Семьи: книга третья

– Нет, – глухо проговорила девочка, а как только мать отошла к кухонному гарнитуру, подскочила и выбежала из комнаты.

Когда Вика приблизилась к раковине, бродившие в ее душе тревожные ощущения проявились с новой силой. Она не видела и не осознавала, что вода, вопреки обыкновению, била из крана во весь напор, что дверца шкафа под раковиной была чуть приоткрыта, а столовые ножницы, которыми она разделывала цыпленка, лежали совсем не в том месте, где она оставила их; все эти изменения Вика не замечала, но подсознание ее, фиксируя каждое из них, сформировало в ней одно общее чувство сильнейшего беспокойства, полностью захватившее все ее существо.

Закрыв кран, Вика замерла на месте и, вслушиваясь в тишину комнаты, стала медленно оглядываться по сторонам. Вдруг внимание ее привлекло что-то ярко-голубое на полу возле шкафов. Присмотревшись, она увидела несколько лежавших там перышек и в этот момент уловила неразборчивый шорох. Шорох был совсем тихий, и Вика даже не сразу сообразила, что исходил он из-под раковины; открыв же дверцу шкафа, заметила движение в помойном ведре, а заглянув внутрь, нашла среди мусора и овощных очистков Кешу. Одно крыло попугая было отрезано, валяясь тут же, рядом с ним, а сам он, судорожно повертывая головку в разные стороны, раскрывая клювик в немом чириканье, панически озираясь вокруг быстро моргающим черным глазком, некоторое время продолжал еще вяло трепыхаться всем своим тельцем, пока движения его не сделались резче, прерывистей, а затем не прекратились вовсе.

Глава IV

Выкатив в подъезд коляску, Вика подошла к лифту, у которого ее уже дожидалась Даша, и только тогда c досадой вспомнила, что он был сломан. Собираясь на улицу, она совершенно забыла об этом, и, столкнувшись сейчас с необходимостью самой спускать коляску, да при этом еще помогая дочери, которая в зимней одежде ходила по лестницам очень неловко, подумала было остаться дома, но, увидев висевший на ручке мусорный пакет с мертвым попугаем внутри, поняла, что идти придется в любом случае. Злость на дочь вновь овладела Викой, и она, нервически ухватив ее за руку, двинулась вниз, толкая перед собой коляску; спустившись же на улицу и выкинув пакет, направилась в местный сквер.

Мысли о Ринате, его постоянных изменах, об ожидавшем ее будущем продолжали бередить сознание Вики. Держать их в себе было невыносимо, и она, в глубине души чувствуя, что, обсудив с кем-нибудь свои переживания, облегчит положение, еще из дома позвонила сестренке и Кристине, пригласив обеих вечером к себе. Девушки охотно согласились, и Вика, заручившись одним только их обещанием приехать в гости, сразу почувствовала себя спокойней.

«Может, я слишком все преувеличиваю? – войдя в сквер и направившись по главной аллее к видневшемуся впереди фонтану, размышляла про себя Вика. – По большому счету, что произошло-то? Да, вторую субботу подряд вызывают. Ну и что? И раньше такое случалось постоянно. Работа такая. Тем более ни сообщений, ни звонков подозрительных в этот раз в телефоне не было, – рассуждала она про себя. Думая о том, что она скажет подругам, представляя их реакцию на свои слова, Вика невольно начала оценивать ситуацию со стороны, и такой непредвзятый, отделенный от собственных эмоций подход позволил ей взглянуть на обстоятельства более объективно. – А если он вообще сегодня вернется? Он же говорил, что, возможно, до вечера успеет все сделать. А я девчонок позвала… Нужно написать ему», – решила она.

Немедленно взявшись за телефон, Вика еще добрых десять минут раздумывала над тем, какое сообщение отправить мужу. «Ты на работе?» – с ходу набрала она то, что в действительности и волновало ее больше всего, но, перечитав сообщение, немедленно стерла. Посылать подобный вопрос нельзя было ни в коем случае: это означало бы, что она допускает вероятность обмана и все равно пишет. Сообщение «Когда ты приедешь?» подразумевало, что она ждет его возвращения, и потому тоже не подходило. «Ты сегодня приедешь?» можно было понять двояко. Взвесив с дюжину самых разных вариантов, Вика наконец набрала: «Завтра в восемь утра твоя мама с Артуром приезжают. Кто их встретит?» – и, еще несколько раз перечитав сообщение, отправила мужу.

Спустя полминуты телефон известил ее об ответном послании: «Я на объекте в О-хе. Здесь завал. Заеду за ними сразу с работы», – прочитав которое Вика даже несколько успокоилась. Было понятно – муж не приедет до завтра, но в то же время это означало, что она повидается с сестрой и подругой, к визиту которых настроилась и которых ждала; а самое главное, супруг объяснял, что находится в О-хе, что у него «завал», и такой акцент на вынужденном характере своего отсутствия вторую субботу подряд ясно свидетельствовал ей – он переживает по поводу разразившегося конфликта и пытается оправдаться.

Убрав телефон в карман, Вика свернула на одну из примыкавших к аллее узких второстепенных дорожек. Это была тихая тропинка, делавшая большой оборот вокруг всего сквера, знакомая только немногим постоянно гулявшим здесь местным жителям и оттого совсем безлюдная. Пройдя по ней немного вглубь и оказавшись в стороне от основной аллеи, Вика закурила сигарету. Табак уже не принес эйфории, как первая утренняя доза, а даже наоборот – вызвал тошноту и тяжелые давящие ощущения в голове; но вместе с тем в душе у нее прояснилось, и она вскоре отвлеклась на мысли о завтрашнем приезде сына и свекрови, о начале занятий в школе, о так и не доваренном супе. Вика гуляла с полчаса, в течение которых успела выкурить еще четыре сигареты, как бы хороня в этих автоматических действиях свое сознание, а когда вновь оказалась на аллее, отправилась домой; но, только выйдя из сквера, увидела впереди метрах в двадцати от себя Рината: на ходу потягивая пиво из зажатой в руке бутылки, супруг неспешно шагал ей навстречу, с умиротворенной улыбкой на лице внимая речам, которые адресовала ему идущая с ним под ручку молоденькая девушка.

При виде мужа Вика, словно громом пораженная, застыла на месте. Разум ее померк, так что первые несколько мгновений она пребывала в полной прострации, тупо смотря на Рината округлившимися неморгающими глазами; а как только кошмарная мысль, что она видит сейчас супруга, гуляющего под руку с любовницей, пробилась наконец в сознание, черная безысходность окутала ее душу. В глазах у Вики все поплыло, заходило ходуном; руки, спину и грудь обдало холодом; стало мучительно, невыносимо тяжело, и тут же почувствовала она, что земля ускользает у нее из-под ног. Просев всем телом, она подалась вперед и, вцепившись в ручку коляски, из последних сил оперлась на нее, еле удержавшись на ногах.

– Папа! Папа! – вдруг раздался радостный возглас сидевшей в коляске Даши. Увидев отца, она вся засветилась в восторге, принявшись энергично махать ему ручкой.

Повернувшись на голос дочери, Ринат замер и оторопело уставился на супругу, а как только взгляды их встретились, яростная лютая злоба поднялась в Вике. Оставившие ее силы в мгновение вновь наполнили каждую клеточку мышц, взбудоражив все существо, и она, развернув коляску, рванула к светофору.

– Вика! Постой! Вика! – доносился до нее голос супруга, и с каждым словом злость и ненависть к мужу все сильнее и сильнее разрастались в ней, разгоняя кровь по организму, приводя сознание в неистовое смятение.

Пробежав за супругой с десяток метров и поняв, что ситуация осложнилась до предела, Ринат остановился и развернулся к стоявшей на прежнем своем месте Наташе. О том, чтобы провести этот вечер с любовницей, теперь не могло быть речи, и он заспешил обратно, чтобы, коротко объяснившись с ней, пуститься вдогонку за женой.

Когда Вика почувствовала, что Ринат не бежит за ней больше, очевидно, оставшись с любовницей, нестерпимое отчаяние придавило ее. Она летела вперед, к дому, не находя себя и не сознавая, куда движется. Мысли обрывками мелькали в ее голове: молодая любовница, подтвердившая все ее самые жуткие опасения; собственная доверчивость бесстыдному сообщению, которое написал ей муж; наглая ложь, проникнувшая везде, границы которой уже невозможно было определить, – все эти соображения одно за другим проносились в сознании Вики, так что она не успевала даже толком понять их, а ощущала лишь, как душу ее теснили глубинный всеобъемлющий страх, обида и дикая, безудержная ненависть. От быстрого бега в правом боку у нее начало колоть; тело и голова горели, так что через минуту она была уже вся мокрая от пота; вены на висках учащенно пульсировали, с каждым ударом доставляя резкую пронзительную боль, отдававшую в глаза яркими желтыми всполохами.

Вбежав в подъезд, Вика высадила дочку и, толкая коляску, устремилась вверх по лестнице, а поднявшись на один пролет, услышала сзади хлопок двери.

– Вика, куда ты? Давай я, – раздался голос Рината, кинувшегося к супруге в попытке перехватить у нее коляску, но только он приблизился, как та всем телом поворотилась к нему.

– Не прикасайся ко мне!!! – яростно возопила Вика, обеими руками с неистовой силой оттолкнув от себя мужа.

Резкий решительный отпор супруги, ее надрывный, звучным эхом раздавшийся по подъезду окрик ошеломили Рината, и он, отступив на шаг, с боязливой настороженностью уставился на нее. Несколько мгновений он стоял на месте, а когда жена, взяв за руку перепуганную, ничего не понимающую дочку, принялась толкать коляску дальше по лестнице, вновь подался к ней.

– Вика, прекрати! Дай сюда! – громко, но в то же время кротко, упрашивающе произнес Ринат и, поравнявшись с супругой на ступеньках, схватился за ручку коляски.

Не обращая на него внимания, Вика попыталась продолжить толкать коляску, но не смогла – муж держал ее, не позволяя двигаться дальше.

– Отпусти!!! – прокричала она в гневе. Жилы на ее шее вздулись, лицо покрылось контрастными бледно-бордовыми пятнами. – Отпусти!!! – повторила она и, с запредельным ожесточением сжав зубы, принялась что есть мочи бить мужа по предплечьям, а как только тот ослабил хватку, вырвала коляску и метнулась вверх по лестнице.

Напрягаясь всеми мышцами, чувствуя, как с каждой ступенькой боль в боку становится резче и продолжительней, Вика только еще яростнее мчалась вперед в каком-то остервенелом отчаянном душевном порыве помножить свои муки. Она бежала изо всех сил, упиваясь своей болью и изнеможением, смакуя их, подталкиваемая глубинным подсознательным стремлением довести причиненные ей страдания до пика, до максимальной точки, сделать их абсолютными, чтобы через эти унижения и истязания усилить нанесенную ей обиду – усилить вину мужа.

Поднявшись на два пролета, Вика уже почти вышла на площадку второго этажа, как внезапно все тело ее обдало жаром, голова закружилась, и острая нестерпимая боль пронзила низ живота. Скорчившись в муках, она выпустила из рук коляску и села на ступеньки.

– Вика, что такое?! – спросил Ринат, подскочив к ней и взяв под плечо.

В этот раз не оттолкнув мужа, вообще никак не отреагировав на его приближение, Вика вся вдруг скривилась, скрючилась и, обхватив ладонями живот, мучительно сдавленно застонала.

Глава V

– В чем проблема? – теряя самообладание, вытаращила глаза Люба. – Объясни мне, в чем проблема?

– Да нет никакой проблемы, – сердито пробубнил сидевший напротив за столом Завязин. – Что ты так завелась?

– Что я завелась? Что я завелась?! – в негодовании повторила Люба. Вопрос любовника, который или действительно не понимал всю невозможность ее положения, или откровенно издевался над ней, стал последней каплей ее терпения. – Три месяца прошло! Ты говорил, что мы переедем еще до родов, потом обещал организовать все, пока я буду в отделении! И ничего! Три месяца мы ютимся в однокомнатной съемной квартире!!! – воскликнула Люба, уже перейдя на крик, но вдруг резко замолчала, замерла и стала сосредоточенно вслушиваться в коридор.

Завязин тоже насторожился, но ничего не услышал – в квартире установилась полная тишина.

– Мы ежемесячно платим за аренду семь тысяч, – вновь обратилась к нему Люба. – Для чего? Денег и так не хватает – все никак не можем зимний комбинезон купить. Сколько ты еще намерен тянуть?.. Ты нашел квартиру?

– Я же тебе уже говорил, что да.

– Ее устраивает?

– Да.

– И что? Когда мы переезжаем?

– …На следующих выходных, – не сразу ответил Завязин.

– Нет… Нет! – выпалила Люба. – Так не пойдет!

– Да что с тобой? Всего недельку подождать.

– Сколько ты меня уже просишь «недельку подождать»? Два месяца? Три? Не могу я больше ждать! Тебя, конечно, это не волнует – на работе до самого вечера пропадаешь. А обо мне ты подумал? О сыне ты подумал? Посмотри, какое здесь отопление. Я в двух кофтах по дому хожу.

– Мальчик плачет, – сказал Завязин, услышав доносившееся из комнаты тихое отрывистое кряхтение только-только проснувшегося малыша. – Ты подойдешь?

– Что ты мне указываешь?! Слышу, что плачет!!! – яростно вскричала Люба, вдруг вспыхнув в гневе на Завязина. Он опять, как и во все эти три месяца, сказал «мальчик плачет», имея в виду собственного сына, Алешу, и в этих словах, в интонации, с которой он произнес их, было столько обезличенного, столько отстраненного, что душу ей скрутило сильнейшей обидой и болью. Но, ясно ощущая скрытый в обращении Завязина эмоциональный посыл, Люба в то же время совершенно не осознавала его и потому сама не смогла бы объяснить сейчас, что именно так вывело ее из себя.

Пройдя в комнату, к детской кроватке, и только взглянув на виднеющуюся из-под складок теплого пухового платка головку сына, Люба сразу же почувствовала, что он не голоден, не встревожен животиком, мучавшим их последнюю неделю, а проснулся из-за шума и с удовольствием поспал бы еще часик-другой. Она поняла это по умиротворенному выражению его личика, по чуть приоткрытым расслабленным губкам, по обращенному на себя безмятежному заспанному взгляду, вовсе не осознавая, на основании чего пришла к своему убеждению. Врожденная женская способность Любы на подсознательном уровне улавливать, считывать малейшие оттенки эмоционального состояния окружающих, подкрепленная к тому же тем, что она, вот уже три месяца находясь с сыном каждую минуту его бодрствования, наблюдала, переживала, пропускала через себя любые изменения в его поведении и настроении, незаметно для нее в одно мгновение проделала всю работу, предоставив ей готовый однозначный и абсолютно точный вывод.

Сняв плотно подоткнутый со всех сторон платок, Люба взяла сына на руки и, опустившись на диван, принялась укачивать. Взбодрившийся с появлением матери малыш некоторое время внимательно наблюдал за ней, шаря в воздухе свободной ручкой, будто пытаясь дотронуться до ее лица, но скоро сон вновь настиг его, и он, закрыв глазки и уткнувшись личиком ей выше груди, забылся в неге. Увидев, что умиротворенный в ее объятиях чувством безмятежного спокойствия сын задремал, Люба вновь переключилась на волновавшие ее мысли.

Последние месяцы, с того самого момента, как ее выписали из роддома, Люба мучилась постоянной тревогой перед будущим, будущим уже не только своим собственным, но и своего ребенка. Не убогое отопление и постоянный риск простудить малыша, не ограниченность в деньгах и даже не стесненные жилищные условия крохотной однокомнатной съемной квартиры, которыми она упрекала Завязина, беспокоили ее больше всего. Главной причиной обуревавших Любу волнений было то, что вопреки всем обещаниям и уверениям любовника в их отношениях не появилось ровным счетом никакой определенности. Они по-прежнему продолжали жить на съемной квартире, в квартире Завязина по-прежнему продолжала жить Полина, которая по-прежнему оставалась его законной супругой. Все это не давало Любе покоя, изматывая душу неуемными страхами. Отдавая себе ясный отчет, что они с любовником, в сущности, никак не связаны друг с другом и тому не составит никакой проблемы уйти от нее (для этого ему достаточно было просто съехать домой, где его в привычной обстановке уже ждала супруга безо всяких младенцев на руках), она прекрасно понимала всю зыбкость своего положения.

Пустить ситуацию на самотек было для Любы абсолютно невозможно, но и входить в открытое упорное противостояние с любовником она тоже не могла: такое поведение грозило опасностью вконец расстроить отношения и лишь спровоцировать расставание. Будучи зажатой меж двух огней, Люба ежедневно напоминала Завязину про его обещания, стараясь делать это как можно более спокойно и аргументированно. Но, приводя все возможные доводы в обоснование необходимости скорейшего переезда, она никогда и близко не подходила к главной, столь беспокоившей ее причине – тревоге относительно своего положения. Выказать любовнику волнение по поводу их совместного будущего означало открыто допустить вероятность его ухода, дать повод к существованию такой возможности, и, в глубине души отчетливо понимая это, она избегала даже намеков на мучавшие, не дававшие ей покоя страхи.

Когда Люба ушла в спальню, совершенно сбитый с толку обрушившейся на него внезапной агрессией Завязин стал ждать ее возвращения. После выписки из роддома они большую часть времени проводили на кухне, чтобы не тревожить сон малыша, и он уже привык в такие моменты по полчаса сидеть за столом в одиночестве, но сейчас ему отчего-то сделалось тревожно. Неразрешенный, повисший в воздухе конфликт не давал Завязину покоя, так что он, не пробыв один и пяти минут, пошел за любовницей.

«Насколько же здесь прохладней, – подумал он, осторожно подходя к дивану и как можно тише усаживаясь рядом с Любой. – Из-за чего это? Дом на краю теплосети, и температуры не хватает… Раньше как-то и не замечал. Просто на улице похолодало… Даже на кухне и то ощутимо теплее. Варили сегодня. Да и надышали, наверное», – предавался он размышлениям, разглядывая шерстяные носки любовницы, надетые на ней поверх толстых ворсистых колготок.

Укачав сына, Люба уложила его в кроватку и, сделав Завязину знак головой, как бы приглашая его за собой, вышла из комнаты.