Черные сны

– Я, я расписываюсь всегда, – поспешил ответить Кокушкин.

– Поймите меня правильно, – Егор говорил спокойно, глядя в бычьи глаза и, как ему казалось, говорил убедительно. – Лекарство, выписанное по рецепту, подлежит строгой отчетности. С меня шкуру спустят, если подпись не будет соответствовать оригиналу. Возможно, ваша подделка раньше прокатывала, но теперь у нас новое начальство и требует все по инструкции. Кроме того, мне предписано общаться с подопечными и знать о их нуждах и потребностях. Убедиться, что они не подвергаются физическому насилию, бытовому истязанию и унижению, а если такое случилось, докладывать участковому и начальству.

С минуту он боролся взглядом с детиной.

– Хрен с тобой, только давай в темпе и боты сними. Кока, давай прошуршал и побыстрее выпроваживай вертухая. Жрать хочется.

Егор зашел в скверную квартиру. Из кухни слышалось шкворчание и улавливался запах жареной картошки. Кокушкин стоял рядом и ждал, пока Егор снимет ботинки. Тапок для гостей не оказалось, и он поспешил отдать свои. Егор не стал отказываться, сунул ноги в стоптанные полиуретановые штамповки и вместе с Кокушкиным прошел в комнату, где на матраце лежала Софья Петровна. Егор впервые видел ее лицо неискаженное муками боли, непокрытое горячим потом. Голова пожилой женщины по-прежнему была обмотана махровым шарфом. Ее просветленные от болезни глаза внимательно смотрели на Егора. Под их пристальным взглядом он почувствовал себя неуютно. Поспешил отвести взгляд и суетливо полез в карман.

– Здравствуйте, Софья Петровна, – говорил он, вытаскивая из кармана упаковку «коделмикса».

– Здравствуйте, извините, что не запомнила вашего имени.

– Егор Владимирович Нагибин, его звать, мамуль. Он недавно. Что? «Коделмикс»! – радостно воскликнул Кокушкин.

– Зовите меня просто Егор, без всякого Владимировича. Вот, ваши лекарства и надо расписаться в ведомости. Чувствуя все большую неловкость, он суетливо в смущении полез во внутренний карман за ведомостью.

– Может, чайку с нами попьете? Федечка, сходи на кухню, попроси у Лиды чайник.

– Мамуль, – Кокушкин умоляюще посмотрел на мать, – ОН здесь, – шепотом проговорил и кивнул головой в сторону двери. Положил упаковку лекарств на заставленный посудой и лекарствами стол и зачем-то прикрыл полотенцем.

– Нет, нет спасибо, – поспешил отказаться от угощения Егор. – Я спешу, мне еще троих сегодня оббежать надо, – соврал он.

– Хороший вы, Егор. Спасибо за лекарства. Наконец-то они в аптеки появились. Боль проклятая замучила. Теперь будет хорошо. Приходите к нам днем, когда мы одни. – Женщина ласково смотрела на него, лежа на матраце, постеленном на полу, до подбородка укрытая стеганым одеялом. Егора поражали эти живые, умные глаза, никак не сочетающиеся с теми мутными невидящими, наполненными болью и полубредом, которые он видел прежде. Даже когда отвернулся, они все продолжали в его памяти смотреть на него с поразительной ясностью и теплом.

– Черт! – послышалось из-за двери, – ты куда чай льешь? Давай неси полотенце скорее, всю ногу ошпарила, – слышался грубый бас мясника.

Егор чувствовал себя неловко, как и все присутствующие в комнате. У него горели уши. Он разом смялся и заторопился, – ну ладно, мне пора. Я к вам еще зайду.

– Да, уж, извините нас, – женщина смущенно прятала взгляд в складки ватного одеяла. – У нас так не всегда. Вы днем приходите. Федя, – всполошилась вдруг она. – Угости гостя конфетами. Егор, возьмите, у нас вкусная карамель «лимонные». Возьмите. – Женщина так посмотрела на Егора, что он не смог расстроить ее отказом и взял из тарелки, протянутой ему Федором несколько конфет в желтом фантике.

– Спасибо, – проговорил Егор, убирая скромное угощение в карман.

– Приходите почаще.

Кокушкин напряженно смотрел своими большими глазами через толстые линзы на дверь, прислушиваясь к звукам снаружи. – Пошли, – прошептал он и потянул Егора за рукав, – кажется он на кухне.

– Еще здесь?

Мясник шел из кухни, когда Егор обувал ботинки. Замахнулся на Кокушкина. Тот присел и зажмурился.

– Я уже ухожу, – проговорил Егор, завязывая шнурки.

– Канай отсюда и не мелькай часто. Следующий раз скоро не ждем.

Кокушкин испуганным взглядом провожал широкую, сутулую спину мясника.

– Не айс у вас, – усмехнулся Егор, оказавшись на лестничной клетке.

– Что? – шепотом порывисто спросил Кокушкин.

– Говорю, не здорово у вас. Обстановка какая-то нервная.

– Да, да, – шептал Кокушкин, плохо скрывая нетерпение побыстрее распрощаться.

Со смутным чувством Егор вышел из подъезда пятиэтажки. Небо задернулось серыми шторами, и солнце угадывалось через них светлым пятном. Набежал прохладный ветерок, зашуршали по асфальту сухие листья. Воздух был чистым и звонким, все звуки проходили сквозь него в своей строгой тональности. От их остроты резало слух. Через двадцать шагов Егор ничего этого уже не замечал. Мыслями вернулся в квартиру Кокушкиных. Работник бойни, пропитанный болью и страхом животных, излучал неприятную ауру. Что-то было в нем мистическое, черное. Находиться рядом с ним было тяжело. Ощущался дискомфорт и какое-то трусливое беспокойство. Он казался непредсказуемым, импульсивным и бог знает, какие мысли бродят в его голове.

Егор покончил с делами. Часы показывали половину пятого. Домой идти не хотелось. Ощутил острую потребность поговорить с кем-то, рассказать о случившемся. Кто в состоянии понять: тому, кто варится в этой каше. Слишком тяжелый груз давил на плечи, одному нести его не по силам. Егор достал телефон и набрал номер Паршина. Послышались гудки вызова. Через минуту раздался беспристрастный женский голос: «Абонент не отвечает, после сигнала оставьте сообщение».

– Костя, это Егор. Если не занят, приходи к барже за водокачкой. Я там с час пробуду. Есть дело.

Помолчал и добавил:

– Или перезвони.

Он выключил телефон, сунул его в карман. К реке пошел не сразу. По дороге свернул на Коминтерновскую и заскочил в кафе «Летнее». Горячий чай и сосиска в тесте утолили голод. Выкурил сигарету и только после этого направился к баржам.

Шилка стремительно гнала свои воды. На другой стороне у основания седой сопки, прямо у реки на большом расстоянии друг от друга, стояли деревянные домишки. Они растянулись вдоль берега километра на два. Люди казались букашками. Глядя на студеную темную реку, по спине пробегали мурашки. Ветер в пойме дул сильнее, чем в городе, шумел в ушах, холодил кожу головы. Камешки скрежетали и шуршали под ногами. Егор шел по пустынному берегу у самой кромки воды в сторону водокачки. Там за ней на суше лежали, как выброшенные киты, две баржи.

Он любил туда приходить, браться за холодные ржавые поручни и подниматься на палубу, слушать, как гулким эхом отдаются по металлу шаги, открывать со скрежетом дверь в рубку, усаживаться в железный остов штурманского кресла перед раскуроченной приборной панелью, закидывать ноги в разбитое окно и смотреть через железную ржавую раму на быструю реку, слушать, как в пустых трюмах через пробоину завывает ветер, а порой ни с того ни с сего железный стон самого судна, словно тяжкий протяжный выдох диплодога.

Егор удобнее уселся в дырчатой лоханке, откинулся на гнутую спинку и закинул ноги на железную раму. Налетел ветер, засвистел в щелях, окатил холодом, заслезил глаза. Тыльной стороной ладони Егор обтер веки, затем достал сигарету, сунул в зубы. Сложил воронкой ладони, прикрывая пламя зажигалки, прикурил. Новый порыв в клочья разорвал белесое облачко, раздул уголек. Гулкое тоскливое завывание… Казалось, ветер бормочет не в железном трюме, а прямо в голове. «Как там, в развалинах, – думал Егор. – Что-то в них есть в этих старых, отслуживших и забытых творениях. Они понемногу загибаются без заботы и внимания. Зато как было уютно, тихо в том флигеле. Сухие, растрескавшиеся балки, пыль… Чердачная пыль она особая, мелкая и тяжелая, а еще она пахнет… временем. Словно время там превращается в пыль. Точно». Егор сидел и вспоминал брошенный полусгнивший флигель – один из двух, в ансамбле усадьбы купца Кучуева. Барский дом, взорванный большевиками, превращенный в кирпичное крошево и пущенный на укрепление дорог, уцелел частично. Остался лишь парадный вход с колоннами. За дубовой рощей, находился заросший пруд, где по весне и все лето квакают лягушки, да так громко, что их слышно в окно спальни детдома.

Егор с Тимой Семеновым ходил на Князевский пруд за «пиратами» – большими зелеными стрекозами с переливающимися глазами. Несколько раз ходили на руины играть в войнушку, жгли на печном выступе костер, рассматривали запечатленные в колоннах ракушки. Тиме там не понравилось: слишком уныло да и грязно. Егор стал наведываться к флигелю один. Что-то его туда тянуло. Он не мог объяснить себе, что именно, но что-то там было. Что-то такое, что отзывается в груди какой-то тайной, волшебством, томительным ожиданием чего-то. Оно витало в воздухе, сама атмосфера создавала настроение, было в ней нечто притягивающее, магическое.

Он и потом замечал, что его манят развалины, старый почерневший от времени кирпич, ржавый металл, толстые тесанные топором доски, низкие арочные потолки, тесные комнатки, трава, проросшая в швах и на карнизах, зеленый бархат мха, трещины молнией, кованные гвозди… Руины словно пропитывались временем и концентрировали его в себе. Обволакивала безмятежность, Егор словно впадал в какой-то транс, проникался этим безвременьем, чувствовал ее, эту атмосферу. Вдыхал ее. Он даже научился, как ему казалось, различать запах безвременья. По большей части это было связано с запахами тления, сырости, гниения, пыли, сырой известки, кирпичной крошки.

Любил представлять в солнечные дни, как было раньше, до забвения. Вот по этой лесной дороге, наверное, до пруда прохаживались барышни в кринолинах под кружевными зонтиками и в шляпках с лентами. За ними с тростями вышагивали господа в костюмах с сигарами и шляпах. А вон по той дороге, от конюшни они скакали верхом в амазонках и черных камзолах, белых бриджах, в начищенных до блеска сапогах на холеных, тонконогих лошадях. За ними неслась свора гончих. Но в дождливые дни или пасмурную погоду ему казалось, что эти места идеальны для убийств. Они словно требуют жертву. Откуда тогда мальчишки из комнаты знают столько душераздирающих жутких историй. Самые ужасные дела творятся в укромных местечках: в старом депо, заброшенном замке, в развалинах, на заброшенной водокачке, в разрушенной церкви. Возможно, его восприятие и сформировалось под истории, рассказанные на ночь .

Егор почувствовал жжение между указательным и средним пальцем. Поднял руку и увидел, что сигарета дотлела до фильтра. Он отбросил окурок и прикрывая ладонями огонек от ветра, прикурил следующую. Сквозь белесый, мечущийся под потолком рубки дым, Егор долгим взглядом посмотрел на реку. Стоны и завывания в трюме убаюкивали.

Течение вьющихся волн, поблескивающих на бледном солнце, завораживало. Невозможно отвести взгляд, мысли улетучивались, наступало приятное отупение. Время, словно растягивалось по волнам, замедлялось. Из года в год ничего не менялось в картине поздней осени. По покатому склону сопки взбирались зеленые ели. Между ними пестрели уже почти полностью облетевшие желтым листом рябины, орешники, клены. Сухая трава в подлеске гляделась косматой сединой. Высокие метелки сухопутными волнами расходились под напором ветра. Картина приближается все ближе и вот ты уже не заметил, как растворился в ней. Уже на том берегу на сопке, в осеннем прелом лесу. Сушняк хрустит под ногами, мягкая земля продавливается, шуршит мокрый лист, ветки цепляются за одежду. Влажный густой воздух обволакивает, туманит сознание. Тоска и уныние пришли в эти края.

– Ай, – Егор дернулся и отбросил дотлевшую до фильтра сигарету. Пальцы больно щипало. Пелена спала с глаз. «Как она так быстро сгорела, всего одну затяжку сделал?». Он поежился, стряхивая оцепенение. Поднял воротник, глубже утопил голову в плечи. Ветер ужом забирался в брючины, заливался в рукава, струился в горловину, просачивался в швах. Егор потер озябшие руки. Надо идти домой. Он рывком встал с остова кресла, когда под ногами в чреве железного гиганта, сквозь завывание и бормотание ветра ему послышались всхлипы.

– Чушь. – Егор мотнул головой. Он сделал шаг в сторону двери, в трюме что-то ударилось и гулкое эхо прокатилось по переборкам. Егор остановился. Быстро нашел взглядом на палубе в двадцати шагах от рубки люк. Квадратная дыра «сосала глаза» своей бездонной чернотой. Дурное предчувствие растеклось внутри горячим маслом. Что-то смутно знакомое, словно давно виденное во сне, шевельнулось в голове. Он прислушивался, затаив дыхание. Ветер свистел и забивал звуки. Снова всхлипы. Всхлипы? Вот донеслось невнятное бормотание. Опять всхлипы. Егор почувствовал страх. Он уже не сомневался, что в трюме кто-то есть.

– Не надо, прошу не надо!! – вырвалось из горловины, раскрытого люка. Это был голос напуганного до смерти человека. Эхо было коротким, словно оно уже догадалось, что сейчас произойдет и замерло в ожидание. Голос явно принадлежал мужчине. Егор стоял, не смея шелохнуться. Сквозь ветер слышались жалобные всхлипы. Гулкое эхо шагов, снова удар по металлу, словно, тот, кто был в трюме пробирался в темноте на ощупь, то и дело спотыкаясь о конструкции. Ко всем звукам добавился еще один, монотонный с протяжкой, удары своего сердца. Внизу что-то звякнуло, похоже на ленивое бряцанье цепи. – За что? – слышалось сквозь мокрые всхлипы.

– Господи…. Не надо! – безмерное дремучее отчаяние слышалось в голосе. От жалости у Егора сдавило сердце, но он не мог заставить себя сдвинуться с места. Он сам до чертей был напуган этим отчаянием. Понимал, что скоро произойдет нечто ужасное, непоправимое, но всячески отгонял эту мысль. Обманывал себя, знал, что обманывает и все равно обманывался, повторяя, как заклинание бестолковые слова, «все обойдется, все обойдется». Даже, когда после продолжительного затишья услышал сдавленный крик, он не сразу поверил своим ушам. Несколько секунд прислушивался, наконец, сорвался с места. Распространяя гулкие удары каблуков о металл, Егор добежал до черной дыры. Секунду колебался, прислушиваясь к завываниям ветра из утробы баржи. Ничего не услышав, быстро спустился по железной лестнице. Чернота обступила его. Егор всматривался в темноту и не отпускал холодный поручень, словно боялся, что тот уедет вверх, а затем с жутким скрежетом заржавевших петель захлопнется люк. Егор вертел головой по сторонам, выискивая звуки – только вой и бормотание ветра. Сердце бухало в груди, колотило в висках. Тяжело дыша, Егор медленно разжал пальцы и шагнул. Кажется, в темноте что-то зашуршало. Он выставил перед собой руки и погрузился в кромешную черноту. Чахлый свет, просачивающийся через люк, распространял мутный муаровый свет в метре от лестницы и издыхал.

– Эй, – Егор испугался своего голоса, отскочившего эхом от бортов и переборок, – ты где?

В ответ прозвучало недовольное бормотание.

– Я тебе помогу, – шептал Егор, не в силах набраться смелости и потревожить темень громким голосом, обратить на себя взор того, кто заставил беднягу так стенать. С минуту он стоял и прислушивался к завываниям ветра.

– Эй, – громче позвал Егор. – Отзовись.