Семьи: книга третья

– На следующих выходных меня не устраивает, – тихо, но твердо обратилась она к вернувшемуся следом за ней на кухню любовнику. – У нас аренда заканчивается в пятницу. Что ее, еще на месяц продлять?.. Нет, переезжать нужно в эти выходные.

– Хорошо, – ответил Завязин.

Это короткое безусловное согласие оказалось для Любы столь неожиданным, что она на секунду опешила; но, тут же глянув на Завязина и поняв, что он не увидел ее замешательства, вновь обратилась к нему.

– Когда ты скажешь ей об этом? – спросила она, стараясь сохранять прежний свой строгий тон, будто выказанное любовником намерение ничуть не удивило и не обрадовало ее.

– Сегодня.

Глава VI

Выйдя на улицу и только сев в машину, Завязин сразу позвонил Полине. В последние месяцы он почти не контактировал с супругой, постоянно проживая теперь у Любы, так что уже и не знал, в какие дни жена работала, а в какие отдыхала. Очень не хотелось ему, чтобы Полина была сейчас в магазине, и когда та сообщила, что находится дома, он даже несколько приободрился, немедленно отправившись к ней.

Поначалу, еще до родов, Завязин вполне искренне рассчитывал организовать переезд в одну неделю, но быстро понял, что в действительности это было куда сложнее, чем представлялось ему в планах. По ходу дела стали возникать самые разные непредвиденные сложности, и к моменту выписки Любы вопрос для него заключался уже не в том, чтобы осуществить переезд, а в том, чтобы просто успеть приготовить все необходимое для ребенка на квартире у любовницы. В итоге новоиспеченные родители вынуждены были вернуться на прежнее место, решив съехать к Завязину спустя несколько недель, когда младенец окрепнет; но дело затянулось, и по прошествии трех месяцев они так и продолжали находиться у Любы.

Сам Завязин постепенно привык к текущему положению: он бы жил так и дальше неизвестно сколь долгое время, однако любовница, каждодневно напоминая ему о переезде, ни шатко ни валко, но двигала вопрос. В конце концов он нашел для Полины квартиру и, согласившись оплачивать половину арендной платы, внес задаток. Все было готово, и Завязин как будто понимал, что оставаться у Любы, когда параллельно пустовала квартира супруги, за которую платил в том числе и он, было абсолютно нецелесообразно, но еще две недели под самыми разными предлогами избегал объяснения с женой, пока сегодня, то ли под нажимом любовницы, то ли и вправду проникнувшись ее доводами, не решился наконец закрыть вопрос.

«Нужно, чтобы Полина съехала до завтрашнего утра, – размышлял за рулем Завязин. – Придется целую кучу вещей перевозить. Как минимум кроватку, коляску, ванночку. Да и по мелочи наберется на две поездки точно… Блин, кроватку разбирать придется! – с досадой подумал он, глянув в зеркало на заднее сидение. – Основательно разбирать – большими частями не влезет. А потом собирать… Нет, Полина должна переехать сегодня, чтобы завтра с утра пораньше я уже начал все возить и готовить. В понедельник на работу. Да у нее и вещей немного осталось. Сегодня до вечера край должна съехать. Сам же и перевезу ее… А развод?» – вдруг вспомнил он.

Вопрос о разводе тоже был в целом уже решен. Обсудив все моменты касательно совместно нажитого имущества, супруги сошлись на том, что обращаться в суд нет никакой необходимости и брак вполне можно расторгнуть по обоюдному согласию. В глубине души зная, что Полина не будет мстить и осложнять ему жизнь, под конец вставляя палки в колеса, Завязин понимал, что положение их целиком зависит от него: от того, когда он сам захочет официально расторгнуть отношения.

«Разводиться обязательно, – с ходу заключил он. – И надо будет обговорить это с Полиной. Решить, когда пойдем. Сегодня и завтра точно не получится – все будет закрыто. На неделе. Отпрошусь с работы, когда у нее будет выходной», – пришел к выводу Завязин, и с этими мыслями какое-то вязкое тоскливое чувство обволокло ему нутро. Чувство это, возникавшее у него почти каждый раз, когда он думал о Полине, он не замечал в себе, но на подсознательном уровне старался всячески избегать этого тягостного состояния души, избегать его причины – мыслей о супруге.

«Буду помогать ей, – тут же решил он. – Аренду квартиры пополам оплачиваем, дочку тоже в основном я обеспечиваю. Если все посчитать, то у нее должно выходить даже больше, чем у нас троих на человека. Грех жаловаться», – бессознательно попытался успокоить себя Завязин, но всколыхнувшиеся неприятные ощущения не исчезли. Лишь чуть отступив, они продолжали тревожить его и по мере того, как он подъехал к дому, поднялся на этаж, подошел к квартире, все отчетливее бередили душу.

«Стоило, наверное, позвонить, – по привычке взявшись сам открывать дверь, подумал Завязин, испытав вдруг особенную неловкость. – И почему у меня ключи? Нужно отдать их Полине… Да о чем это я?! Ведь это же моя квартира!»

Открыв дверь, Завязин ощутил, как давившие его тягостные переживания вмиг усилились. Столь привычный его взору коридор изменился до неузнаваемости: без телефона, который супруга увезла на съемную квартиру, без зеркала на стене, его щеток и кремов на тумбочке, с одной лишь Полининой уже порядком изношенной парой ботинок, он обрушился на него какой-то гнетущей пустотой.

Осторожно сняв обувь, Завязин кротко, даже с опаской глянул в комнату и, не найдя там супруги, двинулся на кухню. Полина сидела за столом, лицом к коридору, очевидно, слыша, как он вошел, и ожидая его появления. Заметив жену, Завязин замер в прихожей возле самого дверного проема, словно перед ним возник какой-то невидимый непреодолимый барьер. Не смея ступить на кухню, он настороженно-виноватым взглядом исподлобья уставился на супругу.

Как невероятно меняется внешность людей, в жизни которых происходят глубокие эмоциональные потрясения. Полина поразила сейчас Завязина своим видом. Она жутко похудела, и болезненная худоба ее просматривалась и в измученном лице, и в буграми проступивших на шее мышцах, и в руках, выглядывавших из широких рукавов домашнего махрового халата иссушенными, покрытыми кожей веточками. Короткие волосы ее, хотя и были, очевидно, только что причесаны, заметно поредели, спускаясь по бокам куцыми прядями; лицо осунулось, приобретя мрачный, какой-то серый оттенок; кожа на висках и щеках впала, сильно обвиснув и образовав вокруг губ и подпухших век множество крупных морщинок; а воспаленные красные глаза казались особенно выкатившимися на фоне обрамлявших их почти черных кругов. Сжимая в бледных безжизненных совершенно недвижимых кистях кружку, Полина с обреченным смирением смотрела на мужа. Завязин не видел жену несколько недель, но за это время она, казалось, состарилась лет на восемь. Душевные переживания способны сжигать людей быстрее самых страшных заболеваний.

Глава VII

Отвезя с утра на работу Ольгу, у которой по субботам были занятия в университете, Юрий поехал в ремонтную мастерскую. Неделю назад, как только ударили морозы, у него загремела подвеска в автомобиле: с каждым днем звук становился все более угрожающим, и нужно было срочно принимать меры. Пробыв на станции техобслуживания до обеда и узнав в конце концов, что машину придется оставить здесь на два дня, он, порядком раздосадованный этим обстоятельством, на такси отправился за Ольгой, которая к тому времени тоже уже освободилась.

Оказавшись у условленного места и не найдя жены, Юрий попросил таксиста повременить, а сам двинулся ко входу в университет. Необходимость дожидаться супругу, где бы и по какой причине это ни происходило, всегда очень нервировала его. Зная за собой эту черту характера, он старался звонить и предупреждать Ольгу о приезде заранее, как поступил и в этот раз; но сейчас ее не было, и Юрий, уже не в меру заведенный тем, что машина осталась на два дня в ремонтной мастерской, да к тому же что таксист за ожидание накрутит лишние деньги, достал было телефон, чтобы обрушиться на жену в негодовании, когда увидел ее, выходившую из университета.

Шустро перебирая ногами по ступенькам, на бегу поправляя впопыхах плохо обернутый вокруг шеи шарф, Ольга спешила ему навстречу.

– Где ты пропадаешь? – строгим недовольным тоном обратился к ней Юрий.

– Меня декан задержала. Не могла же я сказать ей, что мне некогда, – быстро проговорила Ольга, стремясь с ходу оградить себя от нападок супруга.

– Ты же знаешь, что я на такси приехал. Счетчик-то тикает.

– Ну и ничего страшного. Такое бывает раз в год… Я на кафедре единственная, которая боится даже на минуту опоздать. Надо мной все женщины смеются: если за ними мужья приезжают, то по полчаса их ждут, пока те чай допьют, поболтают вдоволь о том о сем. Я же как полоумная бегу к тебе, только ты позвонишь…

– Все. Давай не будем сейчас, – подойдя к такси, прервал ее Юрий, меньше всего желая обсуждать этот вопрос в присутствии незнакомого человека.

– Что с машиной? Все плохо? – спросила Ольга, когда муж, обойдя такси, сел к ней на заднее сидение.

– Да нет. Ничего серьезного. Просто накопилось по мелочи. В понедельник готова будет.

– Ты Сашу не забирал? – продолжила Ольга, уже успевшая соскучиться по дочери, со вчерашнего дня гостившей у Кристины.

– Когда? Я только из автосервиса – четыре часа там проторчал, – пылко, будто оправдываясь, ответил Юрий.

– Надо забрать ее скорее. Кристина уже почти сутки с ними двумя возится.

– Так что сейчас, к Кристине?

– Нет, давай сначала домой. Я переоденусь, и пойдем, – сказала Ольга и, вдруг вся встрепенувшись, горячо воскликнула: – Ты не разговаривал с ней сегодня?! Она мне звонила! Представляешь, у Гатауллиных дочка крылья попугаю отрезала!

– Что? – переспросил Юрий.

– Даша отрезала попугаю крылья! – повторила Ольга, вытаращившись на мужа округлившимися в волнении глазами.

Слушая сейчас супругу, смотря в ее потрясенное, несколько даже испуганное лицо, Юрий вместе с тем ясно уловил глубинную природу охватившего ее оживления, и ему вдруг сделалось не по себе.

Сколь свойственно людям обсуждать, а по возможности и осуждать семьи, в которых происходит что-то недопустимое с точки зрения принятых в социуме морально-этических норм. Стремление озвучить, обнаружить какие-либо возмутительные, невозможные проявления очень велико – это мощный повод удовлетворить свое желание значимости. Выявляя, разбирая их, человек таким образом реализует и утверждает посыл: «какой кошмар, до чего ужасные вещи происходят у них», и это подпитывает ощущение его собственной значительности, собственного морального превосходства.

Если речь идет о незнакомых, то все это выражается явно и открыто, и люди категоричны и бескомпромиссны в своих суждениях. Но если случай относится к коллегам, друзьям или родственникам, для развитой культурной личности является неприемлемым открыто перетирать подобные ситуации, и тогда человек либо отстраняется от обсуждения, подавляя желание озвучить свое мнение о произошедшем, либо пытается не столько осудить, сколько понять, оправдать случившееся. К числу последних относилась и Ольга.

Отзывчивость и сострадание окружающим являлись настолько неотъемлемыми от личности Ольги, что при обсуждении подобных возмутительных ситуаций для нее было невозможно даже просто порицать кого-то, не говоря уже о том, чтобы проявить веселость или злорадство, и она в таких случаях всегда искренне сопереживала знакомым. Но как ни глубоко было спрятано в ней это чувство волнительной сенсации, как ни скрывалось ее острое желание вынести вопрос на обсуждение под социально приемлемым внешним шоком и недоумением, Юрий почувствовал этот ее глубинный мотив: мотив, заставивший супругу, лишь только она вспомнила об услышанном известии, с ходу озвучить его. Он ощутил это внутреннее побуждение во взгляде жены, в нотках ее голоса, в том внезапно охватившем ее оживлении, которое ясно свидетельствовало, что ей очень хочется, прямо не терпится рассказать ему об этом кошмарном происшествии; и ему стало неприятно.

Не Ольга вызвала в Юрии неприязнь. Он знал, что супруга не лицемерила в отношении проявленных ею переживаний и, более того, даже не осознавала свой глубинный порыв, столь красноречиво выразившийся в ее пылком ажиотаже. Неприязнь его родилась от понимания, что в душе у него сейчас поднялось то же чувство сенсационного восклицания. Услышав новость, Юрий мгновенно ощутил в себе сильнейшее желание округлить глаза, оживиться, просиять в улыбке, даже порадоваться случившемуся, пообсуждать, посокрушаться, повозмущаться: «Какой кошмар, какое вопиющее безобразие творится у Гатауллиных!» Но, почувствовав в себе этот вдруг вспыхнувший порыв, с ходу подавил его.

Случившееся в понимании Юрия было настолько возмутительным, что он не мог ни оправдывать, ни сочувствовать Гатауллиным, как не мог маскировать свое глубинное побуждение обсудить произошедшее испугом или недоумением – это было неискренне и чуждо для него. Ему оставалось поступить так, как поступает в подобных ситуациях большинство зрелых воспитанных мужчин: молча, сдержанно слушать супругу, почти не высказывая собственного мнения о случившемся. Однако такое поведение, по его убеждению, было не меньшей душевной подлостью, чем оживленное обсуждение или даже полутревожное-полурадостное осуждение.

Юрий понимал, что, отстраняясь от разговора, мужчины, осознанно или нет, пытаются попросту избежать ситуации, в которой будут выглядеть некрасиво, гадко. Они подавляют свой естественный порыв, чтобы невзначай не выказать неприличное оживление, радость, даже смакование, спрятанные так глубоко, что человек зачастую не осознает их в себе, но то и дело вырывающиеся наружу. Если мужчина избегал вступать в разговор неосознанно, не имея даже представления о причине своей отстраненности, это означало, что он попросту не слышит и не понимает самого себя. Если же он осознавал свое внутреннее побуждение и намеренно устранялся от обсуждения – это являлось фактически признанием собственной несостоятельности, неспособности совладать со своими глубинными порывами, подобно действиям заядлого пьяницы, который, из опасения сорваться, как огня избегает принимать даже рюмочку алкоголя. И, понимая это, Юрий считал такую с общепринятой точки зрения высоконравственную мужскую сдержанность свидетельством или поверхностности, или слабости личности; и даже более того, рассматривал ее как вредную для общества, ведь, уходя от обсуждения, социум лишался возможности развития, роста. И потому он поступил сейчас так, как поступал всегда в подобных случаях: он стал открыто, свободно и прямо, но в то же время предельно конструктивно и непредвзято обсуждать случившееся, отделив произошедшее от всякой эмоциональной оценки, полностью абстрагируясь от того, с кем это произошло – хоть с совершенно незнакомыми ему людьми, хоть даже с ним самим.

– И что попугай? – обратился он к Ольге.

– Что-что? Умер, конечно… Женщины на кафедре говорят, это из-за того, что ребенок избалован, а мне кажется – это от недостатка внимания. Вика рассказывала, что у Даши последнее время часто случаются истерики, что она очень ревнует ее к Ринату. И, по-моему, это ее чувство отчужденности так проявилось, – тихо проговорила Ольга. В лице у нее уже не было ни капли прежней сенсационной взволнованности, а только какая-то печальная участливость.

– Не имеет значения, что побудило Дашу к этому, – сухо, категорично заметил Юрий. – Избалована она или ей не хватает внимания матери – все это не может служить оправданием произошедшему. Недостаток внимания должен выплескиваться на что-то другое, но никак не на домашнего питомца. Да и вообще нельзя винить в случившемся Дашу. В этом возрасте она не может отвечать за свои поступки, и акцентировать внимание на ее мотивах, объяснять и оправдывать произошедшее ее душевным состоянием глупо. Она здесь ни при чем. Девочке три года: ее сознание настолько еще неразвито, что она попросту не в состоянии анализировать последствия собственных действий. Ее поступок – это всецело вина родителей, их безответственного, халатного поведения. Родители должны были заложить в ней правила обращения с домашним животным; они обязаны были привить ей определенное отношение к питомцу. Какое отношение было у Даши к птице? Как к вещи. Чего можно было ожидать от девочки, если она обращалась с попугаем как с игрушкой: бегала с ним по дому, купала в кастрюле, катапультировала бедолагу под самый потолок на глазах у совершенно безучастных к происходящему безобразию родителей?.. Случившееся вполне закономерно, и удивляться тут нечему.

Глава VIII

– Не садись за игру, – обратилась к супругу Ольга, когда тот, в считаные секунды скинув обувь и пальто, весь сгорая от нетерпения, поспешил в детскую. – Я сейчас переоденусь, и сразу к Кристине идем.

– Мне только босса убить, и все. Это пять минут. Ты переодевайся пока.

– Тебя потом не вытащишь, – проговорила Ольга вдогонку уже скрывшемуся за углом коридора мужу.

Игра оставалась включенной еще с прошлого вечера, и Юрий с ходу с головой ушел в виртуальный мир, но не прошло и двух минут, как в комнату влетела супруга. Взглянув на жену, он сразу же почувствовал, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Ольга пребывала в предельно взбудораженном состоянии: грудь и плечи ее были подняты, рот приоткрыт в немом изумлении, а глаза светились каким-то лихорадочным блеском.