Курс

Новое белое расписание новой белой бетонной плитой из всех своих более 180 клеток легло на мечты о потерянной свободе. Сознание упорно не хотело принимать то, что ещё вчера или несколько дней назад не было казармы, а был дом, Десна, Татьяна, в голове всё ещё звучал Модерн Талкин, сияли огни дискотек, и завораживала безмятежность тёплых вечеров вдвоём. Ещё несколько дней назад это всё не имело той умопомрачительной ценности, которую приобрело сейчас, и воспринималось – нет, не обыденно, но как естественное и неуходящее. Всё оборвалось, растаяло в предрассветном тумане, и действительность после пробуждения ударила обухом по голове. Мир схлопнулся до размеров казармы. Только доктор Бабков был уже рядом и не оставлял вариантов избежать терапии выбиванием соплей и грёз о потерянной юности свежевыжатым утренним дурдомом, плавно переходящим в постановки задач, разборы полётов и разносы нарядов. Терапии, которая должна была научить держать удары посильнее, чем отрыв от юбок и мамкиных пирогов, и отвечать башкой за каждое наступание в дерьмо самим и подчинёнными, которое по жизни готовилось случаться очень часто.

Новый учебный год начался в другой казарме, которая была рядом с КПП, и опять на первом этаже. В казарму превратили старый учебный корпус. Первая часть современного нового учебного корпуса была введена в эксплуатацию, а курсов становилось всё больше, и требовались новые площади под казармы. Бабкова сильно раздражал лакированный паркетный пол, и курс пару раз отскрёб его почти полностью кусками стёкол, ну и с частичной помощью запоздавших циклёвочных машин. Всё вымазали в сурик и мастику один раз, потом опять отскребли и вымазали в мастику второй. Паркет стал тонким, и только это обстоятельство остановило Бабкова в половом безумии. Казарма изначально была конюшней и была построена ещё в прошлом веке или ранее, потом превратилась в казарму, потом в учебный корпус, потом опять в казарму, и с такими архаичными постройками особо не церемонились. Ещё перед летним отпуском потолки были побелены сапожными щётками очень качественно, мебель вынесена, кровати и тумбочки переехали из другой казармы. Тут был полный комплект помещений, включая канцелярию, Ленинскую комнату и даже большой холл. На втором этаже размещался ещё один курс. Но казарма была в самом проходном месте училища. Благо что основная часть хищников спешила мимо неё или домой, когда тратить время на разгон наряда не хотелось, или на службу, когда времени попить крови просто не было. Шальные генералы как-то вообще потеряли интерес, а может, его отбил и Бабков, заложив на подсознательном уровне «себе дороже будет». Даже гроза «чепка» (кафе) и перемещающихся одиночек (ходить разрешалось только строем) – комендант – игнорировал эту казарму. Так что реально получился обратный эффект, и хищники по привычке ходили пить кровь в находящуюся поодаль новую казарму.

Но реально расслабиться дежурному по курсу и наряду возможности не было. Бабков требовал порядка ещё больше, так как казарма, по всем представлениям хоть и старая, но находилась на передовой. Добавились новые заботы. Цоколь казармы должен быть натёрт солярой и блестеть, но пропустить эту процедуру не представлялось возможным, так как теперь он быстро покрывался пылью. По ночам, правда, дежурному можно было сидеть на крыльце и даже пытаться ловить западную музыку на криминальном КВ-приёмнике. Дикие собаки почему-то устраивали лай каждую ночь на спортгородке за казармой, а казалось при открытых окнах, что они лают в самой казарме. Потому гоняться приходилось уже не за приведениями, а за собаками.

Цоколь казармы был намного ниже, что позволяло Бабкову периодически влезать перед подъёмом в окно напротив каптёрки, контролировать качество подъёма, и собранного по этому событию материала хватало на разносы в течение нескольких дней. Кровати Андрюхи и Виталика Остапенко находились прямо у выхода из каптёрки, что позволяло почти всегда обнаружить затаившегося начальника курса и проявить максимальную активность, подгоняя свои отделения. Потому под раздачу удавалось не попадать.

Основная часть «залётных», попробовавших скостить часть армейского срока в училище и наивно полагавших, что тут будет легче, чем солдатом в войсках, покинули курс по собственному желанию или были отчислены. Но таких было не более десяти. Те, кто пришёл из войск с уже отслуженным годом, отправились домой, но всё же через войска. Которые пришли с гражданки, отправились в войска дослуживать год. Прямого пути домой не существовало. Дембельнулся и Заварин, как его ни уговаривали остаться. Саныч начал эксперименты по выращиванию нового старшины из состава курса.

Пришло письмо от Татьяны, в котором она рассказала, что в Брянске возобновили традицию проводить Свенскую ярмарку на День города 17 сентября, и в самом живописном месте – в пойме Десны у Свенского монастыря. Далёкий гражданский сон опять напомнил о своём существовании, но времени на его смакование практически не было.

В списке учебных дисциплин всё ещё преобладали общеобразовательные, но составляющая военной специфики увеличивалась. Продолжалась огневая и прочая боевая подготовка. Выезды осуществлялись то на стрельбище в Горячий Ключ, то на полигон для отработки метания боевых гранат. Начиналось всё, как всегда, с подъёма по тревоге, но процесс поездки по городу и потом на природе в открытом кузове всегда воспринимался с радостью и сглаживал обстоятельства утреннего дурдома. Красно-золотой ковёр осеннего стрельбища в лучах солнца завораживал. Отстрелявшись, можно было насладиться природой и погодой в ожидании, когда отстреляются другие, а потом оторвутся по сэкономленному рожку и офицеры. Автоматы, правда, чистили потом неделями, и этому уделялось всё свободное время. Упражнение по метанию боевых гранат было отрегламентировано до банальных мелочей. Куда идти, в какую руку брать, куда кидать, за что прятаться. Но при всём этом без эксцессов, к счастью, бескровных, не обошлось. Кто-то от усталости плюс психологического напряжения, плюс тормознутости всё же косячил. И хорошо, что находившемуся рядом Бабкову телепатическим плюс психологическим, плюс пинательным воздействием удалось исправить ситуацию и предотвратить трагедию. В напоминание и в награду в фуражке Саныча закрасовалась дыра от осколка. Он их потом через годы насобирает несколько, добровольно влезая во все военные конфликты конца девяностых и начала нулевых. Приезжая к нему в гости через 25–30 лет, Андрюха будет слушать рассказы о том, как Бог чудом оставлял Саныча в живых. О его заднем чувстве, которое позволяло сменить место дислокации в воронке, которую занимал с товарищами, на другую ровно за несколько секунд до того, как туда приземлилась мина. Ну и прочие «развлекухи» на войне от мастера Бабкова.

В многомесячных занятиях по строевой курс уже окончательно приобрёл свой голос и сногсшибательный вид ротной коробки, не способной оставить без впечатления никого из наблюдателей. Городские власти охотно пользовались этим и, казалось, планомерно превратили училище в одну из визитных карточек города. Никакие ноябрьские или майские торжества не обходились без военных парадов. Сами тренировки проходили при наличии огромного количества зрителей, которые готовы были тратить часы, наблюдая. Да и просто выходы курсов в баню с бросающим в дрожь исполнением строевых песен собирали поначалу много зевак. Со временем город привык к этому и стал относиться как к обыденному, спохватившись лишь тогда, когда училище было уничтожено усилиями коммерсантов в погонах. Пока же репертуар расширялся, и к обязательной программе добавлялись более изысканные и мелодичные вещи.

Привлекались курсанты и для других спортивно-массовых мероприятий, и в качестве участников постановок на стадионах. Мать Андрюхи долго хранила фотографию из кубанской газеты, где в кадр попал Андрюха в разрежённом строю, но в спортивном костюме с флагом. Всем запомнилось участие нескольких курсов в большой программе на стадионе «Кубань», куда приехали крутые артисты. И ровно под выступление Кати Семёновой припёрлась туча такой черноты и таких масштабов, что в надвигающемся потопе никто не сомневался. И такого потопа за время нахождения в Краснодаре Андрюха больше не помнил. В училище пришлось возвращаться уже не строем, а врассыпную вплавь. Хорошо запомнилась сцена на Северной, когда машины реально начинали плыть в потоке метровой глубины, и какой-то мужик нащупал люк и пытался его открыть, направив в него поток. Мужика еле удалось дружно выудить из ринувшегося в этот люк потопа. Короче, жизнь вокруг училища бурлила и естественным образом концентрировала в районе Северной огромное количество представительниц молодого женского поколения.

Во времена казармы любой выход за пределы училища воспринимался как праздник. Но особого разнообразия поводов не было. Курсантами решалась и проблема посещаемости местных театров. Так походов в театр оперетты и просмотр именно «Марицы» за всё время курсантства Андрюха насчитал семь. Курсанты-краснодарцы, казалось, вообще теряли самообладание после нескольких недель невыхода из училища. Использовался любой повод, любая необходимость решить любой, даже самый мелкий хозяйственный вопрос, если только его можно было использовать для малейшей возможности выбраться за забор хоть на пару часов. Показательным случаем было обнаружение Андрюхой в наряде факта, что много вешалок под парадками в шкафах рассыпалось. Олег Левик, будучи дневальным и краснодарцем, неминуемо предложил использовать этот факт для покидания училища хоть на три часа. Ведь вешалки однозначно должны быть однообразными, а потому их требовалось сразу не менее 120 штук. Андрюха на следующий день доложил идею Бабкову, пользуясь его временным некровожадным настроением, и указал, что Левик знает крутой магазин с дешёвыми вешалками. Увольнительная на три часа была выписана, парадка надета, и они поехали по магазинам. Достаточное количество однотипных вешалок нашлось в каком-то магазине за «Авророй». Тут-то и возник вопрос: а как их транспортировать? В ящиках это выглядело неподъёмным. В магазине для них подыскали трёхметровый шест, на который и повесили все 120 вешалок. Зайти с таким в троллейбус было проблематично, но это и обрадовало двоих курсантов. И вот два придурка в парадках и шестом со 120 вешалками в колонну по одному чешут через пол-Красной до Северной. Народ оценивал зрелище по достоинству. Ну, если бы это увидел Придатко или Гольтяев, первого, наверно, хватил бы удар, а второй съездил бы на такси в училище за пистолетом и застрелил бы обоих. Гольтяев только за обнаружение Андрюхи с подчинёнными на уборке территории на улице зимой и в незавязанной шапке влепил Андрюхе трое суток гауптвахты. Можно представить, что бы было за вешалки. Пинать же Бабкова повода хватило бы на полгода минимум. Пока же двое курсантов не спеша припарковали вешалки на тротуаре и зашли в кафе насладиться мгновением свободы, летнего Краснодара и мороженого. Жизнь удалась! Вешалки не угнали. Само КПП миновали демонстративно и без проблем. Кому могло прийти в голову, что эти два раздолбая тащили так вешалки через всю Красную?

Ситуация сильно обострилась, когда курс начал жениться. Оторванные от молодых жён готовы были реально лезть на стенку. Андрюха одно время даже забеспокоился за психическое состояние Немира, и пришлось идти с ним в самоволку и прикрывать на час. При этом Балконский задним чутьём обнаружил неладное, но неострое зрение не позволило ему разглядеть сидящих в кустах и наблюдающих за ним самовольщиков в ожидании возвращения Немира из соседнего дома. Порыскав кругами в радиусе пары сотен метров от КПП, Балконский не смог отделаться от чувства творящегося государственного заговора и пошёл строить курс для поверки. К счастью, курс был кто где – на работах и разных мероприятиях, и для построения понадобилось время. И к этому времени все самовольщики вместе с осоловевшим Немиром были уже в строю.

Вообще, увольнения становились уже реальной возможностью для тех, кому это было как воздух. А ещё началась практика культурных встреч со студентками местного политеха. Это не были старые офицерские балы, о которых мечтал Бабков, но сама тема неожиданно для всех не была отвергнута. Авторитетным для Бабкова сержантам и старшине была подкинута озвученная Андрюхой мысль, что нужно бы скинуться, купить оборудование и проводить полноценные дискотеки, повышая тем самым статус училища и в этом направлении. Всю техническую часть обеспечить было гарантировано. Командир третьего отделения краснодарец Витька Макагонов взял организационную инициативу на себя. И отношение к идее по прошествии удивительно небольшого количества времени у Бабкова полностью поменялось на положительное, за исключением нескольких нюансов, которые потом стали камнем преткновения в вопросе имиджа дискотек. Все без проблем скинулись и на эти деньги купили пару колонок, усилитель и магнитофон. Цветомузыку Андрюха потом сгородил традиционно из добытых в отпуске электровозных симисторов, и её мощности хватало для подключения к ней всего, что могло излучать свет в округе. Традиционно оборудование размещали у щитка, а на цветомузыку подключалось всё, что запитывалось этим щитком: от освещения в зале до уличного. Помнился момент, когда больному Андрюхе приходилось вести очередную дискотеку с температурой больше 38. По завершении мероприятия Андрюха, в нарушение всех правил безопасности, с трудом попадая отвёрткой в винты, отсоединял провода в щитке, а Димон Абрамкин держал его, обернув солдатским ремнём сзади на случай, если его шибанёт током, то вовремя оторвать от этого щитка. Было ещё и темно. Током не шибануло, но каждый раз, когда отвёртка в обессилевших от температуры руках срывалась, Димон срывал и так еле живого электрика со стула «мордой в пол». В конце концов всё получилось. Но о том, что именно получилось, все узнали на следующий день, когда вахтёрша пошла включать свет и, открыв щиток, чуть не получила инфаркт, вовремя спохватившись, что лезет пальцем в оголённые провода. В полубреду Андрюха прикрутил крышку вверх ногами, и вместо тумблеров в проёме торчали провода и контакты. Скандал не сразу, но удалось замять.

В те времена технологии «оконечников» и акустики были ещё в зачаточном состоянии, но энтузиазм раскачать любой зал двумя 35-ваттными колонками и усилителем «Бриг» не знал предела. Ну, уж как получалось… другого не было. Повод «писать дискотеку» умело использовался Витькой Макагоновым или Юркой Ящинским, чтобы в компании с Андрюхой свалить из училища на день. Главной проблемой было не засмеяться, когда в присутствии Бабкова заводилы произносили это сочетание слов как повод для увольнения: «писать дискотеку». Реально дискотека писалась в каптёрке по ночам, куда Андрюха получил доступ теперь без проблем, и при появлении проверяющих наряд всегда вовремя предупреждал. Самой большой проблемой был полный запрет Бабкова под страхом расстрела на любой «Запад». Андрюха не раз предпринимал попытки переубедить начальника курса, приводя различные аргументы, но это бесило Саныча, и на вопрос «что им ставить?» Саныч, не задумываясь, выдавал: «Ставь им “Чунгу-Чангу” – знаешь как будут плясать!» Отлучение Бабкова из зала в процессе дискотеки всегда мониторилось несколькими десятками глаз, и при каждом таком событии вся толпа, прихлынув к ведущему, дружно скандировала: «Ставь Запад!» У Андрюхи оставалось два выбора: провалиться сквозь землю или нарушить приказ. И часто выбирался второй вариант. Саныч появлялся незамедлительно, и вечер мог быть досрочно завершён. Правда, после уговоров тех, кто был в авторитете у начальника курса, дискотека возобновлялась. Саныч же то вытаскивал Андрюху на улицу и на его глазах жёг в урне самое ценное, что у него было, – кассеты с качественнейшим западом, а то и вовсе выносил самый страшный приговор – лишение нескольких дней отпуска.

И всё бы это можно было перетерпеть, но подкрадывался момент наступления обстоятельств, воспоминания о которых легли, пожалуй, самым большим камнем на душу Андрюхи. Подробности он никогда не любил вспоминать, и со временем они так и стёрлись из памяти. Но «увлечение» было ярким, хотя изначально что-то подсказывало, что бесперспективным. Со стороны всё казалось очень крутым, и однокурсники оценивающе подбадривали Андрюху, абсолютно не подозревая, что у него в душе. Увлечение сорвалось в сбегание в увольнения, в дискотеки, иногда в самоволки, и крыша поехала. Без подробностей… Он просто перестал писать Татьяне. А она почувствовала сразу и сразу спросила в письме: «У тебя кто-то есть?» Так никогда и не смог потом он понять, каким нужно быть дебилом, чтобы не почувствовать, кто есть кто, и пнуть человека, который реально был достоин стать для тебя самым близким и дорогим в жизни. И этим дебилом был он. И этот дебил умудрился написать: «Да. Прости!»

Однокурсники потом женились по несколько раз. Особенно те, кто начал этим заниматься с первых курсов. Сколь велика была страсть, столь непродолжительной была и супружеская жизнь. И в первые годы после училища, когда страсть уже улеглась, оказывалось, что ценить и беречь нечего. Разбегалось большинство. Легко. Без сожалений. По крайней мере так это выглядело со стороны. Многие оставались врагами. Андрюха не верил своим глазам и ушам, слушая гневные суждения от своих однокурсников в адрес тех, по ком они реально сходили с ума и готовы были на всё ради нескольких минут или чтобы просто увидеть. Что это было? Побочные явления казармы? Многолетней жизни взаперти и под психологическим прессом? Или непонимание, что любая страсть – это только повод и временное явление? И когда через 3–5 лет она неминуемо пройдёт, должно остаться что-то более важное? Наверное, всё вместе. Наверное, действительно нет смысла тянуть ради долга, если реально стали чужими. Но ведь многие просто загорались новой страстью и бездумно рушили то ценное, что у них было. А потом загорались и в третий, и в четвёртый раз. Со стороны всё обставлялось так, как будто и нет оставленных после себя обломков и разрушенных жизней. Ценности деградировавшего общества поощряли всё это. Но Андрюхе хватило одного раза и навсегда. Как вживлённый в мозг электрод заставлял сжимать до хруста пальцы и закрывать от боли глаза, когда из глубин памяти предательски вылезало это воспоминание о кратких фрагментах диалога переписки: «У тебя кто-то есть?» – «Да. Прости!» Никоим образом это обстоятельство не сочеталось с образом Татьяны. Той, кто в его понимании так и останется именно его человеком, которого ему дали в награду за что-то. Может быть, самую большую награду. «Но не время, нет, не время разлучило нас», – как там у Саруханова? А первое реальное испытание, которое полный придурок так легко завалил. События ещё имели продолжение. Но урок уже начинал усваиваться. Может быть, не совсем пока. Вживлённый в мозг этим уроком электрод будет срабатывать много лет всю оставшуюся жизнь, и только от кратких мыслей о том, что можно в принципе бросить того, с кем разделил столько лет своей жизни, и причинить боль. Какие могут быть у кого варианты построить новое счастье на обломках чужого?

Здесь их позиции и вся жизнь резонировали с Санычем абсолютно. При всех слухах, подколках, приукрашенных историях и домыслах Саныч, как и Андрюха, впадал в ступор от одной мысли, что можно не то чтобы бросить жену, а хотя бы дать повод беспокоиться об этом. И это не был страх осуждения или других общественных последствий. Тут напрямую включался инстинктивный страх и животная реакция защищать того, кто тебе был столько лет дорог, даже от себя самого. «Что бы ни было, твои проблемы – это только твои проблемы! И не вздумай даже намёками переложить их на голову жены и детей! Делай что хочешь! Но не за их счёт!» – так учил Саныч. И показывал пример своей жизнью. Сейчас же отправленное письмо, как брошенное в пропасть лёгкое счастье, падало без шансов быть перехваченным, и это счастье многократно тяжелело, превращаясь в абсолютно неподъёмное. Кому нужно лёгкое счастье? Когда не нужно переживать и бороться за него. Кто может его оценить? Да ничем он от своих легкомысленных однокурсников и не мог отличаться в то время, разве только способностью делать выводы? Только как будто где-то далеко, нет, не на земле, а там, где за нас переживают и постоянно пытаются помочь, кто-то невидимый или невидимые проронили слезу и начали вносить коррективы в то, что было уготовано им двоим и поодиночке. Казалось, там ещё продолжали раздумывать и оценивать шансы, и искать варианты, как можно всё исправить. Но приговор самому себе уже был подписан Андрюхой. Даже если они когда и встретятся, он ни за что не сможет просто подойти к ней и заговорить как прежде. Даже если она его когда и простит. Этот уничтожающий душу диалог из переписки так и будет стоять между ними.

Жизнь продолжалась. Служебные обязанности никто не отменял. Сержантство оставалось второй после учёбы нагрузкой. Спрос не ослабевал. Всякое творилось. Наряды, залёты, разносы… Но нахождение в коллективе себе подобных во многом сглаживало негатив. Жизнь курсанта второго курса – далеко не курорт. Это была всё ещё казарма и казёнщина. Но, конечно, многое уже было иначе, чем на первом курсе. И не только учебные дисциплины. Хотя и они стали более разнообразными. Очень радовало появление автомобильной подготовки. Поначалу изучали матчасть. От ГАЗ-53 до МАЗ-547, на которых возили РСД «Пионеры». Крутые технологии для не только тех времён. Шасси под межконтинентальные ракеты «Тополь» ещё были в разработке, потому изучали шасси его предшественника среднего радиуса действия – «Пионера». Изучали всё: от торсионной подвески до гидромеханической передачи с передовой планетарной коробкой и двигателя. Надёжность и качество разработки и исполнения не переставали поражать и через 30 лет. Какие там «Лэнд-Крузеры»? То, что мы создавали в те времена в Минске, назвать шедевром – не сказать ничего. Просто в те времена не умели делать ничего одноразового. При отсутствии нанотехнологий и микропроцессоров всё обязано было быть, насколько это возможно, простым и безотказным. Управляемое парой пальцев на руле шасси «Тополя» с ракетой и общим весом в 108 тонн, для размещения на ж/д платформе которого приходилось демонтировать седьмую ось, с лёгкостью проходило такие грязи, в которые и гусеничные тракторы не сунулись бы. Всё делалось на века и должно было пережить и следующий век, и тех, кто это всё создавал. Иначе не получилось бы в это вкладывать всю душу. Никто в страшном сне и представить себе не мог, что уже совсем скоро придут те, кто с лёгкостью будет всё это, включая и «Тополя», и «Скальпели», и массу других объектов непревзойдённого технического совершенства, безжалостно резать на металлолом. И никому из принимавших решения небо не упадёт на голову. Как не упадёт оно на голову тем, кто будет в начале нулевых разорять создававшееся передовыми кадрами страны новейшее Краснодарское Высшее Военное Командно-Инженерное Училище Ракетных Войск Стратегического Назначения. Ни один идиот в мире так больше не поступит, а всё везде будет консервироваться. Да, актуальность мобильных межконтинентальных комплексов со временем будет падать. Но если бы впереди неё не падало экономическое и идейное состояние страны, не найти применение этим технологиям было бы преступлением. Но не меньшим преступлением было не консервировать то, чего и близко кривыми руками грядущих поколений менеджеров не создать, а резать это всё на металлолом.

Никому не нужный «Тополь» в составе группы (пусковая, МОБД) и вспомогательной техники Андрюха в нулевых обнаружит за Заячьим островом в питерском музее. Он будет долго стоять и, обезумев, смотреть на выцветшие уцелевшие шедевры технического совершенства, которые стали не только не в удел – на них и посмотреть никто не приходит. Одинокие путники будут проходить мимо, удивляясь тому, что усмотрел этот ненормальный в старых тарантасах цвета хаки, что не может отойти от них час. В принципе можно бы было понять ностальгию по наиболее насыщенным годам молодости в научных трудах по перспективным разработкам в училище, по десяткам ночей, проведённых в кабине командира на учениях в Плесецке в минус 42, по месяцам опытных боевых дежурств и мерных участков по ночам. Но передать кому словами, как это круто было сделано и что это есть внутри, возможности не представлялось. Ну, если только поверхностно о способности 108-тонной махины ездить по болотам и попадать на расстоянии десяти тысяч километров в точку плюс-минус несколько сот метров болванками мощностью в сотни Хиросим? Но это всё равно ни о чём. Никому из современных людей невозможно объяснить, насколько круто это было внутри. Коллективы суперталантливых конструкторов и производственников годами вкладывали в это свои души без остатка, и это превращалось в непревзойдённые шедевры. Эти поколения вымирали как мамонты, уступая место разработчикам океана одноразового барахла, спроектированного на компьютере в эпоху, когда даже купленная в магазине кастрюля не могла не глючить. Именно с такими мыслями стоял так долго странный человек перед забытым «Тополем» за Заячьим островом.

Практическое вождение МАЗов было в полевом лагере позже. И только МАЗ-543, который покороче пусковой. Пока же, после окончания курса по матчасти, начиналось вождение ГАЗ-53 и подготовка к сдаче на права категории «C». И это было в кайф. Даже если инструкторы-прапоры зверствовали. Для всех было правилом: если машина заглохла, то заводить её стартером запрещалось. Курсант выходил из кабины, тащил из-под сиденья «кривой стартер» и с десятой попытки в поту на жаре заводил газон вручную, крутя коленвал. Со временем попыток для запуска и выбитых пальцев становилось меньше, как и самих ситуаций, когда машина глохнет при трогании с места. Некоторые неадекватные прапоры ездили ещё и с дубинкой и били по рукам при неправильных действиях обучаемого. Тоже был действенный метод. В гражданской школе такого качества обучение получить было проблематично. В любом случае на отведённые часы вождения все неслись пулей. Выехать из училища в город, а лучше – за него, руля грузовиком в яркий солнечный день, было реальным кайфом. Иногда инструктор просил Андрюху остановиться у протоки на объездной, и пока тот отдыхал на траве, переваривая полученный опыт, общался с рыбаками, явно будучи фанатом этого дела.

Как-то Андрюха уговорил инструктора сгонять до Гидростроя (отдалённый район Краснодара) с целью встретиться со своим «увлечением». Инструктор скептически отнёсся к этой идее и выразил сомнение, что с его навыками это будет вряд ли возможно за полтора часа. Но в итоге согласился. И они рванули. Андрюхиных навыков и загрузки краснодарских дорог хватило успеть до развилки на Комсомольский и «Фантомас» (так называли памятник гидростроителям). Инструктор вынужден был развернуть его назад. В училище приехал абсолютно насквозь мокрым. Напряжение и отсутствие кондиционеров согнали с Андрюхи с десяток потов. Но тот факт, что по пути удалось никого не снести, уже свидетельствовал о полученных навыках. На права сдали все. Ну, наверное, так было положено. Только вот сами эти права и учебную карточку Андрюха по раздолбайству посеял вместе с выпускным альбомом и другими бумагами, покидая Краснодар после выпуска.

Начались и караулы. Два внешних караула отводилось для КВВКИУРВ: гарнизонная комендатура с гауптвахтой с подследственными и артиллерийские склады рядом с Афипским. Андрюха в составе караула один раз был в гарнизонной комендатуре. Кому-то это нравилось – на Красной, в центре города. Ни удалённых постов, к которым идти по 20 минут, ни часов в темноте в ожидании смены. Но только не Андрюхе. Здесь он в первый раз ощутил дыхание «зоны». Все эти выводы подследственных и осуждённых, процедуры загрузки в «воронок» для отправки по этапу с автоматами наперевес в готовности открывать огонь на поражение, сам вид камер и отношение к находящимся в них – никогда по собственному желанию он не будет на стороне конвоя. Может, там были те, кто действительно заслужил всё это, но дело не в этом. Всё нутро почему-то взбунтовалось против судейско-исполнительной миссии. Может быть, слово «свобода» для курсантов звучало более остро, чем для гражданских. Но, наверное, дело всё-таки не совсем в этом. После того как тебя много лет учат быть грозой американского империализма да и просто бегать в атаку и брать высоты, любые акции против гражданских воспринимаются на подсознательном уровне как какое-то предательство тех идеалов, которые заложили в мозг, и никак не сочетаются с долбаными забитыми туда же понятиями об офицерской доблести и отваге. Более того, на всю жизнь остаётся осадок перечёркнутости всех этих высоких идей и моральных устоев. Да и сама атмосфера в гарнизонной комендатуре, где постоянно шныряет начальство, и заведует этим самый кровожадный хищник – комендант подполковник Нестеров, – держит в постоянном напряжении.

Через много лет, когда Андрюхе публично пришлось отвечать на вопрос, как вам видится уровень благосостояния России по сравнению с другими государствами, ему вспомнился – и он рассказал – именно анекдот от коменданта Нестерова, который он как-то озвучил на разводе патруля. После армейских учений командующий армией проводит разбор полётов. Перечислил, прокомментировал и поставил оценку всем командирам дивизий и их дивизиям. Кроме одного комдива и его дивизии. Комдив встаёт и спрашивает: «Товарищ Командующий Армией! А как насчёт моей дивизии? Вы ничего не сказали!» И командующий ему отвечает: «Представьте земной шар. На нём в порядке оценки выстроились все дивизии мира. Потом пусто, пусто, пусто, ничего нет. Потом большая куча дерьма. Вот за этой кучей твоя дивизия».

В караул в Афипскую собирались как на дачу. Полтора дня оттяга вдали от командования на природе. Нет, там также всё было по-серьёзному. Периметр в несколько километров охранялся круглосуточно согласно уставу караульной службы в его классическом применении. Два рожка с боевыми патронами и чёткие инструкции на случай угрозы нападения на объект или часового от устного предупреждения, предупредительного выстрела и огня на поражение. Слава Богу, ситуаций, требующих палить из Калашникова, в караулах, в которых Андрюха был разводящим, не происходило, но в целом такое на данном объекте случалось. Но тогда как-то не особо остро стоял вопрос о психологической стороне дела. Больше страха вбивалось в голову по недопущению проникновения на объект и неприменению оружия на поражение, чем по поводу побочных эффектов после такого применения. При всех этих нюансах предстоящий караул грел душу за несколько дней до него. Реально Андрюхе ни разу не приходилось быть часовым и стоять на посту в одиночку в километрах от караулки. И никто из курсантов особо на такую участь не жаловался. По крайней мере в тёплое время года. Сержанты были разводящими или помначкара. Разводящему суеты было больше. Раз в два часа нужно разбудить очередную смену, построить, проверить, проконтролировать получение оружия и патронов, подвести к специальному месту для заряжания оружия, проконтролировать процесс заряжания, зарядить самому. Как ни отрабатывались до автоматизма все действия, в пулеулавливателе места для заряжания всегда красовалось несколько дыр. Иногда сонные часовые всё-таки тупили. Потом несколько километров по периметру, смена постов с чётким соблюдением процедуры до каждого слова, возврат в караулку, контроль разряжания, сдача оружия и патронов, час отдыха. И так сутки.

В караул затаривались вкусным хавчиком со сгущёнкой и кофеем. Ефим даже находил время спеть. Андрюха временами явно перебирал с выполнением своих обязанностей. Как-то сразу было забито в голове, что не должно быть пустой болтовни никогда, а если о чём-то заявлено, то оно должно быть сделано. Он и сам не знал, с каких пор в башке было заложено полное неприятие лицемерия и пошлости во всех их проявлениях. По поводу первого побочным эффектом и было маниакальное исполнение того, что заявлено, а любые отклонения от поставленных в большинстве случаев дальше по жизни самому себе планов и задач срывали минимум в депрессию. И от этой фобии он не сможет потом избавиться всю свою жизнь, так и не найдя у кого занять пофигизма. Как-то от этого в карауле пострадало личное имущество Ефима. Так получилось, что при приёме караула упустили неисправность связи с одним из постов. Устройства связи были допотопными и в удручающем состоянии. Но по этому поводу особо никто не комплексовал. Как-то общепринятым было отношение, что если что-то серьёзное, то услышим и так. Но неисправное переговорное устройство, естественно, не могло оставить в покое разводящего, призванием которого было чинить всё, на что хватало времени. И в процессе восстановления связи Андрюха обнаружил, что ему для решения этой задачи государственной важности нужен дополнительный метр проводов, и желательно с вилкой. Восприняв буквально лозунг «раньше думай о Родине, а потом о себе», Андрюха даже не сомневался, что все остальные думают ровно так же и с радостью пожертвуют личным ради общественного. В ход пошёл Ефимов кипятильник. Связь была восстановлена. Но образ Ефима после возвращения с поста в полном ступоре и с обнаруженным с откусанным проводом кипятильником в руках останется в голове Андрюхи на долгие годы. Этот абсолютно недоумевающий и ошалелый взгляд, вопрошающий, как человек в здравом уме мог пойти на это, и бесконечное повторение: «Кипятильник!.. Провод!.. Откусил!.. Безумие!..» Прости, Ефим! Я всё осознал!

Под проверяющих также приходилось попадать. Как-то посреди ночи проверяющий майор приказал сопроводить его для проверки постов. Один ближний пост прошли успешно. Часовой добросовестно отработал весь регламент. А вот при подходе ко второму дальнему посту зоркий глаз разводящего увидел огонёк сигареты. Спонтанное решение пришло сразу в голову. Объявив проверяющему, что часовой в данный момент находится на другой стороне участка периметра, Андрюха предложил пойти обратно в обход. Что оставалось делать проверяющему, слабо представляющему схему постов, хотя должен был? И Андрюха, вспомнив опыт Сусанина, повёл всех в обход, надеясь быстрым шагом уложиться в полчаса. Проверяющий сдался через 20 минут полубега и приказал вести его в караулку. Неизвестно, что он написал в отчёте, но, наверное, это было меньшее из зол. Не желая никого подставлять, – да и кому можно было что доказать, если огонёк сигареты заметил только он? – пришлось Андрюхе взять на себя дополнительную порцию характеристики в стиле «долбанутый бабковец». Да всякие были нюансы. Но природа Афипки, особенно в осеннем золоте и сиянии солнца, списывала всё. А главное, рядом не было ни Бабкова, ни Придатко, ни Гольтяева.

Очередной летний отпуск был уже не за горами. Расписание с зачёркнутыми днями было уже преобладающе тёмным. Но для попадания в него Бабковым была поставлена новая задача. Может, сработало частое попадание в поле его зрения наличия спортгородка сразу под окнами казармы, а может, и информация от преподавателей физподготовки об общем состоянии курса. Собрав в очередной раз всех сержантов, Саныч объявил: сержант едет в отпуск, только если всё его подразделение сдаёт нормативы по физподготовке, а конкретно: восемь подъёмов переворотом и коня. Далеко не все в отделении Андрюхи жаждали провести свободное время на спортгородке и могли похвастаться физическими данными. Да как и он сам. Но сейчас, стоя перед глядящими на него из строя курсантами своего отделения, Андрюха понимал, что он попал. Сделать за оставшийся месяц из Олега Левика и Серёги Фёдорова Шварценеггера и Сталлоне – задача была из области чудес. Спасибо Санычу. Он своевременно вышел перед курсом и объявил, что абсолютно все едут в отпуск через восемь подъёмов переворотом и коня. Вопрос в глазах отделения сменился пониманием, и рты приоткрылись. Но делать было нечего.

Поначалу на всех напал скептицизм, но Андрюхе удалось его выбить с ежедневной поддержкой Бабкова, который подтверждал, что вариантов не будет. Андрюха загонял отделение на спортгородок три раза в день перед приёмом пищи. Каждый, сдыхая, но с помощью также выбивавшихся из сил товарищей по три подхода и по десять раз перекидывал свой зад с приделанными ногами в сапогах через перекладину. И через пару недель чудо начало происходить. Криво, коряво, страшно, но абсолютно все, включая самых бесперспективных, были способны хоть раз, но уже самостоятельно перекинуть зад с сапогами через перекладину. Остальные 29 раз перекидывали уже с небольшой, но помощью товарищей. В глазах появился энтузиазм. Задача уже не казалась такой непосильной. Гнать пинками на спортгородок три раза в день никого уже не приходилось. Качали и сами пресс, спину и руки всеми возможными другими способами. И дело пошло. С большим чувством удовлетворения Андрюха наблюдал, как самые безнадёжные из его отделения крутили подъёмы переворотом с запасом и уже не так коряво.

Серёга Фёдоров никак не мог найти общий язык с конём. Когда у него всё-таки получалось преодолеть страх и оторваться от пружинящей доски, этот страх возвращался в полёте. Атака коня в пике всегда выглядела ужасающе. Но, к счастью, травм не было, а только многочисленные синяки. В этот день стыковать Серёгу с конём никаких шансов больше не было. Но на следующий день жажда скорого отпуска побеждала страх. Живой конь уже, наверно, давно пал бы смертью храбрых, но искусственному было до фонаря. Порой казалось, что он умышленно подпрыгивает навстречу Серёге и издевается над ним. И вот чудо произошло. Серёга в первый раз перелетел через коня и был встречен бурными овациями. Потом это ему удалось и во второй, и в третий раз, и дело было сделано, а зачёт сдан.

Отпуск традиционно начался с разгулов на свадьбах. Но особо в Краснодаре Андрюха не задерживался. Его «увлечение» умотало в бухту Инал на отдых. По Андрюхиным и Вовиным планам они должны были через пару дней после приезда Андрюхи в Брянск собраться и рвануть обратно на юг. Вова с будущей женой должен ехать до Адлера и разместиться там на отдых. Андрюха планировал десантироваться из поезда ближе к перевалу и осуществить марш-бросок с заходом в бухту Инал. Договорились, что по истечении трёх дней Вова в течение остальных дней ровно в 7 будет приходить в Адлере к главпочтамту на случай, если Андрюха доберётся до Адлера. Так и поступили. Поезд на полминуты в три ночи остановился в Горячем Ключе, Андрюха десантировался с кассетником и небольшим пакетом с мыльно-рыльными принадлежностями и пошёл по трассе в сторону перевала. Ближе к шести утра его подобрал проезжающий МАЗ и подкинул через перевал. Дальше пешком до Инала. И Андрюха наконец в первый раз в жизни увидел море. Впечатления были непередаваемыми. И этому поспособствовала сама бухта. Может, своё слово сказал факт, что это было первое посещение моря, может, ещё что, но бухта вспоминалась круто. Даже после появившейся в его жизни массы других экзотических и красивейших мест, включая острова Тихого океана, которые станут для него вторым по посещаемости местом и местом работы на долгие годы. То, что там произошло, Андрюха не любил вспоминать. Назревающие конфликты с «шифрами» (так называли ракетчики курсантов второго военного училища, находившегося в Краснодаре), шикарные южные дискотеки, встречи с однокурсниками и подготовки к возможным стычкам с «шифрами», неприятное завершение отношений со своим «увлечением», перебор спирта в компании тех же «шифров» (реально курсанты всегда ладили, просто была конкуренция), отходняк от спирта и умирание в автобусе на серпантинах Кавказа по пути в Адлер. Таким полуживым Вова его и обнаружил у главпочтамта в один из вечеров.

Квартиру ему нашли быстро. Вернее, не квартиру, а топчан в саду под урюками, с которых по ночам на голову падали перезревшие плоды. Но в целом это было очень круто, и никаких претензий от Андрюхи хозяева ни разу не услышали. Море и отдых восстановили упавшие на ноль силы и настроение. Даже появилось некое облегчение от того, что эта мутная история с дочкой полковника закончилась навсегда, и оно день за днём всё больше вытесняло чувство потери. Вову с пляжа утащить на экскурсии было трудно. К тому же они уже начали разборки со своей будущей женой, и Вова благополучно отправил её в сопровождении Андрюхи на экскурсию в Абхазию на озеро Рица и в Пицунду. Всё было круто. И знаменитое ущелье по дороге, где снималось множество наших сказок и других фильмов, и холодный водопад по пути, в котором все желающие могли искупаться, и, конечно же, само озеро на высоте почти километра и в окружении столь живописных гор. Такой красоты картинки Андрюха больше, наверно, потом и не видел ни в штатовском Юсемити, ни в Андорре-ла-Велье, ни в Пиренеях и ни в Альпах. Нигде. А может, просто тогда всё казалось ярче. Но, наверно, так же казалось и Сталину, и Хрущёву, построившим здесь свои дачи.

Спустились в тёплую и спокойную по тем временам Пицунду с её кипарисами и чистейшими пляжами. Обратный путь на катере по морю до Адлера. Всё было суперкруто для первого раза. И впереди ещё был родной Брянск. Только предчувствия от такой перспективы были больше печальными. Слишком бурные были события первой половины отпуска.

Вернувшись в Брянск, посвятил дело мелким делам и безделью. Мысли неумолимо скатывались к Татьяне, но ноги к её дому не шли. Казалось бы, он провалится сквозь землю сразу после того, как она откроет дверь. И надо было так попасть! Как могло его снести в эту бесперспективную и неприятную историю и перечеркнуть всё, что реально имело цену? Жаркий солнечный август уносил в воспоминание такого же отпуска, но год назад, и это выворачивало душу наизнанку. В парках ещё гремел Модерн Талкинг. Хорошо, что не встретился Юрий Николаевич и нигде не зазвучал Саруханов.

Он всё-таки нашёл силы показаться ей на глаза перед отъездом. Не в состоянии позволить себе что-то ещё, просто поинтересовался, как она, и кратко выдал информацию о том, что у него нигде ни с кем ничего нет, переложив право и ответственность принимать решение, что дальше, на неё. Никто из двоих не обладал той нужной степенью раскрепощённости, позволяющей открыть всё, что на душе, другому, что, может, смогло бы изменить ситуацию и всё-таки вернуться на путь к тому будущему, которое изначально было уготовано для них. Закомплексованность, дикость и чувство вины позволили ему сделать только то, что он сделал. Что касается Татьяны, то один её рассказ потом о том, что её в детстве никогда даже не ставили в угол, а, поставив единожды, из этого угла пришлось выносить на руках, говорил о многом. Так и расстались тогда. Андрюху ждали очередные будни нелёгкого курсантства, поставленные доктором Бабковым задачи и третий год казармы. Снова отъезд, вокзал, и уже куча новых смешанных, но отнюдь не позитивных чувств.

В новом расписании на первое полугодие третьего курса была пара промежутков. И первый начинался через пару недель сентября. Намечалась первая войсковая стажировка. И проходить она должна была в Кап-Яре. Планировалась наработка опыта общения с реальным личным составом и освоение некоторой технической информации в школе мехводов (механиков-водителей) МАЗ-543. И это ожидалось быть круто. Практически дополнительный отпуск. Путь лежал через Волгоград. Сам поезд, дорога, нет нарядов, нет командования всех мастей выше курсового, природа за окном, станицы, мирная гражданская жизнь юга безмятежных восьмидесятых. Тёплый солнечный Волгоград встретил ясной погодой и несильной суетой. В Волгограде был целый день до следующего поезда. В программе пребывания – посещение наиболее значимых исторических мест. Для курсантов все они находились в «шаговой доступности» – не далее 10 км от вокзала. Нашли путь для передвижения в сторону набережной единой коробкой курса. Движение в те времена было не столь насыщенное. Немногочисленных зрителей такое зрелище не сильно привлекало, наверно, всё это здесь не в диковинку. Ближе к людным местам перестроились по группам. Первым делом, конечно же, Дом Павлова, Музей-панорама и Парк Победы в целом. Времени было достаточно для подробного осмотра, фотографирования и получения достаточных впечатлений. Ну и далее на Мамаев Курган.

Нереально остаться равнодушным к размаху и исполнению мемориального комплекса. Уже в начале аллеи пирамидальных тополей становится явно видна большая часть всего замысла. Захватывающий вид открывается на площади «Стоявших насмерть» из сочетания скульптуры и уходящих к небу бесконечных ступеней меж стен композиции «Ни шагу назад», дающих на подсознательном уровне ощущение тяжести и сложности пройденного страной пути к освобождению и Победе. А ещё и не видна композиция «Площадь Героев», ни «Зал Воинской Славы». Поэкспериментировав с поиском точки наиболее крутого обзора, поперемещавшись то к центру аллеи, то к площади «Стоявших насмерть», Андрюха не сразу, но нашёл эту точку с наиболее грандиозным видом из сочетания скульптуры «Ни шагу назад» на переднем плане и «Родина-мать зовёт!» на заднем. Он долго стоял, пытаясь основательнее запечатлеть увиденное в памяти. Ни цифровых мыльниц, ни мобильников тогда не было даже в фантастике.

Народу гуляло немало, но казалось, просторов здесь хватит на количество, в разы большее. Поднявшись по ступеням на «Площадь Героев», стал обходить водоём по часовой и рассматривать композицию. Громада «Родина-мать зовёт!» уже не хотела покидать бокового зрения и пыталась производить впечатление, казалось, надвигаясь и нависая именно над Андрюхой и говоря: «Посмотри, какие грандиозные вещи до тебя создавали люди! Они не только победили в самой трудной войне, а ещё и создали всё, что ты здесь видишь, включая меня. А ты, придурок, ещё находишь время, чтобы роптать на жизнь, проводить её в дурацких дискотеках и размазывать сопли по поводу неприятностей в личной жизни! При этом даже не можешь выучить историю как надо и оценить ту жертву, которую принесли предки, чтобы сделать возможным твоё жалкое существование!» Покосившись на статую, Андрюха с некоторой опаской в душе, но всё же стал перемещаться дальше вверх в её направлении.

В «Зале Воинской Славы» удалось запечатлеть смену почётного караула. Хоть людей было и много, но хорошее место обзора найти удалось. Побродив с открытым ртом по музею, Андрюха стал подниматься далее к статуе. Слово «круто» тогда не существовало ещё, и в голове напрочь застряло «офигеть!». Покидать столь сногсшибательное место, мягко говоря, не очень хотелось, да и «Родина-мать», казалось, смирилась с ползанием в её окрестностях столь жалкого червя. Но время было ограничено. Вниз спускался по аллеям вне основных композиций, но сделать это быстро не удалось. Скульптур и композиций второго плана было немало, всё было выполнено оригинально и притягивало, заставляя остановить не только взгляд, но и движение.

Курсу удалось собраться в установленное время с трудом. Немного ошалевшими были все. Ну, почти. День закончился на вокзале за обсуждением впечатлений и дурачествами в рамках дозволенного. Поезд, и вот через несколько часов – Кап-Яр. Небольшой, очень спокойный и очень зелёный оазис в начале астраханских степей, ожидание мотовоза (так называют небольшой поезд, ведомый маневровым тепловозом на всех военных и космических объектах), и прибыли в расположение части.

Погода в астраханской степи, как, впрочем, и казахских степях до Байконура и дальше, ещё не монгольская, но уже специфическая. Если, когда прибыли, в части повседневной была объявлена форма два (с голым торсом), то, когда уезжали через две недели, выход на улицу без шинели был верным шансом околеть – такой стоял дубняк. Личный состав учебки был контрастный. Солдаты-новобранцы и командующие ими старослужащие сержанты. Статус бойца в геометрической прогрессии зависел от срока службы. Новобранцы летали как веники, следуя указаниям сержантов с полуторагодовалым сроком службы. Старшина был невысоким, но с крутым нравом. Мог запустить в строй табуреткой на поверке, если что не понравится. Основной программой подготовки курсантов были занятия с личным составом со всеми вытекающими последствиями, от написания планов-конспектов до проведения самих занятий. Но реально в части, удалённой от цивилизации, не было принято сходить с ума, следуя установленному порядку и методикам работы с личным составом. Основное обучение шло в плане матчасти и вождения МАЗов. Потому задумка реально провести занятие вместо постановки личному составу задачи по уборке территории или строительству воспринималась как дикость. Но по незнанию, даже строевой подготовкой занимались.

Авторитет курсанта, измеряемый по общим для себе подобных меркам, уходил в бесконечность. На этом явно построил все взаимоотношения Витька Макагонов. Пока народ думал и решал, как относиться к приехавшим ни сержантам и ни офицерам, невысокий шкет Витька Макагонов с сержантскими курсантскими погонами вышел перед строем и попытался изобразить вид злее старшины. При этом он в течение одной минуты выдал объясняющую всё теорию. Спросив на выбор у солдат в строю, сколько они служат, и получив ответ, варьирующийся от нескольких недель до пары месяцев, Витька задал второй запланированный вопрос: «Сколько служит старшина, являющийся для вас Богом?» При упоминании о старшине в глазах всех солдат явно загорался страх. Кто-то из самых смелых ответил: «Полтора года». «Как вам такой срок? – продолжал вводную Витька. – Заоблачно? Дожить – как до Луны долететь? А теперь угадайте срок службы мой и моих однокурсников! – и выдержав небольшую паузу: – Два года и два месяца!» В глазах солдат явно отразилась соответствующая оценка ситуации, сопровождающаяся отвисшими челюстями, и вопрос был закрыт.

На «Южном полигоне» было много интересного. Ну, прежде всего посещение исторических Королёвских мест, памятника первой ракете Р-1. Андрюха будет хранить сначала эту выцветшую никакого качества фотографию группы на фоне ракеты, а потом и её скан-копию. Практически ему удалось прикоснуться к одной из величайших реликвий – посетить место первого маленького удачного шажка большой части человечества в космос. По Андрюхиным меркам, здесь творили самые счастливые люди в мире. Заниматься столь интересным и столь важным делом и полностью посвятить себя ему… без оглядки – что может быть круче? Наверно, во все времена были проблемы, мешающие жить только воплощением своих идей, и куча нечисти повсеместно призвана пытаться отравить тебе жизнь, заставлять пробивать стены головой и фактически создавать не «благодаря», а «вопреки». Но со стороны всегда чужая ситуация кажется более радужной. Не читая исторической информации, воспоминаний Королёва, Андрюха пытался представить, как они тут жили, работали, творили, не спали ночами с кипящими до исступления мозгами, и как оно свершилось, и какие были впечатления, реакция… «Нет ничего лучше для человека, чем наслаждаться плодами трудов своих». Что будут помнить об этом следующие поколения? Найдётся ли место чему-то достойному среди пафоса и лицемерия следующего века? Пока же только стихи неизвестного происхождения скупо подтверждают, что всё это было:

В бескрайних степях Астраханской земли,

Где кружат парящие в небе орлы,

Где Солнца палящего катится диск,

Там первой ракеты стоит обелиск.

Но тот, для кого это ценно и кто в состоянии, возьмёт пример для себя и попробует зажечь свою жизнь такими же яркими идеями и делами. Даже если пробиваться придётся через океан бездарности, тупости и дешёвых ценностей грядущей эпохи великого позора общества потребления. Не может быть, чтобы всё было зря! Ну а буксовать приходится время от времени.

Прочие шедевры астраханской степи не были столь яркими и важными. От скорпионов и арбузной бахчи с ягодами высочайшего качества до снующих везде МАЗов-543, которые за пределами площадки использовались как маршрутки. Меньшая техника была в дефиците. По выходным было не так весело. Без того писклявые громкоговорители выдавливали писклявого Сарычева и шедевры Альфы, личный состав растворялся по каким-то дырам, а сотни километров окружающей степи, казалось, подползали к самому плацу. Закат навевал традиционную грусть, вспоминалась Татьяна, но в целом всё не очень угнетало и было предпочтительнее насыщенному училищному дурдому. А потому продолжали «ловить момент» для относительного «оттяга».

Обратный путь, к всеобщей радости, делал огромный крюк через Москву, так как на Волгоград – Краснодар нужного количества билетов не было. Двое суток в поезде дополнили «курортное» настроение.

Опять «родная» казарма, курсантские будни, учебные занятия, наряды. Но очередное мероприятие в расписании заняло несколько дней и называлось инженерной подготовкой. Было уже к концу осени. Очередное утро началось на пару часов раньше обычного. И началось с подъёма по тревоге, получения оружия, полной экипировки и убытия в учебный лагерь в Саратовской. Казарменный комфорт сменился на палаточный. Погода была уже совсем не июньской, но всё ещё краснодарской. А это значило, что палатки неплохо было бы и топить, а с просушкой мокрой одежды оставался один вариант – на себе. Но скучно не было. Начинали с занятий по минированию и подрывным методикам. Как-то всегда близко было это дело душе раздолбаев, выросших в советские времена.

Андрюха хорошо помнит период своего детства, когда взрывали всё, что теоретически могло бахнуть. Достать карбид проблем не было. А с ним и понеслась веселуха. Самым традиционным аппаратом для громкого баханья был баллончик из-под любого аэрозоля. Бах был громким и сопровождался эффектным выбросом пламени из сопла, напоминая «Фалкон 9». В кайф было тайно спрятать аппарат у школы, а потом на перемене, а ещё круче – отпросившись в туалет, пойти за угол и бахнуть, чтоб все услышали. Так проявлялся возрастной дебилизм в Андрюхином детстве. Ему потом в процессе традиционного прочёсывания в компании свалок и прочих окрестностей удалось найти чудо-трубу. Более 50-го диаметра труба имела с полметра длины, была заварена с одной стороны, но осталась дырка. Никто не обратил на трубу внимания, но в Андрюхином мозгу всё идентифицировалось чётко. Работала эта штука феноменально. Когда, удрав с занятий, ему удавалось за углом бахнуть из трубы, во всей школе звенели стёкла, и остаться не замеченным всеми шансов не было, что приводило в идиотский восторг. Следующим традиционным аппаратом, летающим на карбиде, было простое металлическое ведро. Это уже был полный прототип «Фалкона», но, конечно же, по количеству циклов превышал на порядки. В днище гвоздём пробивалась дырка, увесистый кусок карбида бросался в лужу и накрывался ведром. Дырка затыкалась пальцем на несколько минут. Потом, отходя в сторону, нужно было зажженную на палке тряпку поднести к дырке в ведре. Бах был потрясающим. «Фалкон» летал выше пятого этажа, но вот с точностью приземления были проблемы, а иногда и последствия. Ну и другой проблемой было остаться сухим на стартовой площадке. Другим семейством бахающих аппаратов были работающие на сере от спичек вместо пороха. Но они уже были опасными. Степень опасность этих хреновин Андрюха осознал непосредственно, когда один друг детства выполнил некачественно заливку свинцом «гычки» или вообще не сделал этого. Помучившись с криворуко сделанным аппаратом и загнав в него десятки спичек, он отдал его другому другу – соседу Павлухе. Павлуха продолжал экспериментировать и добавлять серы в трубку. И вот, когда сера сыграла роль заполнителя вместо свинца, «гычка» сработала. Было это непосредственно в руке стоящего перед Андрюхой Павлухи. Ухи заложило надолго, а вид разорванной, синеющей, с отхлынувшей кровью ладони Павлухи остался на всю жизнь.