Курс

Проследовав через умывальник в туалет и обнаружив ту же картину, генерал не отчаивался. Приоткрыв для порядка двери в кабины и ожидаемо обнаружив идеальную чистоту, генерал с явной решительностью подошёл к шкафу с инвентарём и, не церемонясь, открыл его. «Вот оно! – отразилось на лице Придатко. – Теперь мне ответит этот Бабков за всё! Факт диверсии налицо! Ракетные Войска Стратегического Назначения уязвимы!» Если бы не страх за показатели училища перед вышестоящим командованием, Придатко, наверно, без раздумья позвонил бы главкому и настоял бы на переводе Ракетных Войск Стратегического Назначения в одну из высших степеней боевой готовности. Но всегда приходится проявлять эту долбаную сдержанность. Медленно и торжествующе генерал извлёк из шкафа длинную палку с намотанной на конце тряпкой и огрызок веника.

– Дежурный!.. Что это? – продекларировал, вопрошая, генерал.

– Это, товарищ генерал-майор, у нас вместо швабры, а это есть веник, – отрапортовал дежурный по курсу и приготовился провалиться сквозь землю.

Генерал помедлил с полминуты, разглядывая добытые в бою трофеи, и начал выдавать резюме:

– Значит, так, товарищ младший сержант! Ровно в 15:00 вы лично берёте эти предметы и прибываете с ними в штаб на собрание офицеров училища!

– Есть! – ответил Андрюха, а в голове промелькнуло недосказанное генералом: «где вас будут четвертовать».

Как выкатился генерал из казармы, Андрюха не помнил. Присев в исступлении на скамейке около казармы в полузабытьи, он краем глаза наблюдал, как из разных сторон, как из других измерений, начинали проявляться курсовые, безмолвно вопрошая о случившемся, а потом из какой-то тайной дыры вылез и Заварин. Услышав приказ генерала, курсовые в раздумье пошли прикидывать, чем это всё им может грозить. Заварин постоял с минуту с сочувствующим видом рядом и выдал убийственный прогноз: «Ну всё! Пи… тебе! Исключение из училища минимум. Но радуйся, если так. Года полтора в войсках рядовым послужишь – и домой на свободу. А вот если дисбат припаяют – тогда вешайся!»

Не в состоянии думать о еде, Андрюха послал на обеспечение приёма пищи курсом в столовую дневального, а сам продолжал морально готовиться к последним часам жизни. В 14:40, почистив сапоги и взяв добытые генералом трофеи, Андрюха, как последний придурок, попёрся с ними через всё училище и плац в штаб, где собирались почти все офицеры. Встречные реагировали по-разному. Кто-то шарахался, не вовремя увидев это явление. Кто-то останавливался, открыв рот, но кто был в ситуации позволить эмоции – давились от смеха.

Актовый зал был набит офицерами. На сцену поднялся генерал Придатко, и по его команде в центр этой сцены вышел дежурный с тряпкой на палке и огрызком веника. Все присутствующие еле сдерживали смех. Не смешно было только троим: генералу Придатко, дежурному по курсу и обнаруженному им в зале ужасу – майору Бабкову. Генерал традиционно стал декларировать информацию о произошедшей катастрофе.

– Новое училище! Новая казарма! И что я обнаруживаю внутри? За это мне кто-то ответит! – продекламировал генерал и сделал огромную многозначительную паузу. Потом вдруг, повернувшись к Андрюхе, который уже и не надеялся на хоть какой-то близкий к этому поворот, генерал скомандовал: – Товарищ дежурный! Возвращайтесь к исполнению своих обязанностей!

– Есть! – после секунды задержки от ошаления прохрипел Андрюха, повернулся и промаршировал со сцены, провожаемый испепеляющим взглядом Бабкова.

Представление от мастера Придатко только должно было начинаться, но Бог отвёл Андрюху от участия в нём.

Явно разочарованный исходом, вернее, полуисходом дела, Заварин потерял интерес к дежурному и почувствовал, что по прибытии Бабкова «прилетит», наверно, и ему. Потянулся час тягостного ожидания. Саныч появился изрядно потрёпанным, но не побеждённым. И, к облегчению для всех, не стал отрываться ни на курсе, ни на старшине, ни даже на дежурном. Всё его поведение говорило о давних личных счётах с Придатко, и внешне это выглядело типа: «Это мои проблемы, он – мой, и разберусь с ним без сопливых».

Остаток наряда проходил в тотальном сочувствии однокурсников, проявляющемся различными способами. Уцелевший дневальный изложил, как было дело, через призму больших глаз страха, и, казалось, ещё немного – и Андрюха начнёт ходить по воде. Но Саныч быстро вернулся к одержимости идеями решения грандиозных задач, которые можно было придумать для более чем сотни пар сапог, и всем стало не до недавнего визита генерала.

Нелёгкие курсантские будни продолжались, дни в расписании заштриховывались предательски медленно. Андрюха не забывал про Татьяну, но написать не решался. Прошло уже несколько недель. Какие шансы, что она вообще помнит о его существовании? Но и выбросить из головы было не то чтобы жалко, а просто равносильно тому, чтобы оторвать и выбросить часть души, и одна мысль об этом приводила в ужас. Но вот наконец решился, написал и отправил. И попытался забыть. Кто его знает, что она ответит? Если ответит. Ох как не хотелось, чтоб пнули в очередной раз, и потом матюкаться и по этому поводу в душе. «Да и если ответит – что потом? Где я, а где она?» Татьяна ответила. И её ответ был в том же тоне, в котором было их общение в тот единственный светлый вечер там, далеко, в замороженном Брянске. Душу растопило новое, неизведанное по-настоящему ранее ощущение, что он теперь не один в мире, и началась переписка.

Татьяна писала о том, что ездила на соревнования в Болгарию, и передавала посылку Вовиной сестре, проживающей в Софии. Описывала малозначительные события из городской жизни, что начали строить новый мост через Десну, мелочи из своей жизни, и всё это воспринималось Андрюхой как ассоциации с каком-то безмятежным раем, в который некоторые люди попадают при жизни и делятся его теплотой с теми, кто не в состоянии согреться душой в более жарких местах, но с более холодными нравами и несравнимо более трудными нормами существования. И расписание становилось уже не настолько белым, а его заштрихованная часть придавала всё больше и больше уверенности и сил вставать утром с «подъёмом» и врезаться в проблемы грядущего дня, мечтая не только о следующем отбое, но и уже о чём-то несравнимо радостном и обнадёживающем. И хотя морозный брянский вечер всё более и более размывался в памяти, главные его моменты уже не смогут быть стёртыми, наверно, никогда, став несмываемыми элементами в светлой картине ушедшей юности. Время и расстояние отступили, но не сдались, а только ждали своего третьего и самого разрушительного для человеческих отношений союзника, который просто поджидал из-за угла начала проявления душевной слабости и момента, в который следовало наиболее эффективно ввести в бой яркие, но пустые соблазны, способные временно затмить то, что было реально ценным, но далёким.

Андрюха что-то писал про текущие дела, но каким боком всё это могло быть воспринято далёкой от войны Татьяной, он понятия не имел. Но о чём ещё было писать? Глупо, конечно. Все эти сопливые отношения недостойны настоящего бабковца, и порой, казалось, вместо грёз о любви лучше бегать с автоматом где-нибудь по горам Кавказа, но на свободе от всего этого. С получением ответного письма опасение конфуза за свои письма проходило. Это была всё та же умиротворяюще улыбающаяся Татьяна и её зелёные глаза. Насколько это было реально дорого Андрюхе, показала потом стычка с замполитом на втором курсе. Тот обнаружил в военном билете Андрюхи фото Татьяны и начал вполне правомерное внушение о недопустимости проявления соплей в любом этого проявления виде. Но, увидев сочетание явного непонимания в глазах и услышав инстинктивный скрежет зубов, решил не обострять и проявить толерантность. Татьяна нехотя подарила своё фото, аргументируя суеверием, что это обычно приводит к расставанию. Сказала просто так, наверно. А может, уже и ощущала подсознательно эту силу врагов по имени Время и Расстояние и опасалась их.

Давно растаял краснодарский мартовский снег. Снег в Краснодаре в те времена имел шанс на сугробы только в феврале – марте. Прошла череда нарядов, занятий, походов в баню, залётов, взысканий. Нехотя приближался июнь. Курс готовился к выезду в полевой лагерь для отработки вопросов тактической подготовки. Подъём по тревоге, полная экипировка, получение оружия, построение, погрузка в открытые газоны, проезд по Краснодару на выезд в Афипку, объездная, дамба Краснодарского моря, Горячий Ключ, съезд в Саратовскую – и скоро лагерь. В огромной палатке помещался курс целиком. Остальная инфраструктура была развёрнута давно. Умывальники, навесы столовой, отдельные хозпостройки, автопарк, ну и всё остальное. Программа была насыщенной, но выдавались и редкие часы позагорать. Нет, не лёжа на траве, а выполняя какую-либо хозяйственную работу. Июньское солнце сделало своё дело быстро, и через день-два курс обгорел. Как будто это и ожидалось. Ровно на следующий день началась тактическая подготовка. Дни уходили на отработку занятия высоты. При этом большую часть пути до неё приходилось делать ползком в полной экипировке на июньской краснодарской жаре и полностью обгоревшими. Казалось, шкуру с ног сдирали живьём. Зато финальное «Ура!» в итоге получалось очень громко и с энтузиазмом, правда, вперемежку с матюками.

После нескольких дней героических занятий высоты боль ушла, ноги и руки переставали трястись, автоматы стали легче в разы, и курс планомерно превращался в стойких оловянных солдатиков. Наступил черёд марш-бросков. Они уже не казались столь изматывающими, как при совершении их из сытой и комфортной казармы. Даже лужи казались чище, и из них можно было попить. А тут ещё попадалась и бахча. Километры перелесков и бесконечных подъёмов и спусков бегом арбузы в вещмешках несли поочерёдно. Правда, на финише уже на них смотреть не могли в изнеможении. Занятия по ориентированию и рекогносцировке воспринимались как расслабуха. Хотя выйти к заданной точке на карте нужно было на время, но его было достаточно для того чтобы спокойно полазить по лесу, даже позабираться на натыканные везде нефтяные вышки и полюбоваться с них окрестностями. Выискивать потом по лесам никого не пришлось.

Посредине всего этого веселья проходили отборочные матчи ЧМ, и Россия должна была встречаться с Данией. Андрюха никогда не был фанатом футбола, хотя пытался пробовать вникнуть, в чём кайф. Человека, выросшего на хоккее, футбольные скорости и частота моментов приводили в уныние. Невольно вспоминался Аркадий Райкин и его «22 бугая за одним мячом». В средних классах школы хоккей становился для Андрюхи смыслом жизни. Летом всем двором они строили корт из срубленных тайком в лесу слег и сброшенного с крыши больницы старого ржавого кровельного железа. Как-то так получилось, что, притом что он был самым младшим во дворе, инициатива разметки площадки досталась ему, из-за чего он потом был неоднократно высмеян за кривизну забора. Ну а какая прямота могла быть в принципе у такого забора из таких материалов? Потом они собирали бутылки в ближайшем лесу, куда в дни зарплаты и аванса высыпал весь завод «Литий» и усеивал огромные площади кучками выпивающих. Добывать бутылки приходилось в жёсткой конкуренции с двумя агрессивными бабками, претендовавшими на эту территорию и бутылки на ней. Им даже дали клички: Хрычевна и Кабаниха. Бабки неминуемо срывались в атаку при обнаружении мелких конкурентов, в те времена молодёжь ещё не была настолько офигевшей, чтобы открыто противостоять старшим, а иногда устраивали стычки и между собой, принося немалое удовольствие наблюдателям-пацанам. Бутылки сдавались на пункте приёмки, и на вырученные деньги покупали хоккейные шлемы, клюшки и шайбы. Когда наступала долгожданная зима, Андрюха первым нёсся домой со школы, тащил резиновый шланг и заливал корт.

Матчи проводились между дворами. Первейшим и ужаснейшим наказанием для Андрюхи за двойки и залёты в школе было лишение хоккея, бывало, и на неделю, и данное обстоятельство настолько глубоко отразились на психике, что впечатления от безысходности и жёсткости наказания остались на всю жизнь. Андрюха застал матчи Харламова и Петрова, но их летопись уже подходила к концу. Все в дворовой команде выбирали себе любимых игроков. Андрюха наметил себе любимого игрока ещё в сборной юниоров, наверное, потому что и сам был самым младшим. Игрока звали Вячеслав Фетисов. Круче любого кино, мультика и праздника были трансляции игры нашей сборной. Ну а когда Фетисов попал в сборную, а ещё круче – стал потом капитаном, Андрюхина эйфория зашкаливала. Разочарование в позорную эпоху первых десятилетий 21 века не было ошеломляющим, так как и хоккей остыл, и к хоккею остыл Андрюха. Были и другие заботы. Очень неприятные для той эпохи позора. Например, приходилось гадать, в какой из дней за тобой придут, после того как ты выступил публично в поддержку старого товарища, пострадавшего от беспредела гнилой власти. Но разочарование было большое. Так и осталось непонятным Андрюхе, как люди, про принципиальность и отвагу которых снимались крутые фильмы, на деле становились холуями власти.

В детстве всё шло захватывающе интересно, пока, традиционно ситуации в любом обществе, в него не проник паразит извне, подбивший старших пропить остаток общественных денег. Идиотизм – явление очень заразное, и после публичного объявления с издёвкой о проведённой акции остальным дворовая команда перестала существовать.

Краснодарцам было неведомо, что такое зима, лыжи и хоккей. Некоторым из них Андрюха сумеет потом привить любовь к лыжам, даже солдатским, за время стажировки в Нижнем Тагиле. Пока же оставалось разделять сумасшествие толпы болельщиков, в которую временами превращался курс. Массовые переживания по поводу отсутствия возможности посмотреть матч дошли до командования. Офицеры с пониманием отнеслись и пообещали, что препятствовать не будут. Телевизор в палатке был. Попытки обязательного просмотра программы «Время» в 21:00 никто не отменял. А вот с ТВ-сигналом были явные проблемы. Качество было ужасное, а иногда сигнал и полностью отсутствовал. По каким-то причинам Андрюха взялся за задачу решить проблему. Может, было просто интересно. Со спинок верхнего яруса кроватей сняли хромированные дуги и пристыковали ещё две спинки сверху. К получившейся пятиметровой конструкции прикрепили семиметровый шест с ТВ-антенной. В итоге высота конструкции составила более 10 метров. Андрюха в душе надеялся поймать сигнал из Турции, но просто получили устойчивую картинку и звук двух российских каналов, по одному из которых транслировали матч.

Наши продули 4:2, но эмоций было выплеснуто вволю. Антенну оставили в наследие первым курсам других факультетов, которые должны были прибыть в лагерь на смену бабковцам.

Вскоре двухнедельная программа полевого лагеря была выполнена, и курс организованно вернулся в казарму, которая воспринималась теперь как самое уютное и спокойное место на земле. А очередной поход в баню дополнил список вещей, который необходим человеку для достижения состояния абсолютного счастья.

Началась подготовка к сессии. Всё казалось в кайф. И уютные аудитории, в которых при большом желании можно и «поплыть». А главное – приближение краткосрочного рая – летнего отпуска. Андрюха всегда любил экзамены. Азарт никогда не покидал его. Ну, кроме дисциплин, которые его мозг в принципе освоить не мог. Например, историю, историю Партии, политэкономию социализма, ну и всё такое… Зелёная зачётка не была зачёткой отличника, но трояков в ней не было, а пятёрки по техническим предметам и матанализу были делом принципа. Не всё давалось легко. Но тренировка мозга реальным освоением сложной информации в огромных объёмах и в короткий срок давала очень большой эффект и необычайно пригодилась потом в жизни.

Конспекты Андрюхи не были в идеальном состоянии. Особенно на старших курсах. Вероятно, в подсознании уже было заложено, что писать ему по жизни почти не придётся, а только «давить клавиши». Основной же проблемой, препятствующей образцовому ведению конспектов, было бесконтрольное «отъезжание». Не все, но многие страдали этой проблемой. Всё, конечно, зависело от качества сна ночью и от усердия на зарядке. В период подготовки к министерской проверке по физподготовке Андрюха проявлял большое усердие в решении задачи пробегания утренней трёшки на разряд. Как результат, при попадании в уютную аудиторию на задний ряд расслабление шло в атаку, пульс неотвратимо падал к 50 ударам и ниже, и поначалу ровная строка в конспекте уплывала кривой линией за поля. Выручал, как всегда, товарищ. Конспекты Серёги Фёдорова были всегда идеальны, как и всё остальное, что делал Серёга, и где природная аккуратность по значимости могла иметь приоритет над природной медлительностью. Зная эту особенность Серёги, Андрюха, как командир, часто поневоле осуществлял попытки встряски с наложением взысканий, и чувствовал он себя после этого вдвойне мерзко, хотя внешне старался не проявлять.

Вторая сессия была успешно сдана. Для тех, у кого не было хвостов, наступали работы по подготовке к переезду в другую казарму, где должна была начаться эпопея с паркетными полами. И – ожидание отпуска! Бои затихли, приближалось что-то необычное и давно забытое – несколько недель псевдосвободы. Это вносило некоторое смятение в душу. Как давно это было! Как там будет теперь? В открытом беззаботном мире. Не будет курса, Бабкова… непонятно. Всё, чем жил первокурсник последние полгода, не хотело его отпускать, ну или хотя бы не попрощавшись. «Как так? Сразу поехать домой? Не покуролесить с одногруппниками хоть пару дней? Не-е-е!»

Проблема растворялась сама собой. Однокурсники начинали жениться. И проходили эти свадьбы с размахом. И редко только по одной. Пока приближался лишь первый летний отпуск и первые свадьбы. И приблизился он как-то незаметно и невзначай. Просто в процессе перетаскивания вещей курса в другую казарму Андрюха услышал, что первая партия особо отличившихся надела парадки, построилась и получила отпускные документы. Вскоре очередь дошла и до него.

Освежившись в умывальнике, надев парадку, проверив документы, Андрюха в составе очередных нескольких человек построился у казармы, прослушал внушение-инструктаж о недопустимости залётов, обязательности регистрации прибытия/убытия в местной комендатуре и в некоторой прострации вышел через КПП в цветущий летний Краснодар.

Своей «гражданкой» Андрюха ещё не запасся. Увольнения на первом курсе были нереально редки, и особой надобности в ней не было. Позаимствовав одежду у местных одногруппников, Андрюха побродил в ошалении по городу. На следующий день была грандиозная свадьба. Никакой информации о самом большом зле в мире – алкоголе – ещё и близко не было. Никто из окружающих не владел чем-то подобным, и никому такому в ближайшие лет 15 встретиться Андрюхе в жизни не было суждено. Потому отрывались по полной. Пройдёт двадцать лет, и с большой болью в душе Андрюха будет вспоминать, как был одним из ярых заводил в пьянках и разгулах. Когда же отношение к алкоголю изменится на категоричное отрицание, это будет большой проблемой. Не имея представления, как даже начать тащить из этого дерьма тех, кого он собственноручно и собственнопримерно туда затаскивал, Андрюха даже перестанет летать на встречи курса раз в пять лет, и только потому, что они будут проходить в кабаках. Дойдёт до того, что за пару дней до встречи он будет по нескольку раз мониторить прямой рейс Брянск – Краснодар и держать палец на клавише ввода для оплаты забронированного билета, но так и не сделает это. Потом, когда билетов на прямой рейс не будет, за часы до возможности попасть на встречу Андрюха будет держать палец на клавише ввода для оплаты билета из Москвы, но также не сделает этого. Остапенко и другие одногруппники будут звонить и выносить мозг часами. Саныч на обратном пути фыркнет и оборвёт связь на несколько месяцев. Но не Саныч ли учил следовать своим принципам и взглядам, несмотря ни на что? Он, конечно, отойдёт позже. Была и другая веская причина: сразу по возвращении из Краснодара пришлось бы предпринять трёхдневный путь для достижения Палау, куда Андрюха летал далеко не для отдыха. Но, конечно же, главная причина была не в этом. С годами после долгих переосмыслений взглядов на жизнь и получения прогрессивной информации все соблазны – нет, не выпить, а просто зайти в кабак и увидеть своих обормотов – перевесит формулировка принципа, работающего пока только для посвящённых: «Сели за пьяный стол? Снимайте крест и готовьте гроб!» Но пока первый летний отпуск был ознаменован большим отрывом до потери памяти о том, что там было. Полдня на возврат в действительность у Олега Левика, общение с его сестрой, переодевание в форму, вокзал, поезд на Москву (на Брянск билетов не было).

Начало августа! Верхняя полка. 20 часов беспробудного сна. Соседи по купе вздохнули облегчённо и рассказали о своих опасениях по поводу первокурсника на верхней полке, не подававшего абсолютно никаких признаков жизни в течение двадцати часов. С билетами Москва – Брянск проблем не было. И вот он дома.

Раннее августовское утро. Родители ещё спят. Решил пока не будить, а погулять в родных окрестностях. Годовой цикл с опозданием в чуть больше месяца замкнулся возвращением домой. Здесь всё по-старому. Те же тополя, заросли акаций, одинокий клён, сосновый лес больничного городка. Здесь играли в войнуху. Здесь ещё и не заросли окопы реальной войны. Больших воронок здесь, правда, не было, как в брянских лесах подалее, где в поиске грибов попадались воронки от бомб в десятки метров. Брянская земля ещё многие десятилетия будет хранить эти следы величайшей трагедии в истории человечества. Эти следы давно стёрлись на тридцатикратно перепаханных полях Кубани, но оставались спрятанными в брянских лесах. Оставались, наверное, чтобы лишний раз напомнить хоть и нечастым забредшим в них, способным осознать посетителям о той жертве, которая была в очередной раз принесена в обеспечение существования следующих поколений. Жертве, которая оценена только высокопарными словами. Жертве, которой, как и всему в официальной провластной оценке истории, был присвоен свой инвентарный номер и которая была поставлена на полку реквизитов для актов постановочной пропаганды ценностей со смыслом, переработанным в угоду текущей власти. Поставлена впереди миллионов жертв репрессий и беспредела столетия и жесточайшей братоубийственной резни его начала. Уже не останется ветеранов, имеющих хоть отдалённые воспоминания о том, как это было. Уже расцветёт и станет самой развитой и благополучной в мире побеждённая Германия. Германия, осознавшая и покаявшаяся, и получившая именно этим пропуск в то, чего она достигла, став образцом человечности для всего мира. Но так и будет казаться, что Россия всё ещё в оккупации. Уже, казалось, никто не пытается лихорадочно понять, что произошло и что происходит. Почему народ-победитель так и остался в плену своей беззащитности перед следствиями неприятия реалий современного мира и неспособности осознать своё место в нём. Кому нужны эти акты глумления над действительностью в виде проводимых в пандемию отложенных парадов победы? Победы над кем? Над превращённым в стадо рабов собственным народом? Народом, пойманным на своей недалёкости и доверчивости? С начисто отсутствующими генами для осознания угроз тотальной деградации и уничтожения через спаивание алкоголем, глумление лицемерием и враньём, народ сохранил гены страха перед войной и лишениями, на чём и играла гнилая власть во все времена. В случае же начала адекватного восприятия обстановки немедленно включалась репрессивная машина, которая оставляла только один выход из сложившегося тупика – уход в изменённую реальность с помощью алкоголя, компьютерных игр и прочей патологичной дряни, и дальнейшая беспросветная и тотальная деградация. Вполне возможно, что работала и теория «Хамитов», по которой России, как наследнице Хама, на века отведена роль изгоя и терпилы за все грехи человечества. Но реальный конец нам настанет только тогда, когда мы согласимся поверить в это и начнём тотально воспринимать с этой точки зрения всё происходящее. Даже если эта теория и имеет право на существование, ничто в мире не является однозначным, ну или почти ничто. Иначе, наверно, не остались бы в лесах эти воронки от бомб, безмолвно прося переосмыслить, понять, оценить, сделать выводы и остановить это падение в бездну. Не должна быть такая участь у народа-победителя! Что же не так? Оно вроде и понятно в глобальном плане на уровне общих формулировок, которые в 20-х годах Андрюха постил в соцсетях:

Самовосхваление – путь к погибели!

Покаяние и упорный труд – единственный путь к спасению!

Это работает как для отдельной личности, так и для страны в целом!

Если в вашей жизни не было примеров людей, подтвердивших эту библейскую истину примером своей жизни, то в масштабах стран посмотрите на Россию и Германию.

Одна, раздуваясь от понтов, форумов и помутнения рассудка под тяжестью собственного величия, превосходства и «Богоизбранности», не в состоянии прокормить своих стариков и вылечить детей.

Другая, заслуженно лишённая права на возвышение голоса, упорно трудясь более полувека и не поднимая головы, создала мировой образец социальной обеспеченности для собственных граждан и мировой авторитет, масштаб которого нет необходимости доказывать, беспрерывно раздувая понты и поливая соседей грязью.

Кто из них кто – решите сами.

Но для быстрого исправления ситуации путей в принципе существовать не могло. Сотни лет деградации могут быть исправлены только другими сотнями лет духовного возрастания, на которое нереально стать сразу и всей нацией. Только трудный и долгий путь через собственное выкарабкивание со скотского уровня существования и вытаскивание самых ближних и есть то достойное, чему есть смысл посвятить свою жизнь. «Делай что должен, и посмотрим, что будет». Но хорошо, если о наших самых главных и самых глобальных проблемах ещё десятки и сотни лет будут напоминать именно те же самые воронки от бомб в лесах, а не новые и ещё большие. Только вот есть ли у нас эти десятки и сотни лет?

Пока же до появления соцсетей оставались ещё десятилетия. Восемь утра, отведённое на философию время закончилось, захотелось есть и спать, и Андрюха пошёл будить родителей.

Несколько дней ушло на отсыпание и поход по близживущим друзьям. Какое-то волнение не давало сразу сорваться к Татьяне. Андрюха так за много лет и не понял – что это было? Слишком идеальной она казалась для него? Нет, не слишком правильной и непреступной, а именно той, кому он подсознательно боялся навредить, не оправдать её надежды и представления о нём? Преодолев непонятный психологический барьер, он появился у неё. Это была всё та же Татьяна, казалось, ждавшая его, обрадованная, но также с привычкой сдерживать эмоции. И лучший отпуск начался. Походы по дискотекам, встречи с друзьями, хождение пешком через весь город вдвоём – всё было в кайф. Татьянин кассетник с любимым «Плотом» Лозы у неё дома в ожидании, пока она соберётся. Лето бушевало яркими красками августа, не такого жаркого, как в Краснодаре, но, казалось, более зелёного и весёлого. Бесконечный Модерн Талкинг гремел со всех сторон.

Как-то пересеклись со школьным преподавателем физкультуры. В десятом классе, когда Вова уехал в Питер, Андрюха продолжал подрабатывать на ведущей дискотеке района и вести дискотеки в школе. В те времена дискотеки ещё не были той вакханалией, в которую они превратились в конце девяностых. Перегибы были, в том числе и с горячительным для храбрости. Но в целом всё всегда было безобидно, разве что драки иногда на улице.

Юрий Николаевич предложил ещё подзаработать на проведении свадеб. Часть аппаратуры была личного Андрюхиного производства: усилитель по схеме Шушурина, мощная цветомузыка на электровозных симисторах и личные магнитофоны. Акустику и свет частично заимствовали в школе, частично – у друзей в ДК. Тогда было принято помогать друг другу. Андрюха ещё собственноручно слепил зеркальный шарик на моторчике, который потом грохнулся с потолка – хорошо во время застолья, а не танцев – приведя в восторг уже изрядно подпитую публику.

У Юрия Николаевича был свой жигуль. И это по тем временам было очень круто. И вот, повстречавшись в первом отпуске, он предложил Андрюхе не подработку, а просто выезд на природу с ночёвкой и подругами в пойму Десны под Выгоничами, где у него есть шикарное место для этого. Татьяна согласилась и в назначенный день приехала к Андрюхиным родителям. У того, как всегда, на ходу были какие-то незавершённые дела, за что в упрёк прозвучало «копуха»!

Пока же летний августовский день приближался к обеду, и жигуль Юрия Николаевича мчал их на природу в окрестности Брянска. Десна перед Выгоничами уходила на километры от трасс, да на которых ещё и не было столько машин. Заливные луга по обе стороны грунтовки уже начали принимать желтоватый оттенок, но уходили вдаль всё ещё преобладающим и умиротворяющим зелёным. Война в голове затаилась, счастье на короткие часы вырвало у проблем руль и ударило по тормозам в попытке остановить свои мгновения. Скошенная трава уложена в стога с месяц до этого, и у одного такого остановились. Вода в Десне в конце августа редко располагала к купанию, но по этому поводу переживать не приходилось. Немного неудачной рыбалки – и волевым решением Юрия Николаевича на костре жарилась не пойманная рыба, а сало. Музыкальные вкусы Андрюхи и Николаевича не совпадали, но если на свадьбах и дискотеках им удавалось сочетать разные репертуары, то теперь звучал только репертуар из вкусов хозяина машины и магнитолы. Это значит – всё русское. Саруханыч только начинал в составе Круга, и почему-то им запомнились наиболее грустные их песни: «а может, теперь не ясно, что слёзы теперь напрасны…», «ты сказала “поверь”…» и, конечно же, «и я тогда зову гостей», исполнением которой потом вынимал Андрюхину душу Ефим.

Порезвившись как дети с забиранием на стог и скатыванием с него, послушав профессионального качества рассказы Николаича о событиях совместного творчества на свадьбах, всех сопутствующих конфузах, которых, кроме упавшего шарика, было достаточно, и других ярких воспоминаниях, даже не заметили, как день стал клониться к закату. Закат собирался быть безоблачным и ярко-красным. Наступало то время суток, которое в большинстве ситуаций вводило Андрюху в непреодолимую тоску. Этот закат будет пытать его всю жизнь. И как ни сильна временами бывает эта тоска, но закат всегда будет тянуть его проводить. Единственное лекарство от этой тоски на закате – быть не одному, а с теми, кто тебе наиболее близок в этой жизни. Но с годами и этот метод начинает работать всё хуже, а иногда и совсем сбоить. Проблема в том, что всё больше близких людей уже не только отсутствуют, а в принципе не могут быть рядом. Очень чётко описал ситуацию Кипеловский «Закат»: «Мне не вернуть назад светлую птицу печали…»

Провожая закат через 35 лет в Тихом океане в одиночестве, хоть и в тропическом раю, после рассказов Джилл, которая на короткое время стала членом команды, о которой он мечтал всю жизнь, Андрюха думал, что закат, кажется, собрал все тысячи предыдущих, и именно здесь, за десятки тысяч километров от родины, и старался измываться над душой всеми силами. Только вот и душа была уже закалена и следовала примеру Джилл, встречавшей последние 25 лет этот закат в одиночестве на Сайпане и непременно со светлой улыбкой. В тот августовский вечер у тоски не было особых шансов, но она всё-таки намекнула о том, что не всё в будущем у этих двоих сложится весело, особенно у неё. Андрюха лишь упомянул о том, что ему всегда грустно на закате, Татьяна нехотя, но согласилась. К счастью, закат, когда бывает грустным, длится недолго, и подлая тоска в панике убегает с последними лучами даже не зари, а самого солнца, уступая в большинстве случаев насыщенным планам на вечер, фыркнув на прощание, что не время размазывать сопли.

В 18 лет взгляды на жизнь ещё формировались. И в те времена они формировались не в атмосфере тотального лицемерия и разврата. Да и эти двое были, наверно, соответствующего воспитания. Юрий Николаевич всегда был противником алкоголя, и в тот вечер про эту гадость никто и не вспомнил. Попытки Николаевича накормить их салом с луком также остались безуспешными. Ночь у костра, немного сна, утренняя заря, рассвет в раю – всё без исключения «в кайф». Но неминуемый близкий отъезд уже ощутимо давил на психику. Сутки вдвоём сильно усугубили переживания по данному поводу. Возвращение в реальность будет тяжёлым. Татьяна так ни разу и не пришла провожать его. Наверно, стеснялась, а может, он и не совсем явно спрашивал об этом, но в душе ждал точно. Проводник закрывает лестницу, поезд отправляется, на перроне остаются родители, взгляд обязательно скользнёт по всему перрону, тщательно сканируя людей. Летний Брянск и всё, что в нём осталось, плавно погружается обратно в сон, и светлая надежда на то, что он повторится, как белая птица выбирает место в душе, куда ей опуститься. Краткая остановка на Втором Брянске. Здесь чуть более года назад он бросил письмо прохожему для родителей. Опять эта убегающая вдоль путей дорожка, как символ потерянной свободы, и душа так рвётся просто идти по ней в светлое куда-нибудь вместо ехать в суровое бабковское царство.