Кира в стране дирижаблей

Девушка нерешительно открыла его. На бархатной подкладке лежала цепочка с кулоном в виде летучей мыши.

– Это вместо той, что тебе пришлось снять. Это белое золото, а не серебро… на него аллергии в моей семье нет… Надеюсь нравится… – он потупил глаза.

Кира не знала, как ей отблагодарить брата.

– Я не могу это взять… за что мне все это… – не понимала она.

Их окружали светильники с зелеными абажурами на маленьких круглых столиках, проросшие на древесине как грибы. Влад пил стаут, она – мартини. За стойкой тихо переговаривались бармен и официант. В углу сидел пожилой мужчина и читал вечернюю газету, первую полосу которой разрезало окно черно-белой фотографии дирижабля.

И все это было так обыденно, так обычно… а он… почему он дарит ей все это?

– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива…

Счастлива… Кира вспомнила свой полет, вспомнила Мари, Эрика… Интересно как он? Хотя может быть ей уже не так и интересно? Она просто притворяется, кокетничает сама перед собой, боясь признаться, что Эрик уже… оказался лишним в ее истории? – а именно так она представляла свою жизнь. Это история, в которой слишком быстро, до неузнаваемости сильно менялись декорации происходящего. Липовые липы на бульварах Новой Англии, сменились сначала, страной древесных коз – этот факт о Марокко она запоздало узнала от Мари, когда «Мирный» уже пересек воздушную границу, взяв курс на северо-восток – козы в Марокко не находят траву на засушливой земле и потому вынуждены приспосабливаться и забираться на деревья, чтобы жевать листья. Однако вот, пожалуйста: козы не задержались на импровизированной сцене ее жизни и деревянные подмостки летательного аппарата сместили мраморные плиты поместья Дракулы… Эрик… Он остался с козами, словно обратился козодоем и вылетел в открытую больничную форточку. Нет, он, конечно, хороший, говорила себе Кира, используя именно такие простые и понятные слова вроде «хороший», «чудесный» и «замечательный», как раз, возможно, потому что не могла уже подобрать к Эрику какие-то другие эпитеты. Одно слово – «хороший» и все.

При взгляде на Влада всплывали другие прилагательные: высокомерный, чопорный, заносчивый, холодный, и пусть это были «плохие» слова, их было много, они искрились и переливались иссине-обсидиановым светом, как витраж в готической церкви, залитой кровью сарацин. Но как вообще она может сравнивать Эрика и Влада? Что же это…? Ведь дело не в том, что они так непохожи… для нее, Киры, Влад оставался прежде всего братом… с чего вдруг она начала думать о нем в том ключе, который открывает самые запретные, потайные комнаты…? Надо было остановиться…

Просто Влад… (ну как тут остановишься!) – он восточным ветром ворвался в ее жизнь, наводя всем своим видом суету! переполох! кавардак! Но в то же время, помогая, нет – спасая ее из тех обстоятельств, в которых она оказалась. Верно, это лишь чувство благодарности… сестринская любовь… Так Кира убеждала себя.

Однако в разыгранной пьесе между двумя, как говорили во времена Мировой войны, антантогонистами: Владом и Эриком, случилась одна, с позволения сказать, интерлюдия, затесавшаяся между двух людей, в этом неосязаемом треугольнике чувств: ее отношением к Эрику и ее же отношениям к Владу. Этот, казалось бы, незначительный эпизод изменил все.

Около недели назад Кира сидела перед трехстворчатым зеркалом, держа в руках пудреницу, похожую на ракушку, таким образом, что ее лицо, дробясь на кусочки, отражалось, как погруженное в хрустальную вазу, многократным повторением различных ракурсов, разбросанных стеклянных осколков. В этот момент блуждающий взгляд одного из ликов оторвавшись от тщательного наблюдения неожиданно выскочившего на лбу прыщика (хотя ей думалось, что такие маленькие неприятности остались классе в восьмом) наткнулся на другой, не менее внимательный взгляд. Чуть было не ойкнув от неожиданности, но сдержавшись, Кира оглянулась на Яшу, стоящего в дверном проеме, и следящего за ней… Оказавшись раскрытым, слуга без приглашения вошел в ее комнату. «Ты шпионил за мной?» – спросила Кира скорее любопытно, чем строго, и Яша, почувствовав в ее голосе разрешение на вольность, ответил, что просто смотрел. Он не сказал: «Нет, miss» или «Нет, прошу простить меня». Он сказал: «Нет».

И в этот момент, глядя на его скрюченную фигуру и кривую, хмурую улыбку, за которой промелькнула тень смущения и застенчивости, сочетающаяся в то же время с отсутствием всяких манер и, как следствие, природной наглостью, Кира как в первый раз увидела в нем не слугу, а мальчика-ровесника. И тогда ней стало страшно.

Своим по-женски внимательным взглядом она безошибочно определила, почему он пришел к ее двери и стоял за ней, надеясь остаться незамеченным. И страх ее сменился неприязнью и омерзением. И дело было не в том, что он – ее слуга, а она – его госпожа. Классы, власть, богатство, знатность рода – вообще-то Киру не сильно заботили такие пустяки. В конце концов, у Яши в любом случае не было и шанса, так что думать о таких бытовых вещах было более чем бессмысленно. И дело даже не в том, что между Кирой и Яшей была бездонная культурная пропасть из прочитанных ею книг, просмотренных кинолент и посещенных выставок. И нет, дело не в том, что вот – он стоял перед ней сутулый и грязный, нахальный, со своей злой улыбкой и мутными глазами, не такими, как у Влада, за снобистским взглядом которого проскакивало тепло, когда он глядел на сестру – это были просто тупые, пустые глаза. И таким образом, весь вид Яши вызывал брезгливую жалость и отвращение. Дело в том, что каждый раз она, Кира, сама, не понимая как, наступала на одни и те же грабли (уточним, что на сельскохозяйственные грабли она не наступала ни разу), начиная с подросткового возраста, когда мальчики принимали ее доброту – за симпатию, а отзывчивость – за флирт.

Наверняка, быть уродливым – страшное наказание, но красота – не лучше, пусть даже это звучит надменно и кажется проблемой белоручек, все же признаем, что быть красивым – тоже труд. Кира не зазнавалась, но справедливо оценивала свою внешность. Наоборот, если бы она направо и налево говорила, какое же уродливое у нее лицо, это подозрительно сильно смахивало бы на паршивое, дешевенькое кокетство и желание понравится своей лживой скромностью. Так что да – она была красивой. И она знала это.

И поэтому-то у нее не было друзей среди мальчиков. Ты хочешь дружить, а с тобой никто не дружит – все в тебя влюбляются. Ты пытаешься быть ласковой и доброй со своим слугой, а он… Только Влад относился к ней, как к подруге, потому что она была его сестрой. Но не той сестрой, с которой растешь вместе, и оттого она становится невыносима, как кутикула на указательном пальце. Это та сестра, которую переоткрываешь для себя заново, словно нового человека, с которым в то же время отсутствует смущение первой встречи, какое бывает с чужой, незнакомой девушкой. Кира ценила их дружбу, их связь, и потому подпустила Влада ближе, чем других, потому доверяла ему свои переживания и заботы.

«Влад, Яша смотрел на меня…» – рассказала она на следующий день брату, с ужасом нарисовав у себя в голове кислый натюрморт совместной жизни со слугой, жизни, которой, слава богу, не бывать.

Влад не сказал: «Ну и что?» или «Подумаешь, смотрел…» Влад сразу все понял. Тактично и с расстановкой, так, чтобы не задеть ее чувств, он спросил: «Мне стоит вмешаться?»

«Нет, я только хотела, чтобы ты знал…»

Брат кивнул, и тогда Кира поняла, что пока рядом с ней брат, он никого другого уже не подпустит.

И хотя Яша по сословным причинам был в некотором роде недуэлеспособным, тем не менее, на определенную сатисфакцию Влад всегда мог рассчитывать.

И теперь, глядя на Влада, она, то ли преисполненная чувства благодарности, то ли просто от выпитого мартини, а может быть потому, что еще не знала, как вести себя со своим первым и единственным другом, и потому действовала по наитию, как привыкла, так, как этого ждали от нее другие парни, Кира прильнула к брату, желая его обнять, прошептав невинное «спасибо» на ухо. Но случайно, ненароком, не рассчитав силу своего гибкого, молодого тела, коснулась губами его кожи на щеке, и в этот момент – всего на одну секунду – ей не захотелось останавливаться, не захотелось прекращать, и вместо того, чтобы немедля с ужасом отпрянуть от него, она двинулась еще чуть ближе, и приоткрыв рот, и одарив лицо брата пьяным, но сладким ароматом своего дыхания, лизнула его щеку возле рта. И язычок ее плавно прополз к его губам.

– Ой-ой-ой!!! – они оба тут же резко оттолкнули друг друга.

На щеке Влада остался влажный след. Он блестел в приглушенном свете зеленой лампы.

– Я не хотела! – глаза девушки широко раскрылись, рот она прикрыла рукой. – Прости! Прости!

Влад на всякий случай отодвинулся, хотя уже знал, что больше бояться нечего.

– Я сейчас вернусь! – он выскочил из-за стола и чуть ли не бегом направился к туалету.

«Какая же я дура…» – думала Кира, болтая в бокале остатки бледно-бежевого мартини. Кажется, никто их не видел, и тайна останется с ним и с ней. Тайна на двоих… Только тайн на двоих им сейчас не хватало… Как же это глупо! Кире стало стыдно. И главное – она не была настолько пьяной. Что это? Избыток сестринской любви? Ну да, как же, сестринской…

Вопреки ее ожиданиям, Влад вернулся почти сразу. Он уже не выглядел смущенным, и, казалось, вообще забыл о происходящем.

Как ни в чем не бывало, он сел на прежнее место и заказал себе зажаренную на огне грудку травокура.

Прикрывшись меню, Кира посмотрела, что именно ест ее брат.

– Ты же вегетарианец! – удивилась она. Было ясно что травокура – это какая-то домашняя птица. – Или ты решил сегодня нарушить все правила? – Мрачно пошутила она. Случившиеся между ними никак не шло из головы.

– Ну да, – охотно подтвердил он. – Вегетарианец. Разве в Новой Англии не разводят травокуров?

Обрадованный смене темы, он начал объяснять:

– Травокуры – это особый вид куры, которую кормят травой. Отсюда и название. Этот вид специально выведен для того, чтобы вегетарианцы могли есть мясо. Ведь сама курица ест траву, получается, поедая ее, мы едим траву. Не очень понятно? Ну считай, это что-то вроде соевого мяса.

Кире эта логика показалась не убедительной, но она решила не спорить. Тема себя исчерпала, и они оба замолчали.

– А помнишь, как мы, когда были маленькими, играли…? – задумчиво спросил Дракула-младший.

Кира вспомнила одну их игру. Когда в летнем домике, пока взрослы: Адольф Дракула со своей женой, приехавшие к ним в Новую Англию в гости, и Кирин отец с ее мамой беседовали на террасе в креслах качалках, дети прятались в своей комнате на кровати, играя в супругов… Воспоминание было очень некстати. …Или наоборот?

Но Влад говорил о другом.

– Помнишь, мы были самолетами…

И Кира поняла, что он пытается напомнить ей и себе, что они именно брат и сестра. Те детские невинные игры, которых у них почти не было, когда они, растопырив руки в разные стороны жужжа, как тысяча вентиляторов, носились по зеленому полю, валясь в луговые цветы. Они были просто детьми. Просто родственниками. И сейчас Влад пытался вернуть эти воспоминания.

– Да-а! – подхватила она тему, – и я говорила, что самолеты заправлялись солянкой!

– Да, да, а оказалось, что ты просто не выговаривала «р»!

– Зато после обеда, после заправки таким «топливом», мы часами могли носиться без остановки!

– А ты заставляла меня играть в куклы!

– Но тебе нравилось! И вообще это было совсем в детстве, потом я полюбила самолеты!

Они перекидывались фразами, позволяя друг другу заканчивать начатые предложения, и так, камушек за камушком, они заново возводили только что чуть было ни разрушенный дом их кровных уз.

– Сейчас, – сказал Влад, – я думаю о том, что мы оба потеряли матерей… – и это нас еще больше сближает и роднит.

Но фраза прозвучала неуместно, в ней был то сладострастное послевкусие, от которого они так старались избавиться. И камушки снова посыпались вниз. Его слова звучали как призыв, и Кира почувствовала неопределенное, но очень горячее ощущение внизу живота. Она молчала. Молчал и Влад.

– Я хочу… – заговорила она медленно. – Влад, я хочу, чтобы ты отвез меня в больницу к Эрику. Я хочу увидеть его. Отвези меня завтра, пожалуйста.