Черные сны

Егор вбежал по ступенькам и постучал в дверь. Долго не открывали. Уже стал сомневаться правильно ли поступает, как за дверью послышался обеспокоенный голос Марии Афанасьевны.

– Кто там?

– Я, Егор. Мария Афанасьевна, я лекарства принес…, – Егор запнулся не в силах вспомнить имя отчество капитана. – Для сна помогает.

– А, Егорушка.

Раздался щелчок и дверь распахнулась. На пороге стояла, завернувшись в халат, хозяйка с распущенными седыми волосами. – Заходи, заходи. Мы уже спать собрались. Ленечка с обеда спит. Врач укол поставил так он и спит.

– Я на минутку Мария Афанасьевна.

Егор закрыл за собой дверь, снял куртку, стянул, не расшнуровывая, ботинки, прошел на кухню, где старушка зажигала газ для чайника.

– Что врачи сказали? – спросил Егор, усаживаясь за стол. В животе предательски заурчало. Он вспомнил, что целый день без еды. Мария Афанасьевна услышала этот призыв и, покончив с чайником, подошла к холодильнику. Егор одобряюще проводил ее взглядом. Маленькая, давно растерявшая фигуру, она походила на тумбочку. Распущенные по плечам седые волосы добавляли в облик пожилой женщины чего-то ведьменого. Егор испытывал некое угрызение, что объедает стариков, у которых и так пенсия мизерная. Но оправдывался, что купил таблетки за свои кровные и еще будет помогать потом.

– Я бутербродов порежу с колбаской и сыра чуть есть.

– Спасибо, а я пока к Леониду Павловичу схожу, посмотрю как он там.

Егор вытащил из кармана брюк кластер с «феназепамом» и, глядя на Марию Афанасьевну, потряс им. – Положу на тумбочку. – Ступая осторожно, чтобы не разбудить капитана вышел из комнаты.

Дверь в спальную была приоткрыта. Сквозь щель в темный коридор проливался тусклый свет ночника. Егор распахнул дверь шире и заглянул в комнату. Пахло лекарствами, старостью, улавливался запах, который может донести ветерок, подувший со стороны собачьей конуры.

Капитан лежал под пуховым одеялом неподвижно, на спине. Мертвенная бледность застыла на выпирающих скулах и впалых щеках. Морщинистые сухие губы казались затянувшимися краями резаной раны. Тонкая кожа на глазных яблоках, просвечивающая синими жилками, казалось, скоро протрется, редкие волосы выглядели неживыми, ломкими, словно сухая трава. Мертвенная желтизна и бледность растеклись по лицу. И вообще, капитан мало напоминал живого. Если бы не мерное, дыхание, едва заметно вздымающее и опускающее грудь, старика можно было бы посчитать за покойника.

Егор быстро обернулся назад. Из кухни доносился стук ножа по деревянной доске. Он вошел в комнату и прикрыл дверь. Достал из кармана уцелевшую часть очков и приложил к правому глазу. Господи, он это увидел сразу. На лице старика сидела та самая тварь, которую он видел днем. Она склонилась к самым его губам. Чем-то кожистым, напоминающим крылья летучей мыши накрыла его глаза. Эти самые крылья вытягивались из отростков по краям морды, и… они пульсировали, словно качали. Сжимались и разжимались, проталкивая что-то от глаз капитана к голове крысоподобного существа. Несколько минут парализованный омерзением и страхом, обескураженный Егор рассматривал жуткую картину и силился уместить, впихнуть в привычные рамки, объяснить как-то себе весь этот ужас.

Наконец, он заставил себя пошевелиться. Правая рука сжалась в кулак и стала медленно подниматься. Осторожно ступая, чтобы не спугнуть зверя, Егор стал приближаться к постели больного. Кожистые расплющенные нахлобучки плотно прилегали к лицу старика, повторяя его рельеф. В мерзких конвульсиях тварь содрогалась всем телом. Дрожь шла волной по отвратительной лохматой спинке. Егор приблизился вплотную, руки дрожали. Уже был готов нанести удар, прокрутил в голове траекторию, представил с какой силой вмажет, почувствовал под рукой выпуклость тела, сухую жесткую шерсть, как вдруг, существо с тихим едва уловимым писком, подпрыгнуло, путаясь в зонтиковидных отростках, скатилось по лицу старика, упало на пол и в следующее мгновение исчезло под кроватью. Егор во все глаза смотрел на происходящее, продолжая нависать над капитаном.

Леонид Павлович открыл глаза. Радужка была белой с желтым оттенком, почти одинакового цвета с белками, и напоминали вареные рыбьи глаза. Черная точка зрачка по центру выглядела жутко. Старик смотрел перед собой, прямо на Егора и казалось, ничего не видел. Зрачок замер в размере с булавочную головку, яблоко не двигалось, веки не смыкались. Словно завороженный, Егор не мог отвести взгляда от вареного глаза. Смотрел не моргая, и не смел шелохнуться. Он позабыл про комнату, дом, Марию Афанасьевну, осень и темень за окном. Весь превратился в зрение. Впился взглядом в глаз старика. Радужка постепенно наливалась цветом и через минуту приобрела обычный бледно – серый окрас с неравномерной пигментацией, напоминающей срез топаза. Веки моргнули. Зрачок сузился, и Егор ощутил на себе взгляд. Глазные яблоки пошевелились, обозревая нависающего Егора, все еще с занесенным кулаком. Губы старика дернулись и остановились. Только сейчас Егор заметил на правой скуле капитана набухшую кровяную каплю, напоминающую бусину.

– Прошу прощения, – прошептал Егор, часто моргая. Под пристальным взглядом опустил руку. Разжал пальцы и показал смятый кластер «феназепама». – Это вам, чтобы спалось крепче. – Он положил лекарство на прикроватную тумбочку и, ощущая на спине враждебный взгляд, вышел из спальной.

Аппетит пропал. – Извините, Мария…, я вспомнил, что меня ждут. Надо идти. Извините, – Егор прошел в прихожую, быстро оделся.

– Куда ты, Егорушка? – старушка с ножом в руке стояла на самотканой из разноцветных лоскутов дорожке и с удивлением смотрела на Егора.

– Извините, мне очень надо… идти. – Страх отголоском бродил по телу, пуская по спине мурашки. Вареные глаза впечатались в память и упорно не позволяли думать ни о чем другом. Глаза перетекали в тварь на лице, затем в зонтикоподобные кожистые присоски и снова набирали жуткую выпуклую желтизну с черной точкой посередине.

Он сбежал по крыльцу. Сбивая капли с мокрой травы направился к калитке. Он уже взялся рукой за ручку, когда его взгляд остановился на чернеющем в глубине сада сарае. Припомнился взгляд старика через окно. «Он ведь постоянно туда смотрит», подумал Егор. Обернулся на входную дверь. Та была уже закрыта. Должно быть, Марии Афанасьевне стало прохладно и она отложила долгие проводы. Бегом Егор вернулся по тропинке, обогнул дом и через заросший сад, по мокрой траве, продираясь сквозь голые кусты смородины, крыжовника, по каменным плиткам, почти полностью вросшим в землю, подбежал к старому сараю. Стальной замок поблескивал в свете прорывающегося в окна дома. Егор припал к влажным, пахнущим гнилью доскам и попытался заглянуть внутрь сквозь щель между дверью и косяком. Ничего нельзя разглядеть. Сплошная черная стена. Егор обошел сарай. У боковой стены спутанная падшей травой стояла спинка от железной кровати с шишечками на стойках. Ей-то он и вырвал петлю, продев ножку между железной накладкой и дверью. Трухлявая доска поддалась легко. Как раздробленный гнилой зуба, посыпались труха и щепки. Егор достал из кармана куртки мобильник и включил экран. Выставив его перед собой, шагнул внутрь. Здесь сильно пахло собочатиной. Почти весь сарай был завален клетками. Егор некоторое время стоял в ступоре. Его взгляд перепрыгивал с одной решетки на другую. Прутья хищно поблескивали в блеклом свете.

Присмотревшись, Егор обнаружил, что почти все клетки были новыми, лишь одна с открытой дверцей стояла в углу на дощатом, местами сгнившем и провалившемся полу.

Егор не помнил, как оказался в квартире. Есть не хотелось. Он бродил из комнаты в комнату. Бродил бессмысленно, покусывал губу и ни о чем не думал, только раз за разом прокручивал в голове увиденное в спальне капитана. Иногда он останавливался, брал со стола на кухне пачку, выбивал сигарету, прикуривал и ходил дальше, не замечая, грязных следов от ботинок и, того, что все еще в одежде. Он пытался делать выводы, соединить кусочки головоломки, но ничего не получалось. Вареный глаз сменяло существо, затем оживающий глаз, потом кожистые присоски, капля на скуле и снова вареный глаз. Он словно зациклился, пластинка вертелась, а игла все никак не могла сдвинуться с места. Он чувствовал, что нащупал что-то важное, что увидел страшную тайну, но как с этим поступить, понятия не имел. Одновременно Егор сознавал, что надо что-то делать и не знал что. Он был один. Один знал о невидимой мерзкой жизни. Иногда он озирался, вытаскивал из кармана линзу и осматривал комнаты. В какой уже раз заглянул под кровать, под шкаф, за занавески, в мусорное ведро, облазил тумбочки на кухне, пространство за холодильник.

Под потолком висит белесое набухшее брюхо с плавниками. Дым от сигареты клубится, тянется вверх, обтекает рыбье тело, плющится о потолок. Егор ходит по комнатам. Наконец останавливается. Хлопает себя по карманам куртки. Выуживает из левого упаковку с плавательными очками. Минуту рассматривает, затем решительно вытаскивает их из пластиковой упаковки. Идет быстрым шагом на кухню. Распахивает створку навесного шкафа, достает коробку с медикаментами, вываливает содержимое на стол и судорожно начинает копаться в тюбиках, пузырьках, таблетках выискивая пластырь. Он находит его. Порывисто, без сожаления выдергивает резиновый ремешок из ушка плавательных очков. Тот выскальзывает и больно бьет по ладони. Егор не обращает внимания. Он видит конечную цель, весь в нетерпение сделать задуманное. Рвет второй край резинового ремня. Дужка не выдерживает и ломается с хрустом. Егор достает и кладет на стол уцелевшую часть очков капитана. Ему не сразу удается поддеть ногтем край ленты пластыря. Он злится, скрипит зубами, хочет сделать быстрее. Наконец все готово. Он вертит в руках дело рук своих. С минуту смотрит на очки, затем, пристраивает на переносицу, держит левой рукой, а правой натягивает ремешок на затылок. Готово. Смотрит по сторонам. Медленно обводит взглядом комнату. Резинка не мешает второму глазу потому, что она идет наискось, как у пиратов. Егор доволен. Закуривает и с сигаретой в зубах снова обходит комнату. Сжимает, разжимает кисти, словно демонстрирует сам себе, что теперь руки свободны. В теле ощущается усталость. Подкатывает голод. Рыбы нет!

Хлеб с колбасой и жидким чаем быстро умерили аппетит и подарили приятное чувство сытости. Перед сном Егор выкурил еще сигарету и, стараясь больше не ступать на «зыбкие пески», закрыл глаза. В эту ночь ему опять ничего не снилось.

Встал рано, без будильника. Три с половиной часа бесцельно слонялся по квартире, садился перед телевизорам, переключал каналы, снова бродил, заходил на кухню, хватал куски, три раза наливал чай, курил в форточку, когда, наконец, решил, что пора одеваться и идти в контору. Все равно пришлось ждать Изотову. На его приветствие она, едва взглянув, сухо поздоровалась. Егор уловил ее настроение и не лез с разговорами. В неловкой, гремучей тишине бухгалтер сняла куртку. Егор ждал, перебирая резиновым ремешком в кармане.

– Тебе сегодня к Хазину продукты и к Шаламову тоже продукты. Отнесешь еще письмо из центра протезирования.

Все это она сказала, уткнувшись в бумаги на столе. Затем встала и вовсе повернулась спиной к Егору. Загремела крышкой заварочного чайника, послышался звук наливаемой воды.

Егор вздохнул, выдал короткую дробь пальцами по столешнице, встал. – Вы не думайте, Татьяна Михайловна, я не псих. Если меня навещает доктор, это ничего не значит.

Изотова продолжала возиться с чайником.

– Скажите когда Варя будет?

– К обеду сказала подойдет, у нее два ветерана на сегодня.

– Спасибо.

Егор почесал затылок. Он хотел еще спросить о чем-то, но глядя на спину Изотовой передумал. Вышел на крыльцо, промозглый ветер окатил холодом. Егор отвернулся, поднял воротник. В нерешительности он топтался на крыльце. Ему очень надо было видеть Варю. План, созревший в голове, не давал покоя. Достал из кармана телефон, повертел в руке. С минуту напряженно думал. Решив, что с девушкой поговорит позже, Егор направился в магазин. По дороге в голове возникла промежуточная комбинация, которую он собрался разыграть в квартире у Хазина. Захваченный новой идеей, он ускорил шаг.

Чтобы не терять времени, Егор затоварился в магазине сразу на обоих подопечных. Пакет Хазина отличался от стандартного Шаламовского, выпирающими плавными формами, напоминающими бутылку.

– А это вы, лекарь! Надеюсь с микстурочкой. Просим, просим. – Хазин откатился, пропуская Егора в квартиру. – Сколько лет, сколько зим? Долгай долгун. Тарантас карандас, разлюли. Проше пана. Ждали мы и подолгу, да без толку. Delirium tremens. Дрожательный бред, не обращайте, милейший, внимания. – Старик противно хихикнул. Его словно прорвало, – Edite, bibite, post mortem nulla voluptas! – Ешьте, пейте, после смерти нет никакого наслаждения! Из старинной студенческой песни. Кхе-кхе, они пели так раньше. Распространенный мотив античных надписей на надгробиях, – Хазин быстро обернулся, словно проверяя, идет ли Егор следом, – и застольной утвари. – Он лихо развернул каталку на задних колесах и сграбастал со стола рюмку. – Ergo bibamus. Значится, и так, выпьем! Что же вы медлите, голубчик? – Плотоядная улыбка медленно стекала с его худой морщинистой физиономии. – Imperitia pro culpa habetur – Незнание вменяется в вину. Формула римского права, – Хазин хлопнул рюмкой по столу и засмеялся, осклабившись желтыми пеньками. – Что-то из меня сегодня хлещет. А ты бы видел себя, голубчик, сусалы, во, – он рукой оттянул вниз нижнюю челюсть и снова заскрежетал.

Егор, молча поставил пакет на стол, достал «забайкальскую» и предал старику.

– Смотри, Модест, на перегонки бежишь.

– Не ропщи, малый, – старик поудобнее перехватил бутылку и одним движением свернул ей «голову», – Leve fit, quod bene fertus onus. Груз становится легким, когда несешь его с покорностью. Овидий, “Любовные элегии”. – С протяжным бульканьем водка заструилась по узкому горлышку, перетекая в рюмку. – In vino veritas. Истина в вине. – Удерживая наполненную до краев рюмку, работая свободной рукой, развернул каталку. Задрал голову, одним глотком опорожнил посуду, выдохнул, сжался весь и замер. Только грязные волосы на затылке подрагивали.

– Утоли жажду сразу, – Егор налил, едва рюмка в дрожащей руке старика коснулась столешницы. Тот даже не успел откусить приготовленный для такого случая корнишон. Хазин, шумно втягивая носом воздух, подозрительно из-под щетки бровей посмотрел на Егора. Взял рюмку, отвернулся и все повторилось.

С кислой физиономией он развернулся и сразу закусил огурчиком. Аппетитный хруст заполнил тишину. Егор со скучающим видом осматривал грязную кухню. Когда старик вновь потянулся за бутылкой, спросил.

– Дочь фамилию мужа взяла?

– Под Мебиуса косишь? Я тебе, голубчик, уже указал, где истина. Не заставляй повторяться.

Егор секунду раздумывал, затем взялся за бутылку и уронил горлышко в рюмку.

– Вот, так вот, вот так, – приговаривал Хазин, не отрываясь взглядом от струи, жадно сглатывая, – Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem. Величайшее несчастье – быть счастливым в прошлом. – Хазин взял прозрачную стопку, – Nunc est bibendum – Теперь надо пить. Гораций.

– Она ведь замуж так и не вышла?

– За наше жито, нам же и набито.

– Мадест, хватит паясничать.

– У Фили были, у Фили пили, Филю же и побили.

– Ты от жалости к себе скоро в кисель превратишься.