Абортарий

Я достал из кармана кошелек, вынул пачку купюр.

– С ума сойти! Ты музей ограбил? – засмеялась. – Это подтирочные клочки, а не деньги. С таким же успехом ты можешь нарисовать члеников на салфетках и всунуть их официантке. И, будь уверен, она их примет.

После третьего стакана у Иены повысился голос и движения рук стали более размашистыми. Она в очередной раз поделилась радостью, что за эту неделю побила рекорд в поимке маленьких головастиков.

Я не предполагал, что анализ моей спермы станет краеугольной темой свидания.

Помимо нашего, были заняты еще три столика. Большая компания из четырех баб, громко орущих и ржущих, и две пары тихих, будто придушенных, посетительниц. Столики с охранницами не в счет, поскольку они сидели истуканами, ничего не заказывая и пустыми глазами водя из стороны в сторону.

После оприходованного третьего стакана Иена изрядно подобрела, тон ее подколов сошел на нет. И как-то в целом стала миролюбивей. Было поздно, я хотел провести ее до дома, но она изъявила желание прогуляться.

***

Ночной Киев – явление для меня редкое и при других обстоятельствах тревожное. Всегда была вероятность, что какая-нибудь ошалелая троещинка выскочит из-за угла и оттяпает мешочек с драгоценностями. Но в ту ночь было предельно дружественно и легко на душе. Мы обогнули Ласточкину площадь и вышли к широкому бульвару Нарциссов.

Папа рассказывал, что в прошлом Киев вообще был не особо приспособлен для ночных прогулок. Из-за неравномерного распределения благ возникали противоречия в плане собственности. По городу разгуливали бандиты, грабители, что не гнушались напасть на прогуливающихся, которых они считали более обеспеченными и зажиточными. Чаще всего это случалось именно ночью.

Во-первых, потому что темно. Скрытым, гораздо легче усыпить совесть, чтобы наломать дров. Но еще, мне кажется, ночью весь городской смог опускался к земле, оседал. И ударял по головам несчастных киевлян, побуждая их на злодеяния.

Да и вообще, учитывая, с какой настойчивостью загрязнялся и захламлялся Киев, думаю, люди прошлого сами с неподдельным задором дожидались рождения все большего числа уродов.

***

Если акуле, чтобы выжить, нужно постоянно плавать, то условием моего выживания и уживания с Иеной являлась ее болтовня. Брачные игры среди людей. А говорила она без умолку. Поспеть за ходом ее мыслей не выдавалось возможным. Да я и не пытался. Просто шел рядом, вовремя кивал и соглашался. Сзади бесшумно тащились охранницы, как стадо бизоних за вожаком.

И чувствовал я себя тогда превосходно.

Андрей IV Вожак, туши. Разве это не чудо?

Мы бродили всю ночь. На рассвете, в то время, когда мужчины слизывали росу с шерсти друг друга, мы оказались в уютном и глухом скверике. Заприметив скамейку, Иена шмыгнула посидеть.

Оказалось, что неизведанные тропы привели нас в памятное место. Там, где мы впервые встретились. И где склещенные собаки помогли нам познакомиться.

– Я ведь жила здесь раньше, – Иена показала на один из домов. – Лет двадцать назад. Вон те окна. С моей комнаты как раз открывался вид на этот дворик.

– А чего переехала на Троещину?

Хмыкнув, Иена поведала грустную историю. Однажды, будучи еще шумным биомусором, она резвилась на детской площадке. Строила сооружения из песка, закапывала муравьев и жуков, каталась на качели. Обычные праздные девичьи будни. Но в один момент все изменилось. Из арки, как буйный черт, выскочил дед. Поднялся невообразимый крик и визг. Девки бросали лопатки и ведерка, метались по дворику, карабкались на деревья, зарывались в песок, сигали в кусты. А дед оголтело гонялся за ними, пока какую-нибудь не отлавливал. В тот раз не посчастливилось маме подружки Иены. Еще минуту назад она помогала лепить фигурки, а сейчас уткнулась лицом в песок, пока дед, пыхтя, задирал ей сарафан и пытался пристроиться.

– На Троещину он практически не заезжал, – продолжала Иена. – Ленился. Какой смысл ехать так далеко, если в каждой подворотне самок, как плесени на хлебе.

Так и сказала. Как плесени на хлебе.

***

Поведение деда в бывшем дворике Иены не было единичным случаем. Так он стряпал дельца годами, нагоняя страх и панику одним своим появлением.

Идея Джинсового Союза зародилась на Троещине. В районе, где девушки могли спокойно собраться в парке на скамейке и обсудить бытовые дела, не боясь при этом быть изнасилованными Андреем II Перфоратором.

Отдыхая и наслаждаясь природой, они пришли к выводу, что активно сопротивляться деду пока что невозможно – их слишком мало, их права никого не интересовали, ведь продуктивный самец один на весь мир. Сопротивляться придется только пассивно – будто случайно, непредвиденно, ненароком.

Выход нашли. Джинсы. Отправляясь по делам из Троещины в центр – в среду обитания несносного шуршащего осеменителя – женщина надевала джинсы. Плотно облегающие, приталенные, на размер меньше. Неудобства их ношения окупались сполна. Дед был просто не в состоянии снять их, чтобы обрюхатить жертву. Изнервничавшись, утомившись, он плевал на затею – и оставлял самку в покое.

– Неприятным моментом оставалось снять джинсы, – рассказывала Иена. – Две тянули тебя за штанины, а самой приходилось держаться за поручень. Или турник, или перекладину. Но на то ведь и союз, чтобы помогать друг дружке.

***

– Ох, блин, как гудят, – Иена сняла туфельки и с хрустом вытянула ноги. – Ты не представляешь, какие это муки, на каблуках ходить.

Она использовала мое плечо в качестве подушки, примостив голову. Рассказывая, ее голова постепенно сникала, сползала все ниже. Иена несколько раз вздрагивала, затем сонно заявляла:

– Мутит меня. Теперь ты рассказывай что-то.

Я ляпнул о том, как свежо пахнет листвой, как приятно посидеть ночью посреди безлюдного города в расслабленном состоянии. Дрянь какую-то говорил.

Не особо слушая, Иена заворчала, что ей плохо, и улеглась мне на ноги. Я сглотнул. Машинально дернулся было за пробиркой, взятой на всякий случай с собой, но вовремя спохватился.

Не самый подходящий момент кормить попугайчика.

– Череп мне проломишь, – сказала нетвердо, но угрюмо.

– Ничего не могу с собой поделать.

– Что за мужлан неотесанный. Обязательно нужно испортить момент своей похотливостью?

– Могла бы сообразить, что это сугубо рефлекторно.

– Вот еще указывай, что я могла сообразить, а что нет.

Повисла тишина. Она длилась несколько минут. Иена тихо постанывала, держась за живот. Чуть приоткрыла губы.

И, разумеется, гормоны вспенили мой мозг – и я склонился ее поцеловать.

Поцелуй не был долгим. Потому что в следующую секунду Иена подскочила. Ее вырвало прямо на асфальт.

Часть двадцать первая. Голяшка

***

Следующим утром я проснулся самым счастливым мужчиной на планете. Отправив Иену на такси домой, я еще долго блуждал по улочкам, сопровождаемый охранницами, и наслаждался жизнью. Не хотелось, чтобы день кончался.

Было совсем утро, когда я лег спать. Проснулся далеко после полудня. Бабий гул снизу давал понять, что послевкусие вчерашнего грозило стухнуть в рутине обычного пробирочного прозябания.

Покормив попугайчика, по-настоящему покормив, спустился вниз. Это было похоже на склад перебитых тюлених, у которых отсосали жир. Полуобнаженные тела молодых самок упорно выползали изо всех щелей. Они что-то говорили, улыбались, кокетничали, ласкали. Но я был равнодушен, как сытый лев в окружении резвящихся антилоп.

Взял ведро натурального йогурта, из злаковых культур. Накрошил полкило фруктов – персик, две сливы, половинка банана и половинка груши. Залил фруктовый салат медом – и отправился завтракать у телевизора.

Знаете, туши, почему я так подробно вспоминаю то утро?