Курс

После завершения экзаменов для всех кандидатов устроили первую пародию на строевой смотр. Всех построили на площадке у ангара, приехал генерал и цинично стал обходить строй. Безмозглость Андрюхи при этом не заставила его сбрить усы. Может, кто и подсказывал, но, наверное, плохую шутку сыграла самоуверенность, которая подводила многих и во все времена, и очень близко к заветному финишу и победе. Андрюху «взяли на карандаш».

Последующая пара дней до мандатной комиссии прошла очень нервозно. И вот настал этот день. Андрюху вызвали на мандатную комиссию и поздравили с поступлением в ряды курсантов самого престижного военного вуза страны. Солнце сияло сильнее обычного, трава зеленела ярче обычного. Редкое удовлетворение и покой – дело сделано! Он уже не неудачник. День, когда сбывается огромная мечта, не забывается всю жизнь, и один такой день настал.

Андрюха вспомнил, как ещё пару недель назад в ожидании очередного забега на дистанцию в три километра, которая начиналась с подъёма на его любимый холм, он услышал странный гул. Сержант притормозил забег и велел подождать. Из-за ангара показался строй. Первокурсники. Военный лагерь перед отпуском. Шли походным шагом. Гул сапог, полная выкладка, но-о-о… эт-то уже не были недоделанные гражданские! Неподготовленных абитуриентов зрелище завораживало. Впервые Андрюха услышал «голос курса». Голос, который остался в памяти на всю жизнь. Безмолвные и очень усталые, но они продолжали быть одним целым. Той одной семьёй и всей вытекающей из этого скрытой силой. Полным антиподом толпы. Единым организмом, иммунная система которого вычищала из него все индивидуальные закидоны и слабости, как душевные, так и физические, как минимум на время нахождения в строю. И эта скрытая сила подсознательно улавливалась опешившими абитуриентами, застывшими в безмолвном уважении. Казалось, возникни перед курсом сейчас стена из бетона – они бы прошли её насквозь и не обратили внимания на падающие обломки. Какая мечта могла бы быть достойнее для подростка, чем оказаться в этом строю? «Курс!» – прозвучала команда. Гул перешёл в более чёткий синхронный ритм более пары сотен сапог по грунтовке, и, казалось, земля слегка задрожала, и даже солнце выглянуло посмотреть на красоту хоть не парадной коробки, но всё же произведения упорного труда целого года, заставившего разношёрстных обезьян, коими был лагерь абитуры, эволюционировать в людей. «Запе-вай!» «Песня о Щорсе» не совсем походила под строевую, но, вероятно, она была заготовлена у них именно на этот случай убитости после многокилометрового марш-броска. Начала пара звонких голосов: «Шёл отряд по берегу, шёл издалека». И загремел голос всего курса: «Шёл под красным знаменем командир полка…»

Казалось, после команды «марш» Андрюха взлетел тогда на этот холм и уложился в норматив. Но ему ещё не верилось, что когда-либо он в принципе тоже сможет стать человеком и приедет в этот лагерь в составе своего курса перед первым своим летним отпуском. Теперь же мечта его сбылась. Ему даже захотелось сходить на то место, где он видел курс, и вновь вспомнить те ощущения, и почувствовать всё по-новому, в незабываемых красках счастья, когда мечта превратилась в реальность.

«Интересно, как там Чук с его четвёрками? Всё зависит от проходного балла по результатам всех остальных». Получив поздравление от курсового, Андрюха направился к своей палатке в поисках Чука. Вероятно, улыбка счастья всё ещё не сходила с его лица. И именно в этот момент перед ним возник Денис. Издевательская наглая ухмылка и почти шёпот, так, чтобы слышал только Андрюха:

– Ты что, дятел, думаешь, что прошёл? С пятёрками? Забудь, чучело! Я прошёл с тройками, а ты можешь паковаться и валить!

– Да пошёл ты… – огрызнулся Андрюха и направился далее.

Но через пару метров его взял за руку Сашка – один из палатки Дениса, который его недолюбливал, как, вероятно, и вся его палатка. Сашка придвинулся и выдал информацию так же полушёпотом:

– Ты поостерегись! Он – сын генерала!

– Спасибо, Саш, но я уже мандатку прошёл и зачислен.

– А, ну, тогда ладно… Поздравляю!

Чук улыбался, но уже по этой улыбке было ясно, что он не прошёл. Это слегка опечалило Андрюху, ведь как-то сблизились за этот месяц. Но эйфорию напрочь не убило. Да и Чук, казалось, не унывал и уже просчитывал какие-то свои ходы, переключившись на идеи, о которых Андрюхе было нереально догадаться. Приятные мысли толпами шатались в Андрюхиной голове: о том, как напишет домой; о том, как все узнают; и прочее, и прочее; и о том, как приедет в первый отпуск и все обомрут.

Пара часов абсолютного блаженства и счастья после мандатки проплыла в счастливом полузабытьи. Наступало время обеда. И тут Андрюху вызвал сержант. «Тебя вызывают на повторную мандатную комиссию. Не знаю, что там, но такое у нас впервые». Та же палатка, тот же полковник, но выражение его лица уже не такое приветливое. «Я вынужден вам сообщить, что в силу некоторых обстоятельств мы пересмотрели ваше дело. У вас были проблемы с физической подготовкой и с дисциплиной. Поэтому было пересмотрено решение о вашем зачислении. Мне жаль! Мы будем рады видеть вас среди наших абитуриентов через год».

Как вышел из палатки, Андрюха не помнит. Солнце всё ещё светило. Трава и деревья были ещё зелёные. Но образ «курса» в голове уже скрылся в пыли за холмом и больше не был слышен. Пытаясь убедить себя, что это всё реально, но не в состоянии выйти из прострации, Андрюха сел на теплотрассу и какое-то время сидел, никем не замеченный, с ошалелым выражением лица. Заметив сидящего в полном бессилии Андрюху, первым подошёл курсовой. Андрюха выдавил несколько слов, описывающих случившееся, чем на немного озадачил курсового. Потом тот, догадавшись, протянул: «А-а-а-а! Денис не проходил со своими тройками. Кого-то надо было подвинуть. Тут ничего не поделать. Извини! Но я тебе этого не говорил!»

Сколько ещё времени прошло, Андрюха не помнит. Он так и сидел в отрешении на теплотрассе, абсолютно никому не нужный и в отсутствие всяческих сил думать «что дальше?». Бегавший вдалеке и явно чем-то озабоченный Чук не сразу его заметил. Наконец Чуковы заботы позволили ему отлучиться, и он воссел рядом на трубе, уставившись на тёзку с открытым недоумением и всем видом вопрошая. «Так… и так…» – рассказал кратко Андрюха Чуку. Крайнее ошаление Чука от произошедшего длилось недолго. Он сразу предложил идти к курсовому и выше и искать помощи и правды. Услышав, что курсовой уже в курсе и заявил, что ничего не поделать, Чук ещё немного попыхтел и с явным подтекстом спросил, что Андрюха думает делать дальше. «Понятия не имею, – ответил Андрюха и заявил: – Домой я не поеду. Ещё не знаю куда, но не домой».

Казалось, Чук именно такого ответа и ожидал и незамедлительно озвучил возможный план дальнейших действий, подробности которого Андрюха помнил смутно, так как слушал без интереса. Главное, что уловил, – домой возвращаться не надо. В общем, дело обстояло так. В Краснодаре пару лет назад было создано новое Военное Училище РВСН. Да, это уже был не космос, но близко к нему. Речь шла о новейших мобильных межконтинентальных ракетных комплексах «Тополь» и о новейшем специально созданном училище, куда собиралось всё самое передовое: от перспективных и неординарных офицеров в преподавательский состав до перспективных курсантов, которые по тем или иным причинам были отвергнуты Можайкой, но набрали не совсем плохие баллы на экзаменах. Именно с этой целью и в этот момент в Можайку и была направлена команда «покупателей» с целым полковником во главе, имевшим под два метра ростом, 47 размер обуви, весело спрыгивающим по лестнице с кипой личных дел под мышкой и простодушной улыбкой, придающим своим видом живости всей закостенелой обстановке вознёсшихся выше небес обитателей Можайки. Чук заявил, что если его берут туда без экзаменов, то Андрюхой не погнушаются уж точно с его пятёрками.

Не особо воспрявши духом, Андрюха под конвоем Чука забрал свои документы и сдал их представителям КРЯКа (Краснодарский ракетно-ядерный колледж), как между собой его называли курсанты иногда. Как и предвидел Чук, Андрюхе было сразу заявлено, что его берут. Но Андрюхина инстинктивная улыбка говорила не о радости от свершившегося события, а скорее была издевательской ухмылкой из глубины души: «Где-то я уже это слышал сегодня».

Два дня до отправки тянулись долго. Пребывание в лагере Можайки начинало сильно тяготить, как просыпающаяся после наркоза боль от зашитой раны. Почувствовав небывалое облегчение в момент погрузки в машины, Андрюха первый раз уловил позитив в душе и слабый намёк на возрождающее предчувствие чего-то интересного, хотя и абсолютно неведомого. Избавиться от тяжести ситуации полностью в ближайшие дни, а может, и месяцы надежды особо не было. Грузовики привезли будущих стратегов на Московский вокзал, с которого начиналась и на котором закончилась Андрюхина «дорога в космос». Впереди – два дня поезда. Потом – абсолютно неизведанное.

После первого десятка часов пути позитивные мысли так и не спешили возвращаться в голову. К тому же из-за того, что они должны были проезжать Брянск, предательская тоска по дому начала гложить и бередить недавнюю рану. Под хруст поедаемого сухпайка вспоминалась мамкина картошка и помидоры. Но осознание того, что детство прошло и уже не вернуться в компанию шумных одноклассников и шум дискотек, рейды по цветметовским свалкам, к возне с двигателем на велике в сарае, мерению весенних луж в сапогах, ожиданию очередного беззаботного лета и всему тому, что вдруг засияло манящим светом сожаления и тоски, – держало разум под контролем. Все уже далеко, и у всех своя жизнь. Велик с мотором давно угнали, и очередное лето уже настало. Но оно далеко не беззаботное.

Поезд был скорым и не останавливался на Втором Брянске, а слегка притормаживал. Проводники даже не опускали подножки, а некоторые и вообще не открывали дверей. Андрюха написал письмо родителям, но не был уверен, сможет ли он отправить его на станции. Открыть дверь проводника удалось уговорить. Поезд притормозил до скорости пешехода, но так и не остановился. Держась за поручень и свисая над перроном, Андрюха крикнул проходящему мимо мужику: «Отправьте, пожалуйста!» и помахал конвертом. К счастью, мужик оказался не тормозом и даже поспешил поймать конверт, но у него не было шансов. Конверт спланировал и опустился на перрон рядом с лужей метрах в пяти перед мужиком. Андрюха только успел увидеть, что тот подбежал, поднял конверт и помахал Андрюхе им, мол, «всё сделаю». Теперь родители должны узнать, где он. Наверно, удивятся, что тот уехал на север, а через месяц написал с юга. «Что такое пара-тройка тысяч километров для бешеной собаки?» – мелькнуло в мозгу. Зелень и протоптанная вдоль путей дорожка уже начали ассоциироваться с потерянной свободой. Он ещё много раз будет наблюдать их, возвращаясь из отпуска, и всегда будет бороться с нахлынувшей тоской и атакующим из подсознания мозг предательским вопросом: «Неужели это на всю жизнь?»

Сейчас поезд в первый раз увозил его всё дальше на юг от родных и до боли знакомых мест. Постепенно природа за окном стала меняться. Начиналась жара, которая не приносила особых проблем. В вагоне была почти одна абитура. Ни детей, ни стариков. Открыли всё, что можно, и тёплый сквозняк гулял везде. Сухпай был вполне съедобным, лежать можно было сколько угодно, и большинство воспользовалось советом набираться сил и ловить момент «вынужденного оттяга», так как в ближайшие полгода он больше не наступит. Верилось с трудом.

И вот за окном появились объекты, ставшие для Андрюхи символом того Краснодара, в котором прошла его юность. Пирамидальные тополя. Это потом они дошли и обосновались в средней полосе, а сейчас разделяли перелесками именно ростовские и кубанские поля. И вот он – Краснодар. Сначала Краснодар II, а потом и главный. Всё было в диковинку для Андрюхи. Сам южный воздух, природа и даже то немногое, что удалось увидеть из крытого кузова грузовика сзади по курсу по пути с вокзала на КСП. Именно на Краевом Сборном Пункте проходили экзамены в КВВКИУРВСН. Расположенный за городом вблизи той же железной дороги, это уже не был военный лагерь, а в наличии уже имелся трёхметровый забор по периметру, давящий самим своим существованием и посяганием на свободу.

Прибыв на КСП, можайцы обнаружили, что их ждали. И ждали их далеко не с добрыми намерениями. Ситуация местной абитуре, большинство из которой были краснодарцы, была представлена так, что скоро из Можайки привезут паразитов, которые вытеснят из кандидатов многих из них. Но никто ещё не знал, сколько именно привезут можайцев. Когда же обнаружилось, что их несколько десятков, ситуация приблизилась к бунту. Явные кандидаты на вылет настраивали других краснодарцев против можайцев и призывали мстить за них. На многих это действовало. Почувствовав со своей стороны некую агрессию против них, можайцы также начали кучковаться, и скрытое противостояние усиливалось. В ход гостеприимными краснодарцами пускались многие уловки из опыта армейской жизни предыдущих поколений. Ну, например, «велосипед». Это когда ночью сонному можайцу между пальцев ног вставляли кусок газеты и поджигали его. Ещё не проснувшись, объект атаки начинал дрыгать ногами, повторяя в воздухе движения при кручении педалей и доставляя радостное возбуждение наблюдающим. К счастью, такое противостояние длилось пару дней. После проведения мандатной комиссии всех недовольных отсеянных удалили с КСП, и оставшимся краснодарцам и можайцам ничего не оставалось делать, как искать пути мирного сосуществования.

Из оставшихся стали формировать курсы по факультетам и готовить к отправке в училище. Все были распределены по группам и отделениям. И для курса был назначен вожак – старшина. На втором факультете АСУ, куда поступили два Андрюхи, старшиной был пришедший из войск и поступивший на этот курс Заварин. Высокий, здоровый, с соответствующим голосом и манерами, казалось, что где-то существуют специальные роддома, где рожают или выращивают именно старшин для армии и оттуда распределяют сразу по войскам. Одним из них был Заварин. Андрюха через много лет был даже уверен, что образ Казбека в мультике «Белка и Стрелка. Звёздные собаки» писали именно с Заварина. И, конечно же, авторитет у него был несомненным и признаваемым всеми.

На курс поступили ещё несколько человек, пришедших из войск. Они были потенциальным сержантами, и на них была обязанность обучить всех базовым армейским навыкам, перечень которых начинался с пришивания погон и петлиц, подшивания, правильного ношения обмундирования и наматывания портянок. Ну и, конечно же, после освоения этих навыков и получения прочей первичной информации о казарме и порядке в ней начались традиционные высокоинтеллектуальные занятия под названием «Подъём – отбой».

Жизнь на КСП пошла веселее, и вот через пару дней настал момент представления курсовых и начальника курса. Курс был построен на плацу. Перед строем стоял майор и два старлея. «Равняйсь! Смирно!» – скомандовал Заварин, чётким строевым подошёл к майору и доложил о том, что курс построен. Звали майора Бабков Александр Александрович. И уже с первого взгляда просматривалась сознательно сдерживаемая, но явно неудержимая энергия, рвущаяся заразить и превратить в боевое подразделение стоящую перед ними кучу идиотов, которую и курсом пока назвать язык не поворачивался. Принцип «дави помалу» пока главенствовал, но никто ещё и догадаться не мог, как мало времени на это главенствование ему было отведено.

Сейчас перед Бабковым был реально настолько разношёрстный коллектив обормотов, что предстоящая задача выявления потенциальных вожаков и превращения их в сержантский состав, на котором всё держится в армии, казалась нереальной. Разброс в персонажах варьировался от долговязого Джона Афипского, Никулин рядом с которым отдыхал, до добродушного и открытого душой невысокого Серёги Фёдорова, с которого, вероятно, потом писали образ Леверн Хукс в «Полицейской академии». Были здесь и сыны генералов и полковников. Но эти генералы и полковники, добившись личной встречи с Санычем, не настаивали на особых привилегиях для их сынков, а наоборот, покорно просили Саныча «сделать человека из этого подлеца». И за все последующие годы Андрюха так и не смог ни разу никого на курсе отнести к данной категории. Хотя ангелов тут не было, это точно. За пять лет было всякое. Это были и пять лет «залётов», и пять лет «муштры» и парадных коробок, ставших украшением города, и учёбы, и нарядов, и караулов, и свадеб, иногда и драк. Иногда было стыдно за кого-то, чаще за себя. Но после Можайки Андрюха ни разу не сталкивался с подобной подлостью и злобливостью. Данная зараза просто не имела шансов прижиться на курсе Бабкова. Казак «до мозга костей» Саныч практиковал доведение курса до бешеного исступления, подводя к черте, но не переходя её. Пять лет попыток искоренения пофигизма, малодушия, слабостей, стукачества, воровства и прочих низменных для настоящего офицера мерзостей под девизом «не заставляйте меня шашку вынимать» сочетались с пламенными речами об истинном смысле офицерской доблести и её проявлении в повседневной жизни и не могли не сказаться на психике каждого.

Привитая стойкость к «залётам» и способность выслушивать приговор, смотря в глаза, создала у старшего офицерского состава училища отношение к определению «бабковец» как к диагнозу. И многие, поймав курсантов на мелких нарушениях и определив, что это бабковцы, порой просто махали в отчаянье рукой и уходили восвояси. До крупных залётов бабковцы предпочитали не доводить, так как в этом случае приговор выносил Начальник Курса, а это воспринималось подсознательно равносильно расстрелу. А выносить такие приговоры своим курсантам Саныч не позволял никому стороннему в училище. Вытаскивая раздолбаев из лап жаждущих крови полковников и генералов и проявляя готовность стоять до конца за каждого, Саныч мог потом «испепелить только взглядом», возбуждая непреодолимое желание провалиться сквозь землю. У Саныча просматривалась скрытая дифференцированная методика подхода. Любителей покачать права он не ломал любой ценой, а методично задалбывал. Терпил же старался довести до нормальной реакции на прессинг и заставить показать зубы в ответ на намёки на несправедливость или предвзятость. Талант сочетать крайнюю жёсткость без срыва в беспредел адекватно и не унижая, превращая в конечном итоге хоть через время, но во благо любую заслуженную расправу, в сочетании с индивидуальным подходом со временем выковывали у курса тот стойкий и сплочённый дух реальной большой семьи, о котором на гражданке слышал Андрюха. Пройдя после выпуска этого своего курса многие круги ада, поучаствовав добровольно во всех военных конфликтах девяностых и начала нулевых, потеряв двух своих сыновей, Саныч ни разу не проявил намёка на сломленность духа и неоднократно давал понять, что именно его бабковцы давали ощущение достойно прожитой жизни и что, потеряв двух сыновей, он ещё сохранил сотню остальных. Пока же всё только начиналось.

Новейшее Краснодарское Высшее Военное Командно-Инженерное Училище Ракетных Войск Стратегического Назначения располагалось рядом с центром города и во времена до шопинго-торгово-центрового и кабацко-тусовочно-оттягочного безумия фактически являлось неким центром общественной активности и визитной карточкой города. В 84-м проект возведения корпусов и хозпостроек был реализован на 10 %. Но в том, как это делалось, ещё чётко не просматривался масштаб и внушительность архитектуры. Лишь спустя год, и после возведения первой из пяти частей главного учебного корпуса, улавливалась задумка и величие будущего строения, в архитектуре которого сочетались монументальность и хай-тек. Пока же из нововозведённых зданий была лишь современная казарма, в которой размещались далеко не все из уже набранных за три года и на трёх факультетах курсов. И бабковцам в первый год был выделен первый этаж этой казармы.

Время пары дней перед курсом молодого бойца тянулось медленно, и в основном вся деятельность сводилась к ожиданию, пока выполнялись хозяйственные и организационные мероприятия. Часы между построениями бабковцы проводили на лавках в летнем кинотеатре, и тратились они на более близкое знакомство и кучкование. Приунывающих салаг приободряли немногие пришедшие в училище из войск. «Ничего, скоро будет некогда скучать и время полетит», – уверял Ефим приунывшего Андрюху с компанией. Всегда улыбающийся Ефим одним своим видом и внутренним позитивом в трудные моменты давящей армейской повседневности вселял надежду, что скоро «и это пройдёт», и служил неявным свидетельством того, что мир не замкнут вокруг казармы. Пусть не всё у него всегда гладко шло со службой и учёбой, но петь, смеяться и заряжать надеждой на лучшее он умел как никто. Ефимовы песни навевали одни из ярких воспоминаний в сочетании со светлой тоской и надеждой. Ефима просили петь в любой располагающий к лирике или давящий усталостью момент. Замученные после муторной возни в наряде по столовой с тоннами квашеной капусты в овощехранилище, ещё не отошедшие от первого летнего отпуска и ошалевшие от факта возвращения в казарму, распластавшись в кузове грузовика, везущего из овощехранилища в столовую, и уговорившие Ефима спеть трое слушателей готовы были взвыть от тоски, услышав в его исполнении «Скоро-скоро на луга лягут белые снега… Вот как бывает». Когда при этом у Ефима в руках была и гитара, шедевры в его исполнении, казалось, напрочь затмевали оригиналы, будь то Саруханов или Джордж Майкл. И, конечно же, свадьбы! Их потом были десятки. Ефим добирался до микрофона ближе к «занавесу», и Сарухановское «И я тогда зову гостей…» в его исполнении было одним из гвоздей программы вечера, который ещё только собирался перейти в пьяный разгул будущих офицеров. С Ефимом же у Андрюхи потом ассоциировался один из весомых «камней на душе», при воспоминании о котором он стучал себя по голове, не обращая на реакцию окружающих (и таких воспоминаний было немало). Он так и не смог забыть проявлений своей грёбаной принципиальности и злобности, заставившей его, как вселившийся в душу мерзкий бес, единственного из четырёх сержантов проголосовать за высшую меру наказания – отчисление Ефима из училища. К счастью, этого не произошло. Но факт события так и остался торчать как очередной осиновый кол, прибивший к земле упряжку бесов, рвущихся из души, и не давший им в будущем творить более гадкие дела. Пока же всё только начиналось, и молодые бойцы слушали оптимистические рассказы об армии восседавшего рядом бывалого Ефима.

КМБ начался, и время на сопли вышло. Величайшим счастьем для первокурсника в первые месяцы первого года в училище являлся ежедневно вожделенный момент отбоя, а самым уютным на земле и реально райским местом являлась кровать в казарме. Реализацию возможности испытать кайф «впадания в отключку» не затягивал никто. Хрен его знает, что будет завтра. Может, и этой возможности не будет, а придётся дневалить на тумбочке и вздрагивать от ночных глюков, самым страшным из которых был привидевшийся майор Бабков. Позже и уже в другой казарме Саныч реально практиковал методику тайного влезания в окно казармы непосредственно перед подъёмом. И горе было и курсу, и дежурному, и сержантам, если подъём был задержан хоть на полминуты, а ещё страшнее – не дай Бог если курс вставал вяло и потягиваясь, а не проявлял рвение дрессированных барбосов с горящими с первой секунды после команды «подъём» глазами, выстроенных по линейке и виляющих хвостами, которых, к счастью, не было. Из самых ласковых фраз, исходивших из уст Бабкова, частыми были: «Не заставляйте меня шашку вынимать!» и «Если вам что-то не нравится, пишите рапорт – и вас отчислят!»

Дни КМБ были заполнены плотно. Немало базовой информации необходимо было загрузить в мозг гражданского полуфабриката до доведения его до промышленного военного образца. Много внимания уделялось строевой подготовке. Дни, проведённые на плацу, приносили первоначально требуемый результат, но до слаженной коробки было ещё далеко. Бабковцы с благоговением смотрели на то, что вытворяли полноценные «коробки» старших курсов, которые уже начали приводить в это состояние ступора и открытых ртов жителей Краснодара, когда проходили по улице даже в городскую баню и с исполнением строевых песен, возведённым в степень искусства. Это уже не был «Щорс», который Андрюха услышал от замученных марш-броском можайцев. Это уже гремело! И гремело так, что бабковцы абсолютно не в состоянии были поверить, что они когда-либо смогут вытворять что-то подобное и так же смогут собирать толпы опешивших зевак на улицах Краснодара. Но время показало, что звонкие голоса Игоря Ефимцева, Юрки Ящинского и ещё нескольких запевал, к коим, естественно, пробовал подключиться и вездесущий Чук, были способны на не менее яркие шедевры, а процент с неотдавленными медведями ушами остальных горластых обеспечивал эффект лёгкого потрясения для неподготовленных слушателей и немалую аудиторию истинных ценителей.

Все курсы в училище были в состоянии удивить и действовали завораживающе на зрителей. Но была и пара курсов, чьим уделом было назначено стать истинным шедевром и истинной визитной карточкой училища. Дополнительные уже не часы и даже не дни, а месяцы, проведённые на плацу этими коробками, поначалу вызывали только сочувствие у бабковцев и остальных курсантов. Но то, что они выдавали в результате, не могло сравниться ни с чем, что потом довелось видеть Андрюхе ни в престижных столичных полках, ни в других частях. Хоть затея и была сродни вырезанию шедевров изо льда, которые неминуемо должны были растаять, в неё реально вложили душу начальники факультета, курса, курсовые и сами курсанты. Кроме того, существовал ещё один персонаж, служивший ещё одной визитной карточкой КВВКИУРВ. Курсанты звали его просто «Дед». Дед был преподавателем кафедры механики в училище, а по совместительству – знаменитым Алексеем Алексеевичем Кадочниковым – автором «Русского стиля» и уникальных методик рукопашного боя, подопечными которого были не только курсанты молодого КВВКИУРВ, но и спецподразделения и другие структуры ВС. Часть программы выступления парадных коробок была в ведении Деда. После чётких и красивых, временами удивительных, с элементами фокусов перестроений на плацу и исполнения прочих трюков начиналась демонстрация более изысканных и уникальных приёмов. В результате упорных тренировок под контролем Деда массовое исполнение его авторских приёмов обращения с автоматами шокировало зрителей. После чего шла демонстрация приёмов рукопашного боя от традиционных из общевойсковых методик с плавным переходом в шедевры от Кадочникова. Через много лет, уже во времена процветания Ютьюба, Андрюха упорно пытался найти хоть какие-то записи демонстрационного выступления коробок КВВКИУРВ, но так и не смог этого сделать. Очень жаль!

Второй по важности темой КМБ была тема личного оружия. Боевой автомат Калашникова уже не рассыпался сам в руках, как на уроках НВП в школе, когда Андрюхе удавалось разбирать его за семь секунд. Тут уже нужна была сила в пальцах и руках. Но тренировке по разборке-сборке автомата на время реально в училище уделялось мало внимания. Офицеров больше волновала готовность курсантов к первому выезду на стрельбище и чёткой, а главное, безопасной отработке всех действий от «на огневую позицию…» до доклада «…стрельбу закончил». Не допустить возможности усталых и запрессованных чудиков чудить здесь было самой основной задачей. И уж второй являлось попадание в мишень.

Это был первый выезд в кузовах уже не крытых, а просто бортовых газонов на стрельбище в Горячий Ключ, и возможность замёрзнуть жарким краснодарским летом полностью отсутствовала. С другой стороны, это был первый глоток псевдосвободы после трёхнедельного заточения в казарме и на плацу. Первый раз Андрюхе удалось проехать в открытом кузове по краю Краснодара и по символизирующей свободу природе Кубани. Именно тогда и зародилась у них курсантская светлая мечта о том, что когда-то они ещё проедут по этим дорогам по гражданке и в тачке. Но программа отношений с личным оружием по итогу этапа стрельб была выполнена менее чем наполовину. Им ещё предстояло познакомиться с маниакальным отношением Бабкова к понятию «чистый автомат», что пока не могло представиться ни в каком бреду. Наверно, если зарядить на неделю современные стиральные машины стирать этот автомат во всевозможных порошках, это не привело бы к соответствию тем требованиям чистоты, которое предъявлял Саныч. Кроме того, если у курса появлялся хоть намёк на личное, переименованное в «лишнее», время, наилучшим способом его препровождения, по приказу Бабкова, всегда являлась чистка оружия, даже если очередная закончилась полчаса назад, а из автоматов не то что не стреляли, а на них даже, по традиционному армейскому выражению, муха не занималась любовью. Всю оставшуюся жизнь Андрюха потом ловил себя на мысли, что он не в состоянии смотреть фильмы, в которых стреляют. Маниакально-навязчивая мысль не оставляла ни малейшей возможности вникать в суть фильма до его конца, а парализовала мозг банальным вопросом: когда эти уроды начнут чистить свои стволы?!

Взаимоотношение с казармой и обмундированием было следующей темой для освоения в период КМБ. И не только. В казарме Бабкова всё должно было быть более военно-образцовым. Технологии отбивания канта на кровати при помощи табуретки доводились до совершенства. В тумбочках даже одеколон должен был быть у всех одинаковым. Вопросы выравнивания по нитке кроватей и подушек на них по важности приравнивались к глубине выкапывания окопа перед боем. Если курсант почувствовал хоть намёк на минуту отдыха или расслабления, мозг должен лихорадочно начать анализировать: что ещё не сделано и забыто? А такое находилось всегда. Как минимум необходимо было подшиться, почистить сапоги и пряжку. Закон Мёрфи «Если у вас всё хорошо, значит, вы чего-то не знаете» действовал задолго до его формулирования. А вместе с ним усилиями сум… неординарного начальника курса в течение пяти последующих лет и на всю жизнь забивались такие принципы, как: «Если не ты, то кто?», «Мои проблемы – это мои проблемы, и решать их нужно без соплей и поиска сострадания от ближних в попытке частичного перенесения этих проблем на них». А также ответственность за всех и всё, что попало в зону твоего влияния. И вся эта хрень забивалась настолько глубоко, что избавиться от неё до конца жизни редко кому удавалось.

Ежедневное неоднократное приведение казармы в картинку в большей степени было задачей наряда. Конечно же, наивысшей зоной ответственности дежурного по курсу была оружейка с более чем сотней калашей и ящиками патронов, но реальным поводом для «вынесения мозга» был порядок в расположении подразделения. Не прочувствовавшему на своей шкуре значение слова «порядок» объяснять бесполезно. Как минимум трижды в день по казарме пробегалась толпа из более чем сотни человек. Формально ответственность за кантик на кровати и порядок в тумбочке была закреплена за каждым курсантом. Но при появлении с проверкой персонажа из разряда Вия, чей образ на себя упорно старался примерять генерал Придатко, разорванным вурдалаками становился именно дежурный по курсу. Позже, когда стал сержантом, Андрюхе довелось во всех красках и по полной программе прочувствовать весь этот акт экзекуции, угодивши в наряд именно в тот день, когда Вий захотел крови. Несколько раз в день дежурный и трое дневальных были вынуждены спасать свои жалкие жизни именно приведением казармы в идеальный порядок, и желающих попить их крови в окрестностях казармы рыскало немало.

Майор Бабков порой очень буквально воспринимал цитату «если армия много лет не воюет, она начинает драить казарму». Когда второкурсники бабковцы переселились на первый этаж другой старой казармы, там был хороший паркетный пол, покрытый лаком. Но произошла какая-то таинственная несовместимость вида этого пола с представлениями Саныча о правильном сочетании объектов во Вселенной, и приговор полу был вынесен быстро. Ожидание циклёвочных машин по меркам Бабкова не должно было осуществляться более двух дней. И этот срок вышел. К тому же циклёвочная машина не могла подобраться вплотную к стене. И вот очередная череда прекрасных дней для курса началась с разбивания принесённых стёкол и упорного многочасового соскребания этими стёклами множества слоёв лака сначала в тех местах, куда не могла добраться циклевалка, а потом и, чего мелочиться, во всей казарме. Вероятно, Санычу очень нравилось осознание того, что курс «при деле», а не разлагается бесцельным прокуриванием лишнего времени. Матюкая Бабкова, казарму и того, кто придумал красить паркет лаком, курс в упорных боях на карачках освобождал от лака метр за метром родной казармы и в самом страшном бреду не мог себе представить, что им это придётся делать на бис. После победы над лаком паркет был покрыт суриком и мастикой, и наряд обрёл вожделенную возможность осуществлять ещё одно первоочередное занятие – натирать пол «машкой». Если после пробегания ста человек по паркету не во всякую погоду будет видно, что необходимо протереть или промести, то на правильном казарменном полу оставался виден даже одиночный след сапога. В этом и заключалась военная логика: объект атаки должен быть обнаружен явно. Но объекты во Вселенной так и не заняли правильные места, которые смогли бы удовлетворять представлениям Саныча о торжестве разума. Вычислив, что не так, Саныч поставил задачу: нужен сурик другого цвета. Если выплёвывать бесцветный лак не бросалось в глаза, то отскоблённый от пола всё теми же осколками стёкол и всё теми же бабковцами коричневый сурик был и в носу, и в ушах, и плевались им долго.

После очередного снятого с паркета усилиями курса и циклевальных машин слоя Саныч бесцеремонно приказал опять всё вымазать мастикой. К счастью, до Бабкова удалось донести информацию, а может, он и сам увидел, что паркет истощился основательно и после очередной циклёвки казарма останется без паркета, а что под ним – неизвестно. Наверное, только это обстоятельство лишило Саныча того кайфа, на который он явно и основательно подсел, – наблюдать, как курс скребёт стёклами пол в казарме. В казарме первого курса полы были деревянные, и, главное, казарма была новой. Делать в ней любое подобие ремонта было неэтично, и передовые «отделочные технологии от Бабкова» вынуждены были ожидать своего тестирования целый год. Пока же всё только начиналось.

Успешно прожив первую и одну из самых трудных недель своей жизни, курс уже более слаженным строем выдвинулся в баню. Свою баню в училище ещё не построили. И это было реально «по кайфу». Была сродни глотку свежего воздуха с подлодки любая возможность выхода за пределы училищного забора за годы в казарме. Городская баня масштаба, способного помыть курс, была не самой ближней, а километрах в трёх на Октябрьской. Раз в неделю в своё время каждый курс выдвигался строем на помывку и смену нательного. И это был праздник. Гражданский Краснодар жил своей размеренной и неумолимо манящей зелёной жизнью. Частный сектор начинался практически через квартал. Добротный асфальт или брусчатка между утопающих в зелени заборов, с которых свисала алыча, урюк, вишня. Пробегать по этим улицам каждый день на зарядке не было таким кайфом, как идти, хоть и в строю. И вот курс Бабкова в первый раз пересёк КПП и Северную улицу в направлении бани.

«Курс!» – скомандовал старшина Заварин. Бабковцами уже был приобретён соответствующий рефлекс, и все изобразили некоторое подобие строевого шага.

«Что приуныли? – не унимался Заварин. – Не успеете опомниться, как будете идти в баню по этой дороге в последний раз!»

Раздавшийся в ответ звук сочетал в себе переливы воя и хохота. «5 лет! – в ужасе подумал Андрюха. – 5 лет впереди!!! Да это, блин, целая жизнь! Жизнь в… дурдоме! Вот, блин, зараза этот Заварин!»

Присяга, как ни хотела подождать пробивающихся к ней сквозь шквал тягот и лишений армейской службы новобранцев, а всё стремилась удрать за горизонт, её всё-таки догнали, и этот день наступил. Показавшаяся с год пара летних месяцев мытарств была преодолена, ритуал отработан, и вот бабковцы в парадке на плацу, и это уже не тренировка. По такому случаю Андрюхины родители в первый раз в жизни предприняли совместный выезд на юг. Вряд ли они столь сильно мечтали о Ленинграде, чтобы не обрадоваться тому, что новым не пустым словом в географии для них зазвучал Краснодар. Но реально финансовое положение так и не позволяло им потом приезжать часто. Может, тройку раз и на выпуск. Старшая сестра была в Москве, выдавалась замуж, и финансирование всех её мероприятий имело наивысший приоритет. Для Краснодара события масштаба присяги в КВВКИУРВ принимали городской масштаб. Желающих поприсутствовать было хоть отбавляй. Для теперь уже настоящих курсантов этот день пролетел быстро, и началось самое длинное в их жизни учебное полугодие – первое.

Первое расписание занятий по истечении дней так и оставалось белым. Это уже после первого отпуска выработалась привычка заштриховывать прожитые дни в расписании, символически приближаясь к следующему отпуску. Потому абсолютно новое и белое расписание занятий потом подсознательно ассоциировалось с событием тяжести бетонной плиты, положенной на мечты о свободе. Далее начиналась выработка именно тех черт характера, которые и позволяли Андрюхе потом в жизни подступать к неподъёмным и непомерным задачам и объёмам работ, часто с непредсказуемым результатом, вгрызаться в них и упорно день за днём «рыть рогом землю», не сдаваясь неделями, годами, иногда и десятилетиями, выковыривая из всех закоулков души осколки приобретённых в казарме стойкости духа и упорства, собирая их в кучу и даже «пробивая стены головой» на отдельных этапах. Когда в абсолютно белом расписании с более чем полутора сотнями клеток закрашивались первые три, бетонная плита уже начинала казаться не столь монолитной и неприступной. По крайней мере появлялось осознание, что её в принципе можно грызть. Когда же становились закрашены 7 клеток, а потом и все 10, загорался и огонёк надежды на то, что и это пройдёт, и во всём есть смысл, и всё небесполезно, а значит, время послеотпускных соплей прошло. Реальность – она здесь. Не всё так уж и плохо. И много интересного, и есть перспективы и будущее, и оно достойное. И всё самое лучшее – впереди. И пора показать американскому империализму, что его гроза затихла лишь на немного и вернулась к набору силы. В чём никогда не сомневался преподаватель матанализа Василий Андреевич Бухтояров.

Незаметно расписание заштриховывалось на треть. И всё уже шло своим чередом. Нет, тяжесть с души никуда не уходила. Просто приходили навыки нести её, как неотъемлемую часть этой самой души. Андрюха ещё не понимал, что так будет всю жизнь. Эти кирпичи с годами никуда не деть. Как ни старайся, но их будет становиться всё больше и больше. И больше сил понадобится, чтобы с ними не просто существовать, а жить полноценной и максимально яркой жизнью, пытаться создавать и творить, и даже заряжать энергией других. Поначалу это будет просто ответственность за тех, кто попал в зону твоего влияния. Потому оно и ярко, и радостно так в детстве, что нет своих детей пока и не за кого переживать, стараться оградить от бед и несчастий, помочь избежать ошибок, да просто мысленно охранять, кто верит – молиться, хотя суть – она та же. Как говорил Вито Корлеоне Майклу: «Мужчина не может позволить себе быть беспечным. Дети и женщины – могут, мужчина – нет». Жизнь фактически уже не твоя. Она – тех, кто пришёл наделить её смыслом, когда время беспечности прошло. И к этой тяжести ответственности и переживаний будет добавляться и расти тяжесть собственных грехов и ошибок, некоторые из которых исправить нельзя. И самое проблемное в том, что вещи иногда выходят из границ всяческих норм и понятий и могут быть настолько запутанными, что от этих самых ошибок даже и отречься нельзя. И ничего не остаётся, как нести этот груз и надеяться где-то глубоко в душе на прощение, хотя по всем религиозным и общепринятым нормам приговора не избежать. Потом ещё нужно будет прибавить груз чернухи и негатива, записанного напрямую в подсознание. От повсеместной несправедливости и скотства. Свинства на дороге. Собственных срывов и неправоты. Накапливающихся болячек… И со всем этим по-прежнему нужно будет стараться жить полноценной жизнью, потому как одну из важных обязанностей человека – стараться быть счастливым – никто не отменял. И при всём этом по-прежнему окружающие должны заряжаться твоей энергией, иначе всё зря. Андрюха помнит всего пару лет эйфории после того, как, сознательно пройдя путь от образцового офицера до врага народа, ему удалось уйти из армии. Полученный потенциал за годы бабковства, казалось, позволит свернуть горы, и все дороги открыты. Это было начало 90-х. Но от прохождения мимо всех душевных камней и якорей страховки он не давал. И только полученные навыки и бойцовский дух позволяли идти вперёд, ценить что есть и всеми силами стараться быть счастливым. Не всем бабковцам это удалось. Пока же «тренировка расписанием» ещё и не начиналась.

Строевая подготовка, общевойсковые уставы, математика, физика, военная история, физподготовка, история партии. Подъём в 6:10, зарядка с выбегом за пределы училища, чаще всего по форме два, умывание, заправка кроватей, порядок в тумбочках, построение, на завтрак, завтрак, лишнее время, развод на занятия, пары, пары, пары, в расположение, построение на обед курсом, обед, лишнее время, самоподготовка, работы по благоустройству, хозработы, уборка территории, чистка оружия, построение на ужин, на ужин курсом, ужин, лишнее время, подшиваться, чиститься, готовиться к завтрашнему дню, обязательный просмотр программы «Время» в 21:00, отбой в 10, конспектирование материалов XXVI съезда, ликвидация учебных хвостов в Ленинской комнате, упал, забылся – будни вне наряда. В караулы первокурсники не ходили. Считалось, что ещё рано доверять первокурснику бегать с автоматом и боевыми патронами вокруг складов в Афипке или подследственных в комендатуре. Но наряды всех видов за первые три года казармы были пройдены многократно.

Считалось, что самым тяжёлым был наряд по столовой. Трижды в день накрыть столы, убрать, подмести и помыть посуду за тремя тысячами человек – огромный объём работы для 20 человек. Но Андрюхе наряд по столовой нравился несравнимо больше, чем наряд по курсу, особенно когда со второй половины первого года ему приходилось ходить дежурным по этому курсу, а не дневальным. Железное правило «подальше от начальства – поближе к кухне» признавалось однозначно. Даже если выпадало «идти на дискотеку». Дискотекой в наряде по столовой называлась посудомойка. Посудомоечная машина на ней, конечно, была, но эффективность от неё была менее, чем эффективность смывания грязи с машины «керхером». Три человека дискотеки обязаны были после каждого приёма пищи загрузить в посудомойку с десяток тысяч тарелок, протереть их тряпкой на выходе и отправить в сушилку. Практически это был бесконечный процесс в течение суток. На мойке было как в бане, что навевало Андрюхе тоскливые воспоминания о гражданке. К бане его приучил друг Джо, который был на 10 лет старше, здоровый как лось, и в перерывах между банями заставлял Андрюху бегать по лесу, молотить макивару и ломать кулаками кирпичи. Жаль, что Джо куда-то пропал в год перед Можайкой. Ну а когда на мойке был и Ефим, на дискотеку в свободное время приходили и другие курсанты наряда послушать безупречные шедевры в исполнении безупречного Ефимовского голоса. Короче, было весело.

Разными штуками приходилось заниматься курсантам. От самых безобидных, типа побелки потолков сапожными щётками, до натирания ватерлинии фундамента казармы солярой для пущего блеска. В кайф были вывозы на поля в помощь сельскому хозяйству, например, на уборку помидоров. Кубанские помидоры не сравнить с турецкими. Но ими можно было обожраться, что не упускали делать.

Будни были нелёгкими, но более-менее предсказуемыми. С выходными и праздниками было сложнее. Если только в Краснодаре не намечались какие-нибудь грандиозные празднования, в программу которых обязательно включались или парадные коробки КВВКИУРВ, или другие мероприятия, иногда и в спортивных костюмах. Но это будет позже. Пока же любой из выходных грозил обернуться как минимум утренним забегом на три километра. Дистанция официально считалась менее изматывающей, чем на километр, но на практике такой выходной давал шанс проведения репетиции акта сдыхания в муках на жаре. Предстартовый мандраж вносил незабываемо яркие ощущения в бренность бытия. Но так суждено было продолжаться до начала четвёртого курса. Нет, эту дистанцию не отменили. Просто если до этого её заставляли бегать раз или два в месяц и объявление «завтра три километра» откликалось проклятиями в душе, то на четвёртом курсе эту трёшку стали бегать два раза в день. И никаких негативных эмоций это практически не вызывало, а трёшка уже многими бегалась на отлично, а другими многими – и на разряд. Сделать третий разряд на трёшке Андрюхе не составляло труда на четвёртом курсе. Причиной была объявленная министерская проверка по физподготовке, под которую курс незапланированно попал. Пока же спортивно-массовые мероприятия были частым развлечением в выходные и праздники для генералов и полковников. У генерала Придатко прослеживалась приверженность строгой методике прохождения училища через праздники. И по его твёрдому убеждению наилучшим способом отмечания праздника являлось нахождение училища в полном составе и целый день в строю на плацу, что сводило к минимуму количество возможных залётов в увольнениях и снижение рейтинга училища у вышестоящего командования. Но спортивно-массовыми мероприятиями он также не гнушался. Для личного состава всё же происходило строго по правилу: «Для курсанта праздник – что лошади свадьба: голова в цветах, а зад в мыле».