быть, это, в самом деле, вы и хотели предложить? – тут она колко
рассмеялась. – Но вы ведь даже не знаете, кто я. Даже имени моего
не знаете, к тому же, и я не знаю, кто вы.
От смеха у мужчины болезненно сжалось в груди, однако
женский ответ не привел в замешательство, он протянул руку и
быстро строго представился:
– Гомозов. Филолет Степанович.
Дама руки не взяла. Но смеяться перестала, и даже усмешка
слетела с ее губ.
– Знание имени не говорит о том, что ты знаком с человеком.
Думаю, спорить вы не станете, и спасибо за предложенную
помощь, за кофту, за мелочь, но мне ничего не нужно. Судя по
вашему добродушному тону, предполагаю, это вы из-за жалости, не
иначе как. Все же иногда человека должен кто-нибудь пожалеть.
Придерживаюсь этой позиции, сейчас она потребнее для меня. Я
обращусь к вам, когда мне понадобиться жалость. Разрешите? – ее
глаза заставили Гомозова пугливо кивнуть.
Более женщина говорить не стала, она развернулась и, не
попрощавшись, пошла вдоль дороги, будто никакого диалога и не
было. Мысли о том, чтоб ее проводить у Филолета Степановича не
возникло и не могло бы возникнуть, смотреть ей в след он тоже не
стал. С равнодушным видом, но с шатким потерянным внутренним
состоянием, Гомозов так же развернулся и пошел прочь, только в
сторону своего дома, туда, где вдали пялились неприятными огнями
многочисленные, ничего не обещающие глаза многоэтажек и
искрящийся электрический свет фонарей, зависших в черном небе,
звал за собой.
***
Следующим днем на работе Гомозову выпало особое
поручение, невероятно любопытное – папка с бумагами. Но, нет,
эти документы не требовалось перебирать, их полагалось снести в
одну кантору в центре города, и Филолет Степанович не мог не
согласиться (да и не пришлось бы). Экая же редкость: трудовой
день не ограничится пространством четырех стен с потертым
столом и скрипящим жестким стулом.
Дорога в назначенную кантору лежала через улицу
Переходную и она уготовила для Гомозова новые, весьма
пренеприятные известия. Так, проходя мимо Ливерпуля, Филолет
Степанович заметил своего друга, Журкина. И вот ужас, тот был не
один!
В компании давнего товарища состояла одна, достаточно
прелестная (в общественном понимании), дама. Григорий
Станиславович и сия кокетка нежно обнимались, что-то
нашептывали друг другу и приподнимались над землей. А дама-то,
дама! Она даже умудрялась пританцовывать в воздухе, мило
подергивая своими аккуратненькими ножками в светлых ажурных
колготах.
«Тьфу! И этот человек еще является моим другом?! Какая
низость!» – промелькнуло в голове у Гомозова. Его охватили злоба,
разочарование, расстройство, и все это возрастало с каждой