. И вот у самого горизонта Константин заметил одно-единственное облако, медленно уплывавшее вдаль. Он пригляделся, оно оказалось в виде креста. На нем вроде была какая-то надпись, но разобрать ее никак не получалось.

Послышалось блеянье овец. Должно быть, пастухи из ближайшей деревни пригнали отару на водопой. Константин не хотел, чтобы его увидели в одиночестве на берегу, и спрятался за раскидистый кустарник. Вскоре показались овцы, они спустились к воде и начали пить. Затаившись, император от досады закусил губу. Ему хотелось, чтобы пастухи поскорее ушли.

– Константин, хватит прятаться от меня! – послышался голос, показавшийся императору смутно знакомым.

Выглянув из-за куста, он увидел высокого голубоглазого юношу в скромной серой одежде. Тот смотрел прямо на Константина, его лицо было серьезным и светлым.

– Проснись и узри истину! – сказал юноша, указав на небо.

Облако в виде креста поравнялось с заходящим солнцем, и слова на нем вспыхнули пламенем.

– In hoc signo vinces[17 - In hoc signo vinces – Сим победиши (лат.).], – прочел император.

Его охватил трепет: то, чего он ждал столько лет и что уже отчаялся узреть, наконец свершилось. Добрый Пастырь послал ему знак. Через мгновение надпись исчезла, а облако растаяло. Юноша улыбнулся Константину и погнал своих овец дальше. Император хотел пойти за ним, но не посмел и только проводил взглядом.

Константин еще долго наблюдал за горизонтом, боясь пошевелиться. Он испытывал восторг, подобный которому ощущает человек, впервые увидевший бескрайнее море или величественные горы, но во много раз сильнее.

Только когда землю плотно окутала тьма, а на небе одна за другой стали зажигаться звезды, император медленно поднялся и направился обратно в лагерь.

V

На следующие утро Константин отменил жертвоприношения и приказал солдатам нанести белой краской на щиты и шлемы монограмму Христа – хризму – в виде двух первых греческих букв имени Спасителя: ? (хи) и ? (ро), скрещенных между собой[18 - Хризма – монограмма имени Христа Х и Р.].

Лагерь напоминал растревоженный муравейник. Христиане ликовали и разносили весть, будто Сам Христос явился этой ночью императору. Почитатели иных богов негодовали. Если бы Константин стал молить Бога христиан о поддержке наравне с другими божествами, они бы только обрадовались: чем больше богов на их стороне, тем лучше. Но предпочесть Христа Митре и всему римскому пантеону недопустимо!

Назревал бунт. Многие легионеры отказывались выполнять распоряжение императора и были готовы наброситься на сослуживцев из числа христиан, уже украсивших свои щиты монограммой Спасителя. Даже главные военачальники пребывали в растерянности, повеление Константина было для них как удар грома, только Эрок посчитал это шуткой и громко смеялся над происходящим.

Около полудня император приказал солдатам собраться возле его шатра. Он вышел к ним в полном воинском облачении. Раб подал ему кисть, и Константин у всех на глазах нанес на свой щит хризму.

– Я хочу, чтобы каждый из вас последовал моему примеру! – объявил он. – Отбросьте сомнения! Войска узурпатора будут дрожать при виде этого знака. Нам не нужны Митра и боги Олимпа! Господь, которого многие из вас еще не познали, явил мне знамение. Нас ждет победа!

Император говорил твердо, глаза у него при этом светились. Он еще никогда не был так уверен в своих словах, и легионеры это почувствовали. В отсутствие братьев Ювентинов говорить от имени простых солдат вышел трибун Луций Фульвий, командовавший шестым Геркулиевым легионом; у него за спиной был долгий путь от рядового до старшего офицера.

– О Божественный, мы боимся прогневать богов, – начал Луций. – Они могут встать на сторону узурпатора и обрушить на нас свою кару. Мы готовы нанести на щиты и доспехи монограмму христиан, но и наши боги должны быть уважены. Не гневи их! Просим тебя, о Божественный, не отменяй приношений!

– Всю свою жизнь я служил чужим богам, – покачал головой Константин. – Отец посвятил меня в митрийцы, даже не спросив, хочу ли я этого, Диоклетиан приказывал приносить жертвы Юпитеру. Хватит! Когда мы защищали эти земли от варваров, то просили помощи у ваших богов. Теперь же я веду вас за собой, и нам будет покровительствовать Господь, Который ответил на мои молитвы, Который старше и могущественнее любого из известных вам богов.

Если Юпитеру, Митре или Аполлону оскорбителен мой поступок, то почему они не явятся и не развеют мои заблуждения? Или пусть покарают меня на месте! Где молнии да стрелы, сыплющиеся с небес? Боги слишком часто отворачивались от нас. Если они оберегают Рим, то зачем отдали его в руки узурпатора и позволяют ему творить бесчинства?

Взгляды некоторых легионеров устремились в небо, они увидели лишь ласточек, что порхали над лагерем, охотясь за мошкарой.

– Придет время, и каждый из вас прозреет, а сейчас поверьте мне! Если боитесь, то оставайтесь здесь вместе со своим страхом, я не хочу, чтобы хотя бы один солдат выступил в поход против своей воли! Это не будет считаться мятежом или дезертирством, пусть за мной идут только добровольно. Жалованье, которое вы не получали последние месяцы, будет выплачено всем без исключения!

– Алеманы последуют за Божественным Константином и исполнят любой его приказ! – подал голос Эрок. – Мы готовы нести знамя Христа, если таково желание императора. Богов Асгарда[19 - Асгард – в скандинавской и германской мифологии небесный город, место, где живут боги-асы.] прославляет наша доблесть, кровь врагов и кружки пенного меда, поднятые в их честь.

– Батавы нанесут на свои доспехи любые знаки, какие ты пожелаешь, о Божественный, – подхватил Бертольд, командир вспомогательной германской кавалерии, приятель Эрока. – Веди нас к победе!

Константин сдержанно улыбнулся и кивнул им. Луций Фульвий молчал потупив взгляд. Легионеры, которые были христианами, начали стучать мечами о щиты, выражая готовность сражаться за Господа и императора. Но многие солдаты из числа галлов и бриттов всерьез задумались над тем, чтобы остаться.

– Во имя чего жертвоприношения, о которых вы просите? – продолжил Константин. – Ради победы или чтобы избежать кары? Мы задабриваем богов, откупаемся от них, но помогают ли они нам на самом деле или только грозят навредить? Нам больше нечего бояться, нас защитит Бог Единый, Творец всего сущего!

Даже если со мной останется всего лишь горстка воинов, я все равно поведу их на Рим. Тех, кто бросит своего императора, я не стану наказывать, но они сами пожалеют о содеянном. Нас ждет слава! Возможно, кто-то из вас не верит в Бога христиан, но разве хотя бы один солдат доблестной армии Запада сомневается в своем императоре? Мы громили пиктов, саксов, франков, настал черед узурпатора! Какие бы козни ни готовил Максенций, сколько бы войск он ни собрал, ему ничто не поможет! Даже самая густая тьма боится света!

– Император узрел истину! – восторженно воскликнули христиане.

– Прости нас, о Божественный, – произнес Луций Фульвий, склонив голову. – Мы не смеем сомневаться в твоих словах, все приказания будут немедленно выполнены!

Луцию по-прежнему было не по себе при мысли, что придется сражаться с монограммой Христа на доспехах и пренебречь жертвоприношениями. Однако он не мог допустить, чтобы император остался в окружении христиан да германских варваров. Его поддержка окончательно склонила чашу весов в пользу Константина.

Когда армия выступила в поход, от нее отделились лишь несколько солдат. Легионы Константина шли на Рим!

VI

Легионы Константина переправились через гору Монженевр и вышли к городу Сегуэнсо[20 - Сегуэнсо – современный город Сузы.]. Немногочисленные войска Максенция, охранявшие перевал, разбежались. Жители города открыли ворота и встретили солдат императора Галлии и Британии как освободителей. Константин добился первого успеха в войне с узурпатором и не пролил при этом ни капли крови. Однако самое трудное было впереди. Он дал легионам день отдыха, а затем повел их на Турин. Разведчики доложили, что гарнизон города мал и, скорее всего, Турин тоже гостеприимно распахнет ворота.

Сентябрьский день выдался жарким, но недушным. Легионеры наслаждались ласковым италийским солнцем и распевали песни. Настроение у них было прекрасное, узурпатор оказался совершенно не готов к вторжению, ближайшие недели кампании сулили новые легкие победы. Очередная гражданская война не могла никак повлиять на начавшийся праздник сбора урожая. Всеобщая радость от этого события передалась даже солдатам Константина.

Император ехал в авангарде, состоявшем из легкой кавалерии, двух галльских легионов, алеманов и нескольких отрядов лучников. Фаусту и Криспа он оставил раскачиваться в карете среди обозных телег между авангардом и основными силами.

Хотя армия преодолевала по двадцать пять миль[21 - Римская миля – единица длины, равная расстоянию 1000 шагов или 5000 римских футов. По современным оценкам, римская миля равна 1479 м.] в день, императору казалось, что они движутся слишком медленно. Ему хотелось как можно быстрее сразиться с Максенцием. Мысленно он много раз пускал свою лошадь галопом и мчался к Риму.

– Благородный Эрок, скажи, что ты думаешь о высокородном Авле Аммиане? – обратился император к ехавшему рядом вождю алеманов, желая скорее отвлечься от мыслей об узурпаторе, чем удовлетворить любопытство.

– Он старый римский пес, о Божественный, я голодный германский волк, – сказал Эрок, усмехнувшись. – Как волк может относиться к сторожевому псу?

– Ты смеешь отвечать мне вопросом? – В тоне Константина слышался не столько гнев, сколько удивление. – Когда мы освободим Рим, я смогу управлять всем Западом, и столь острой нужды в твоих алеманах у меня не будет. Тогда тебя может постичь наказание за те дерзости, что ты себе позволял!

– Я постараюсь сделать так, о Божественный, чтобы приносить тебе еще больше пользы, и моя ценность в твоих глазах ни капли не уменьшится, – невозмутимо ответил варвар.

– Помни, благородный Эрок, у тебя осталось совсем немного времени, постарайся добиться этого как можно быстрее. – Император едва заметно улыбнулся: – И все же, если тебе не нравится высокородный Авл, почему ты распиваешь с ним мед и вино?

– Я совсем не это имел в виду, о Божественный. Пес может не уступать волку ни в силе, ни в ловкости, ни в длине клыков. Мне по-своему приятен высокородный Авл, но нам с ним друг друга не понять. Волк никогда не станет радоваться цепи, на которую его посадили, да кости, что ему бросили.