Семьи: книга третья

– Давай, поехали. У нас там и выпивка, и закуска есть.

– Н-ну… поехали, – протянула женщина, медленно подняв руку, которую с ходу подхватил Рукомоев.

Каюмов и Юрий расположились впереди, а Легков и Рукомоев сзади, посадив новую знакомую между собой, посередине сидения.

– Как дела, мальчики? – оказавшись в машине, обратилась женщина к сидевшим спереди друзьям.

– Отлично, – с пренебрежительной ухмылкой ответил Каюмов, прибавляя громкости звучавшей в салоне музыке.

По дороге Каюмов и Юрий общались большей частью между собой, а сидевшие сзади товарищи продолжили беседу с новой знакомой. Еще на улице, как следует разглядев женщину, Легков потерял к ней всякий интерес, но он ясно видел суетливую участливость Рукомоева, который был бы несказанно счастлив даже шансу воспользоваться интимной близостью во вторую очередь, после него, и ему было бы лестно, если у друга получилось бы сегодня заняться сексом. В этом заключалось для Легкова что-то величественное, возвышающее. Внутри, на уровне подсознания он понимал совершенно отчетливо, что это он заинтересовал женщину, он организовал ее компанию, а затем пренебрег, снисходительно уступив товарищу. И все эти скрытые в глубине души мысли рождали сейчас в Легкове особенное удовольствие – удовольствие от ощущения своего несомненного превосходства.

Вернувшись в квартиру, компания расположилась в зале. Сдвинув кресла вокруг журнального столика (на который оперативно снесли с кухни выпивку и закуску), друзья перешли к крепким напиткам, и их общение вскоре приобрело самый непринужденный характер. Юрий, Каюмов и Легков теперь уже вовсе не обращали внимания на женщину, будто она являлась предметом интерьера, и только Рукомоев, стараясь по возможности не прекращать общения с друзьями, то и дело заговаривал с ней, все более распаляясь в предвкушении и с трудом сдерживая себя в ожидании момента, когда товарищи наконец пойдут спать.

Впрочем, ждать пришлось недолго. Смешав с выпитым в баре пивом новые напитки, друзья совсем расслабились и вскоре стали разбираться по комнатам. Принеся в зал несколько комплектов специально заготовленного на случай гостей постельного белья, Юрий лег в спальне, Легков, как всегда, занял кровать Саши, а Каюмов расположился на выдвижном кресле, уступив диван Рукомоеву и его подруге.

– Похоже, мы с тобой будем спать на диване, – обратился Рукомоев к женщине. – Что сидишь? Расстилай, – добавил он, взяв со стола бокал с томатным соком и устроившись на кресле.

Неуклюжими движениями женщина разложила простынь, подушки и одеяла, а когда закончила, села на край дивана и посмотрела на Рукомоева. В ее хмельном взгляде отсутствовал теперь даже намек на кокетство и интригу, которые ясно читались на улице и в машине; также не было в нем ни малейшей попытки изобразить кроткую немую просьбу оставить ее в покое – она прекрасно знала, что это было бесполезно. Глаза ее выражали какое-то тоскливое безразличие к неизбежному действию и желание только скорее покончить со всем.

– Раздевайся, – поставив бокал на пол, сказал Рукомоев и тоже стал снимать одежду.

Раздевшись, женщина забралась на диван и, подложив под себя ноги, одновременно прикрывая и поддерживая рукой грудь, села напротив молодого человека, опустив голову и потупив взгляд. С минуту смотря на обнаженное тело партнерши, Рукомоев постепенно стал понимать, что не способен с ней ничего сделать. То ли из-за того, что он был прилично пьян, то ли потому, что изрядно помятая жизнью женщина без одежды выглядела совсем прискорбно, но он не чувствовал ни малейшей реакции в себе.

– Опусти руку, – сказал он.

Женщина выполнила требование.

– Подними руку назад, – сморщившись в брезгливом отвращении, процедил Рукомоев. – И сними трусы.

Сняв последнюю остававшуюся на ней деталь туалета, женщина вернулась в прежнюю свою позу. Рукомоев продолжил смотреть на нее: он безумно хотел довершить начатое, но тело его пребывало в совершеннейшем упадке. Переместившись с кресла на диван, он несколько раз поцеловал женщину в губы – все было безуспешно. Рукомоев отсел и снова стал глядеть на нее. Последние несколько часов только об этом моменте он думал, распаляя свое сознание в предвкушении столь давно и сильно желаемого им действия. Вся его воля сошлась сейчас в этом стремлении, и вот, когда женщина уже сидела перед ним обнаженная и оставалось лишь сделать последний шаг к вожделенному достижению, этот шаг оказался неодолимым препятствием. Рукомоев терзался сейчас в отчаянии, изо всех сил пытаясь пробудить в себе сексуальное желание и тщетно сопротивляясь становившейся с каждой секундой все очевиднее мыслью, что, как бы он ни старался, ничего не сможет сделать. Так в мучительной борьбе прошло несколько бесконечно долгих минут, а когда он окончательно принял для себя невыносимую действительность, душу его поглотила сильнейшая досада и злость. Злость, направленная на сидевшую перед ним женщину. Она была виновата во всем – кто же еще?

– Что ты сидишь? Одевай трусы, – скорчившись в отвращении, презрительно проговорил Рукомоев.

Стесняясь вставать с дивана, женщина наклонилась к полу за лежавшей на нем одеждой, а когда стала поднимать ее, то нечаянно задела стоявший тут же бокал – он упал, и томатный сок разлился по линолеуму. Женщина замерла в растерянности, а затем посмотрела на Рукомоева.

– Что смотришь? Вытирай! – властно сказал тот.

– Чем?

– Тряпкой.

– Где тряпка?

– В ванной… Что ты делаешь?! – грозно проговорил Рукомоев, увидев, что женщина принялась было надевать нижнее белье. – Иди быстрей за тряпкой и вытирай здесь все!!!

Оставаясь совершенно обнаженной, женщина покорно поспешила в ванную, а как только она вышла из зала, с кресла тут же поднялся Каюмов.

– Когда она все уберет, выключи уже, на-н-наконец, свет, – раздраженно бросил он Рукомоеву и, не дожидаясь ответа, направился курить на балкон в одних плавках и тапочках, не желая даже проходить в коридор за курткой, чтобы случайно не столкнуться там с женщиной.

Вернувшись с тряпкой, женщина опустилась на карачки и стала ползать по полу, подтирая разлитый сок. Закончив, она хотела было подняться, но ее остановил повелительный голос Рукомоева:

– А это кто будет убирать? – ткнул он пальцем в незамеченное ею пятно и, в сладостно-надменной усмешке выставив наружу свои безобразные коронки, снова стал наблюдать за корячившейся на полу обнаженной женщиной, по ходу дела еще несколько раз принудив ее вернуться к оставленным от тряпки разводам.

Часть четвертая

Глава I

Полина Завязина родилась и все детство провела в небольшом таежном поселке на самом краю N-ской области, в то время представлявшем собой довольно крепкий населенный пункт, основными жителями которого являлись работающие на местном руднике шахтеры и их семьи. Мать Полины была продавцом в местном магазине, отец же трудился в забое. Он умер вскоре после рождения дочери, так что она вовсе его не помнила; а когда мужа не стало, супруга, и прежде любившая крепко выпить, перешла к самому безудержному пьянству, организовав в доме настоящий вертеп. Желающие поразвлечься мужчины собирались у нее целыми компаниями, гуляя ночи напролет. Для Полины это не предвещало ничего хорошего, но, на счастье, маленькая дочь только мешала матери в ее бесконечных разгулах, и та вскоре отдала ее на воспитание бабушке.

Живя у бабушки, на другой стороне поселка, Полина почти не виделась с матерью. Исправно получая причитающиеся на ребенка детские пособия, та не только никак не помогала дочери, но и вообще не интересовалась ею, поначалу появляясь лишь в дни ее рождения, а вскоре и вовсе перестав навещать. Да и сама девочка, с ранних лет воспитывающаяся исключительно бабушкой, не испытывала ни малейшего желания общаться с вечно пьяной матерью, пользующейся в поселке самой гнусной репутацией, и даже стыдилась ее в кругу подруг и одноклассниц.

В учебе Полина не блистала, но брала старанием и потому особенных проблем в школе не испытывала. По окончании же девяти классов у нее появился выбор: остаться еще на два года в поселке и получить полное среднее образование или поехать в N-ск и попытаться поступить там в какое-нибудь средне-специальное учебное заведение. К тому моменту страна уже скатывалась в разруху, особенно отразившуюся на жизни маленького шахтерского поселка: на руднике начались сокращения работников, в магазинах возник дефицит не только вещей, но и продуктов питания. Все это укрепляло Полину в желании уехать учиться в N-ск, и единственным сдерживающим фактором для нее являлась любовь к бабушке, которая осталась бы в таком случае совсем одна. Но старушка, видя, что люди начали уезжать, а поселок стремительно пустеть, вопреки своим чувствам не стала привязывать внучку и поддержала ее в намерении вместе с несколькими одноклассницами отправиться продолжать учебу в N-ск.

Приехав в областной центр, Полина сама поступила в педагогический колледж и заселилась в общежитие. Впервые в жизни оказавшись за пределами родного поселка, в большом городе, девушка испытала невероятный душевный подъем, с надеждой и энтузиазмом начав смотреть в будущее. Прилежно посещая занятия, она с успехом сдала зачеты и экзамены и по окончании первого курса отправилась на летние каникулы к бабушке.

Только выйдя из автобуса и увидев родной поселок, обескураженная произошедшими за год изменениями Полина вместо волнительных ностальгических воспоминаний ощутила лишь тоску и разочарование. Шахту уже полгода как закрыли, и все, кто еще способен был хоть что-то делать, разъехались. Многие дома стояли заброшенные, улицы вымерли, если же навстречу попадался прохожий, то это был либо совсем дряхлый пенсионер, либо напившийся до еще более беспомощного состояния местный житель. Не так давно вполне благовидный поселок теперь представлял самое унылое зрелище.

Дом бабушки Полина нашла наглухо заколоченным, а узнав от соседей, что та несколько месяцев назад скончалась, пошла навестить ее на местное кладбище. Весь день до самого вечера сидела она, плача, у могилы, поглощенная горькими мыслями о старушке, о себе, об их совместной жизни, о том, что она потеряла единственного близкого человека.

Постепенно стемнело, и Полина вернулась в поселок. Сердце ей мучительно щемило, и, не зная, куда деться от чудовищной душевной боли, в отчаянии она отправилась к матери. Окна в ее доме горели светом, а у крыльца в темноте мигали красные угольки сигарет и в несколько голосов раздавался громкий хмельной мужской хохот. Проведя ночь у бабушкиных соседей, кое-как дождавшись утра, Полина на первом же автобусе уехала из поселка, чтобы никогда больше в него не вернуться.

Все лето в N-ске Полине было тяжело и одиноко – смерть бабушки не давала ей покоя. Но с сентября снова началась учеба, встречи с сокурсницами, и постепенно горечь потери стала стихать, а затем и вовсе отошла на второй план, уступив место новому чувству – набиравшей силу симпатии к молодому человеку.

В общежитии Полина познакомилась с Завязиным, который вскоре стал ей по-настоящему близок. Отношения молодых людей были теплыми, любящими, и девушка, боясь поверить своему счастью, с замиранием сердца предавалась мыслям о том, что, похоже, нашла того самого, единственного мужчину. На последнем году ее учебы Завязин переехал в отдельную квартиру и пригласил подругу жить с ним, на что та с радостью согласилась, а спустя некоторое время они поженились. Получив диплом, Полина устроилась работать в школу детским психологом. На тот момент зарплаты бюджетных служащих были символическими, и девушка трудилась большей частью ради практики по полученной ею специальности; но, не проработав в школе и года, ушла в декретный отпуск, вскоре родив дочку.

Тем временем бизнес Завязина совсем заглох, и семья вынуждена была переехать из отдельной квартиры к его матери. Свекровь приняла невестку довольно прохладно, но Полина отнеслась к этому с пониманием, и особенных разногласий между ними не возникало. Завязину же, несмотря на все его старания, никак не удавалось найти работу. У супругов быстро закончились деньги, и самым острым образом встал вопрос о средствах к существованию. Как ни хотелось Полине продолжить работать по специальности, положение вынуждало ее оставить низкооплачиваемое место школьного психолога и пойти продавцом в магазин одежды. Девять лет, пока Завязин не устроился в строительную компанию, семья перебивалась скудными заработками, но ни финансовые сложности, ни отчаяние супруга, периодически остававшегося вообще без работы, не смутили Полину. Ей было тяжело, но она чувствовала себя счастливой: рядом находился муж, дочка – любимые и любящие, единственные близкие люди. В ее жизни была семья, и это представляло для нее самую большую ценность.

Глава II

В тот вечер, когда Завязин оставил ее с друзьями в О-хе, Полина окончательно поняла для себя, что муж так и не прекратил встречаться с любовницей. Несколько недель после случившегося она пребывала в совершенно подавленном состоянии. Дни напролет невыносимые мысли по пятам преследовали ее, а ночью она, не в силах заснуть, украдкой от мужа часами беззвучно плакала в подушку, чтобы тот не слышал с кресла ее рыданий. Завязин же, проявляя в отношении супруги еще большую, нежели прежде, предупредительную осторожность и кротость, в то же время стал с регулярной периодичностью отсутствовать дома: три раза в неделю он появлялся глубоким вечером, а каждые вторые выходные уезжал на ночь. Иногда Полина, не в силах уже сдерживать в себе боль, выходила на разговоры с супругом, которые с самых первых фраз неизменно перерастали в неистовые скандалы, но муж упорно продолжал объяснять все свои задержки и отсутствия авралом на работе и командировками, теперь и вовсе не утруждая себя подробными объяснениями и ограничиваясь самыми общими фразами. Если же супруга затевала разговор о любовнице, то он просто отстранялся от каких-либо обсуждений и совсем замолкал.

Так проходила неделя за неделей. После новогодних каникул дочка переехала в университетское общежитие, и супруги остались в квартире вдвоем, расселившись по разным комнатам. В моменты полного отчаяния Полина несколько раз вплотную подступалась к мысли выставить мужу ультиматум «или я, или она», но тут же перед ней возникал ряд самых насущных неразрешимых вопросов. Что, если он выберет ее? Куда она пойдет? На что будет жить? На свою зарплату продавца в магазине она могла позволить себе разве только комнату в общежитии. А что делать, когда наступит пенсионный возраст? Но даже не материальные трудности являлись для Полины главным препятствием. В большей степени ее сдерживало то, что, уйдя от Завязина, она оказалась бы в таком случае совсем одна. Дочка была совершеннолетняя и уже жила отдельно; еще год-два, и у нее начнется полностью самостоятельная жизнь. Муж – вот все, что было у Полины. Неимоверный страх вселяла в нее скрытая в подсознании мысль, что она может снова остаться без единого близкого человека рядом, и этот страх не позволял ей сколько-нибудь серьезно задумываться о том, чтобы выставить мужу ультиматум.

Между тем и Завязин не давал Полине никаких намеков на возможное расставание. Наоборот – сделался еще более внимательным к ней. Помимо уже привычной варки он теперь сам стирал и гладил одежду, помогал убираться дома и даже стал приносить ей цветы. «Нет, очевидно, он не хочет расходиться со мной, – думала про себя Полина. – А что тогда? Ему просто нужен секс на стороне, нужна любовница». Поначалу ей было невыносимо больно осознавать эти мысли, но со временем горечь их стала стихать. Чувствуя невозможность расставания с супругом, Полина постепенно пришла к принятию его измены. Про себя она смирилась с произошедшим и готова была подавить гложущую ее обиду, если бы только муж остался с ней. «Да, – рассуждала Полина. – Если бы он остался со мной, я бы простила ему все. Я бы все забыла, только бы мы были вместе».

Обрисовав положение дел в семье Кристине и Ольге и поделившись с ними своими переживаниями, Полина еще более укрепилась во мнении, что муж не собирается разводиться с ней, а его связь на стороне пока является лишь увлечением. Подруги дружно согласились с тем, что раз Завязин не говорит о расставании, значит, он, во всяком случае, еще не определился окончательно. С другой стороны, он наверняка уже задумывался об этом, и любовница, с которой он виделся теперь регулярно, представляла реальную угрозу браку. Придя к этим выводам, женщины заключили, что Полине не следует сдаваться, а, напротив, нужно переманить симпатии мужа, тем более что у нее имелось бесспорное преимущество – они все еще жили вместе.

Воодушевившись поддержкой подруг, Полина решила попытаться вновь разжечь чувства Завязина. Она начала лучше готовить, следить за порядком и уютом в доме, тщательнее заботиться о своем внешнем виде, а кроме того, стала потихоньку общаться с супругом. Прекратив все скандалы и упреки, Полина первое время разговаривала с мужем самым холодным тоном и лишь в случаях исключительной необходимости, однако постепенно сокращала дистанцию. На его регулярные отсутствия по вечерам и в выходные она никак не реагировала, будто вовсе не придавала им значения, но в преддверии таких дней как бы между прочим говорила, что собирается приготовить одно из его любимых блюд, с радостью подмечая иногда, что это срабатывало и муж оставался дома. Между супругами постепенно начало налаживаться общение, и Полина видела, что Завязин тоже рад позитивным подвижкам, наметившимся в их взаимоотношениях. Один раз за ужином она осторожно спросила супруга: «Ты испытываешь к ней какие-то чувства?» Завязин отмолчался, и Полина твердо поняла, что он не может ответить, потому что сам еще не решил для себя этот вопрос.

Глава III

– Как он вообще себя ведет-то? – поинтересовалась Кристина.

– Как? – повторила Полина в задумчивости. – Осторожно… Ненавязчиво… Внимание проявляет.

– Так вы общаетесь? – спросила Ольга.

– Постоянно. С утра и вечером после работы. В выходные в парк гулять ходили… Но общаемся как – на отстраненные темы. Погоду обсуждаем, что у кого на работе случилось.