секундой в геометрической прогрессии. Теперь Филолет
Степанович, не ощущал под собой ног, но они тяжело хлопали об
асфальт, уже особенно широко шагал и деловито размахивал рукой
с документами. – «У меня был один товарищ. Был… И сплыл…» –
цедил он про себя, и ему хотелось побыстрей удалиться, чтобы
остаться незамеченным. Но тут Григорий Станиславович
обернулся, будто почувствовав, что о нем сейчас ведется мысль, и в
толпе прохожих он тут же разглядел резво шагающую знакомую
осанистую фигуру. Так обычно складываются обстоятельства для
тех, кто хочет промелькнуть незамеченным. Уж лучше не
скрываться, чем выглядеть дураком.
– Филолет Степанович! Филолет Степанович! Иди скорей
сюда! Скорей сюда! Я тебя кое с кем познакомлю! – закричал
Журкин, не выпуская из объятий фривольную, звонко
рассмеявшуюся, девушку.
Но шагающая фигура только больше ускорилась, спустя
несколько коротких секунд юркнула в сторону и бесследно
скрылась за поворотом.
Филолет Степанович ладонью смахнул со лба пот и стал
нащупывать в нагрудном кармане платок. Выходит у него теперь
никого не осталось, даже старого приятеля – и тот сплавился.
Теперь – никого. Вовсе никого. Гомозов едва отдышался, сердце
внутри словно раздулось и забилось так, что мужчину пошатывало,
в висках тоже колотило, но хуже того, атаковала жуткая мигрень.
Любой бы определил, что ему нездоровилось: лицо несчастного
побелело, а рука, поднося платок ко лбу с крупными каплями пота,
неистово тряслась. Но, ничего, ничего… Не привыкать. Не
привыкать!
Вечером, когда Филолет Степанович был уже дома и лежа на
диване в своем излюбленном флисовом халате, преспокойно
потягивая пятки, раздался телефонный звонок.
– Кто там ещё?! – пробурчал он себе под нос, переводя взгляд
на звенящее устройство. – Ах, да, знаю! Знаю! – Гомозов имел
абсолютную убежденность в своих доводах.
Брать трубку он не хотел, но все же, чтобы доказать себе
самому свою же собственную догадливость, он поднялся и лениво
зашагал к телефону.
– Да! Слушаю! – громко раздалось в комнате, как только
трубку сняли.
– Филолет Степанович! Филолет Степанович! – восклицал
сквозь потрескивающую связь Журкин. – Это я тебе телефонирую!
– Что и требовалось доказать, – в сердцах произнес Гомозов и
скинул звонок.
– Эх, Гриша, Гриша!.. Дурак ты, Гриша! – только это
расстроено пробормотал Филолет Степанович, и мысленно
добавил: – Нет больше друга.
Но телефон на этом не угомонился. Через короткий интервал
времени он снова затрясся в оглушительном звоне. Гомозов сел на
край дивана и все изображал вид, будто он ничего вовсе не
замечает, ничего не слышит. Но после второго звонка, безжалостно