На изломе

Легче серны прямо на него бежала молодая девушка с лицом, искаженным ужасом, и кричала:

– Ратуйте! Казаки! Папа! Мама!

За нею бежали два стрельца с обнаженными саблями. Петр быстро схватил меч в руку. Девушка увидела его и с криком метнулась в сторону.

– Держи! – хрипло крикнул стрелец, но тут же пошатнулся от толчка в грудь.

– Ни с места! – грозно сказал возмущенный Петр. – Что вы тут делаете?

– А ты что? – грубо спросил стрелец.

Петр вспыхнул.

Хамы не смели так говорить с князьями, и стрелец тут же покатился с разрубленной головой.

Другой стрелец бросился назад к дому, крича:

– Сюда! На помогу! Наших бьют!

Из дома выбегало пять человек. Лица их были исступленны, глаза сверкали, окровавленная одежда изорвана. Они с хриплым криком бросились на Петра.

Он быстро отскочил и, прислонясь к толстому дереву, начал отбивать удары. А дом уже охватило огнем, и клубы дыма вырывались высоко к небу.

– У, черт, и дерется!

– Ломай скамью! Держи его!

– Возьми пищаль! – кричал Петр. – Постойте, скажу ужо Артамону Сергеевичу!

– Жалься, жалься, – с еще большей яростью кричали стрельцы, – мы вот покажем тебе Артамона Сергеевича!

Двое продолжали нападать на него, а другие двое стали поспешно ломать скамью, вырывая ее из земли, чтобы ею или прикрыться, или бить Петра как тараном.

Петр изнемогал, рука уже слабо отражала удары, как вдруг он увидел чье-то лицо, заглянувшее в калитку.

– Помогите! – крикнул он. В то же мгновенье в сад вбежал молодой воин в дорогом шлеме и кольчуге.

– Четверо на одного! – закричал он, с размаха поражая первого попавшегося ему стрельца. Тот упал с разрубленным плечом, а остальные поспешно бросились бежать прямо к пылающему зданию.

– Я вас! – крикнул им вдогонку молодой воин и обернулся к Петру.

– Ну, разбежались твои вороги! – сказал он Петру с улыбкой.

– Спасибо, – прошептал князь, бессильно опуская руку с мечом.

– Постой, – заботливо говорил тот, – может, ты где поранен?

– Нет, утомился только, – ответил Петр и прибавил: – Не подоспей ты, убили бы.

– Разбойники! Мало им ляхов грабить, на своего бросились!

Петр промолчал. Он почему-то не хотел говорить своему избавителю про девушку. В это время на его счастье в сад заглянул Кряж и, увидев Петра, снял свой налобник и перекрестился.

– Слава Иисусу Господу! – произнес он, подходя. – Я весь город ошарил. Думал, не беда ли, упаси Бог!

Молодой воин весело усмехнулся:

– Ну, вот и твой товарищ, я уйду!

– Как величать тебя? – спросил князь.

– Тугаев! – ответил воин и выбежал.

– Князь Тугаев, – сказал Кряж, с почтением смотря вслед убежавшему, – знатный воин! Сегодня он ляхов, как капусту, рубил!

Петр не слыхал его слов.

– Кряж, верен ли ты мне? – спросил он.

Кряж даже отодвинулся.

– Али нет? – ответил он. – Прикажи только!

– Тогда, что ни увидишь, про все молчи, – сказал Петр, – здесь должна быть девица. Пойдем искать ее!

Кряж удивленно взглянул на Петра и только молча наклонил голову, при этом взгляд его упал на убитых стрельцов.

– Ай, ляхичи проклятущие, – сказал он, – каких молодцов уложили!

– Это не ляхи, а я да этот витязь! Спасибо ему: выручил, на меня четверо насели.

– На тебя? Ах я окаянный! – воскликнул Кряж, ударив себя в лоб. – И меня не было! Прости, княже, все время об руку был с тобой, а тут вдруг ты словно сгинул. Я туда, сюда. Прости, княже!

– Брось! – ответил Петр. – Пойдем девушку искать. Я ее отбивал от разбойников. Она сюда метнулась!

И он в сопровождении Кряжа пошел по дорожкам сада, внимательно приглядываясь к каждому кусту.

XVI

Любовь

– Здесь! – вдруг вскричал он и остановился как вкопанный. И было отчего. В траве, раскинувшись навзничь, лежала прекрасная, словно дриада, молодая девушка. Белое лицо ее было недвижно покойно; черные, словно шнурочки, брови были слегка приподняты, алые губы полураскрыты, и за ними виднелись мелкие белые зубы, ровные, как подобранный жемчуг, а вокруг лица, словно сияние, лежали волны золотых волос. Она была неподвижна, и князь испугался.

– Не умерла ли? – пробормотал он, тревожно опускаясь на колени. – Кряж, добудь воды!

Кряж побежал искать воды, а Петр склонился над красавицей и, трепеща от волнения, приложил ухо к ее груди.

– Бьется! Значит, жива.