Унция или Драгоценное Ничто

Оркестр, играя форте в партии нужного ингредиента, делал соус или гарнир насыщеннее, а переходя на пиано – более изысканным и менее калорийным. Тональность бульона всегда была прозрачной, тембр жаркого соответствовал поджаристости, и даже холодные закуски подавались с огоньком. Заказы исполняли на бис, пока гости не наедались до отвала. При этом, гармонично подобранные ингредиенты гарантировали, что и воинствующим едокам пища мстить не будет, а пойдёт на пользу.

Прошло несколько месяцев, и о «Вкусном Одеоне» заговорили по всей Европе. Корреспонденты известных газет один за другим расспрашивали юного шефа-маэстро о секрете его успеха. Но, давая пространные интервью о чудесах, окружающих людей в повседневном мире, Октавиан так никому и не открыл, что беспрестанно думает о девочке с радужной улыбкой и все свои экспромты неизменно посвящает ей одной. Ведь это её сияние, путешествуя через океан, переходило во всё, к чему он прикасался.

Глава 7

Пока профессор Пуп поправлял здоровье на водах Карловых Вар, благотворители перевезли лабораторию в швейцарские Альпы. Общество даже приобрело старинный орган, на котором, по заверению знакомого фальцета из телефонной трубки, некогда играл сам непревзойдённый Иоганн-Себастьян Бах.

«Играл и руками, и ногами! – довольно пищал далёкий абонент. – Причём ногами сучил, как сущий дьявол!»

К новому месту Якоба доставил дирижабль, а сопровождала его женщина необыкновенной красоты, назвавшаяся Мединой.

– Патрон летит с нами, – она играла с ручной игуаной. – Только в полёте ни с кем не разговаривает.

– Ах, так господин Жабон тоже здесь? – обрадовался профессор. – И как только мы разминулись!

– Жабон? – красотка взглянула с удивлением.

Пуп выбросил руку, ловя пролетающую мысль, и она отшатнулась к спинке.

– Пардон, если напугал, – он полез в портфель за контрактом. – Жак Жабон, соучредитель, вот его подпись.

Женщина нехотя пролистала бумаги.

– Это подпись маэстро Ногуса, – сказала она.

Такой ответ учёного озадачил, но поскольку с продолжением экспериментов вопросов не возникало, он и не стал их больше задавать. Ну, показал этот Ногус какой-то свой трюк, фокусники на то и фокусники.

Окинув взглядом безупречную фигурку и кукольное личико провожатой, он отвернулся к иллюминатору.

Перед посадкой цепеллин сделал круг над виллой, стоявшей на краю отвесной скалы, и, показав пассажирам красоту и неприступность этих мест, опустился у крытого трапа-коридора.

В тот же вечер состоялось знакомство мага и профессора, оставившее у последнего двоякое впечатление. Испытывая искреннее расположение к меценату, Пуп не мог избавиться от чувства, что при каждом взгляде этого бесцветного человека за пазухой шарят холодные, липкие ладони. Он даже стал тайком почёсываться. Но, несмотря на постную физиономию и странную манеру таращить ноздри, Ногус был любезен, просил обращаться без церемоний и лично повёл показывать лабораторию.

– Пустоскоп произвёл на меня большое впечатление, – сказал он. – Странно, что вы решились доверить газетчикам свою тайну!

– О, что вы, ни один из них и не понял, что это тайна, – учёный остановился, уступая дорогу. – Настоящая тайна настолько слита с вашей глубиной, с вашим личным аккордом, что можно сто раз её открыть, а каждый услышит и поймёт по-своему. К слову, совсем не так, как вы сами.

– С личным аккордом? – Ногус прошёл вперёд. – С глубиной?

– То, как звучит ваша тайна, – Якоб незаметно поскрёбся под галстуком, – никто, кроме вас самого, знать не может. Разве что…

– Что? – задержался маг.

– Тот, чья тайна звучит так же, как ваша.

Знакомясь с виллой, оказавшейся настоящим дворцом, профессор взирал на роскошь с равнодушием зеркала. А вот орган вызвал у него настоящий мальчишеский восторг.

– Но и от фисгармонии мы отказываться не будем! – радостно восклицал он, оглядывая ряды трубок. – Орган будет организовывать проход в эфир, а фисгармония – гармонизировать!

Помещения, предоставленные обществом для лаборатории, оказались выше всяких похвал, Пуп даже заметил, что они чрезмерны, поскольку пустоскоп уже не требует столько места, а сам он большую часть времени проводит в краях, границ не знающих.

В полдень следующего дня пришли снять мерки, – на вечер был назначен званый ужин. Фрак доставили уже через пару часов, и тот пришёлся как раз в пору. Этикетки говорили, что одежда сшита в миланском ателье.

«Вот, опять фокусы! – подумал Якоб, застёгивая брюки. – Что же это за дирижабль такой, что носится, как ракета?»

Одевшись и причесавшись перед хрустальным, подсвеченным аркой электроламп зеркалом, он с удовлетворением отметил свой посвежевший вид.

Вопреки ожиданиям гостя, в зале с зажжённым камином, кроме Ногуса, Медины и пары стюардов с латинской «N» на френчах, не было ни души.

Маг оказался на удивление приятным собеседником – всё время молчал и только слушал. Якоб же, впервые за многие годы оказавшись в компании очаровательной дамы, заливался соловьём. Он с упоением живописал картины эфирных путешествий и то и дело вскакивал, подражая повадкам разных сказочных существ.

Медина, наблюдая за ужимками и телодвижениями увальня-профессора, оглушала тишину зала неженским хохотом. Ногус, напротив, слушал без эмоций, изредка подёргивая ногой и заглядывая в манжету.

А Пуп бегал вокруг стола с задранной в руке салфеткой, показывая корабль-призрак, корчил физиономии, изображая духов в пещере языческого божества, а мимоходом припомнил курьёзный эпизод, когда, пролетая над эфирной Евразией, увидел гигантскую запотевшую бутыль, словно Левиафан, вынырнувшую из белого моря квашеной капусты с островками рубиновой клюквы.

– Это какая должна быть плотность желания у отчаянного северного народа, – воскликнул, поднимая бокал, – чтобы спроецировать столь цельный образ над колоссальной, просто колоссальной по размерам территорией!

История пришлась к столу, и Медина провозгласила тост за «отважного разведчика тоненького мира».

Когда же, совсем растрогавшись, Якоб поведал о самом сокровенном – сияющем крыле, Ногус впервые за вечер как-то сразу подобрался, взгляд его ноздрей перестал быть пространным, и он попросил вспомнить всё до мельчайших деталей.

Солнечная лужайка и пони его не заинтересовали, но разомлевший профессор, за пазухой которого шарило бессчётное число ладоней, ни о чём больше поведать не смог. Как закончился ужин, он помнил смутно, но кучка сплюснутых лимонов под стулом мага накрепко отпечаталась в памяти.

Наутро у него сильно болела голова, и терзало чувство вины. Но воспоминания о том, как смеялась Медина, улучшили настроение. Ему даже показалось, что смуглую красавицу удалось впечатлить.

Приняв холодный душ, Пуп поспешил в лабораторию, где тут же принялся расписывать органный пульт одному ему понятными символами.

– Впервые вижу, чтобы на клавишах что-то писали, – бесшумно подошёл Ногус.

– Да, я ввёл в уравнение музыкальные величины, – учёный чертил с удивительной быстротой, – получилась эдакая матемузыка. Она и помогает прокладывать эфирный курс. Но моего новаторства здесь нет: мир – это гигантский музыкальный инструмент, и все мы – волны в океане звуков.

– Что вы говорите! – маг ущипнул кончик носа.

– Да, достаточно взять нужную гармонию и, милости простим, океан сам к ней прислушивается и даёт дорогу.

Ногус подался вперёд:

– Вы впечатываете формулу в пространство, играя на органе, и оно само расступается перед вами, как Красное море перед Моисеем? – втянул ноздрями воздух. – Вы следуете за темой, как по проложенному маршруту, в этом секрет вашего гениального открытия?

– О, не преувеличивайте, мой друг… – Якоб осёкся и залился краской. – Вы не обиделись, что я назвал вас своим другом?

Иеронимус снисходительно похлопал его по плечу:

– Продолжайте, дружок, это занимательно.

– Так вот, – Пуп благодарно блеснул линзами, – настоящий секрет – в любви ваших старших, в ней – все ключи, все коды Вселенной. А формула, да, она набирается в соответствии с координатами сердца, но это далеко не главное.

– Значит, вводим координаты, и дело в шляпе? – перебил его Ногус.