Королевство Теней

– Да. А я не хочу больше расстраиваться. Никогда.

– Правильно. Так и говори! Ты очень уверенный, это здорово, – сказал Серёжа и дружески потрепал меня по плечу. – Нет, хватит говорить. Действуй, Паша!

Но я всё же не был до конца уверен в том, что поступаю правильно и две недели вёл достаточно тихую и робкую жизнь, не решался перешагнуть порог чёрной комнатушки, в которую толпами по вечерам наведывались плачущие морды. Александры среди них давно уже не было. Она приходила к маме в последний раз месяцев девять назад и деликатно добывала информацию о сыне. Мне было неизвестно, чем закончилась история, а потому досадно и жаль.

Мама, без конца занятая работой, часто отказывалась провожать до школы. Вместо неё меня под руку брал папа. Мы проходили возле детского сада, где в маленьких шапках с завязками играли малыши, мимо киосков с жирным шоколадным пломбиром и спорили о том, какой вкус бы купил человек, идущий нам навстречу. Папа испытывал неловкость, когда я поднимал серые глаза и спрашивал обеспокоенно:

– А как же твоя работа? Ты не работаешь?

– Работаю. Ты пока один не дойдёшь, так ведь? Хотя я знаю, что ты пробуешь быть самостоятельным. Видел, как завтрак готовил. Это был бутерброд с хрустящей корочкой?

– Скорее, чёрный сухарь.

– Не всё сперва получается удачно. Но это не означает, что пора складывать руки.

– Я ни за что их не сложу. Но мне без тебя правда не дойди! – отвечал я и озарялся в ласковой улыбке. – Веди меня, пап. Веди.

– Держись рядом.

Папа увлекал меня в доверительные разговоры, встречал весело из школы и лелеял до тех пор, пока меня не стали угнетать первые признаки одиночества, появившиеся совершенно неожиданно. Временами я замыкался в себе и не общался с Серёжей, который, несмотря ни на что, всячески поддерживал меня. Он приносил всё больше апельсиновых конфет, а после того, как я отказывался от них, предлагал угощение Ирине Андреевне, которая, кажется, за два года успела располнеть. Она сделалась неповоротливой и мало ухаживала за кожей и ногтями. Вероятно, с ней стряслось несчастье. Может быть, и наоборот.

Я ждал хоть какого-нибудь знака, который бы указал на правильность моих действий, и глядел с невыносимым напряжением на дверь, за которой лежали карты. Когда ничто не подало мне знака, я начал следить за мордами, которых комнатушка жадно пожирала. Люди втягивали плечи, складывали руки

(я ни за что их не сложу)

и, погружаясь в глубокий траур, болели.

Наконец, приняв окончательное решение, я проник внутрь,

(когда никого не стало дома.)

включил тусклую лампу и, переворошив все платья, нашёл в одном из них карты. Обронил их холодно на стол и уселся на высоком бархатном стуле. Я представил, что случится, если меня поймают за постыдным занятием, и взялся без промедления за дело. Я вынул три карты, но никаких тревожных картинок не заметил. Вытащил ещё две, основательно разворотив колоду. После поёрзал от негодования, вскочил с места и, подняв все раскиданные мятые платья, с быстротой молнии развесил их по плечикам. Мне вдруг стало так тяжело, так тяжело, что я громко закашлялся и, зажав кулаками глаза, горько разрыдался. И шёпот нёс тихий в пустоту: «Карты, карты, покажите картинки, ну покажите, пожалуйста!» Они не отзывались.

Я притронулся к колоде и затем убрал руку. Она горела неистовым огнём.

Вмиг преобразилась чёрная комнатушка! Стремительно замелькали таинственные образы, сотканные из множества танцующих серебристых нитей. Лампа вдребезги рухнула с тумбы, когда её коснулась чья-то невесомая и прозрачная рука. Меня поглотил знакомый голубоватый туман, густой, почти шелковистый на ощупь. Я охнул, когда увидел папу, выходящего из коридора в длинной рубашке навыпуск и в клетчатых тапочках. Комнатушка произвела на него неотразимое впечатление. Я кинулся к папе в смущении и растерянности, но не добежал, а упал рядом бессильно на колени, сильно порезавшись об осколки бледной лампы. Он сразу же взял меня на руки и усадил на стул, предварительно скинув со стола волшебные карты. Волнению удалось успокоить боль, пронзающую ноги.

– Ты видишь туман?

– Вижу.

– Я не должен был доставать карты! Мама предупреждала, что рано. Как нам их убрать? Если она увидит, что я здесь всё испортил!

– Успокойся.

– Но она рассердится!

– Сейчас я обработаю колени, – сказал преспокойно папа. – Никто не будет сердиться.

Он сделал мне умелую перевязку. Я глядел глупо в пол, теряющийся в тумане, иногда взглядом окидывая карты, выступающие из-под мощно клубившейся пелены, похожей на пену волны, разливающейся по берегу.

– Спасибо большое.

– Всегда пожалуйста! Так что же тебя пугает? Мама? – спросил он бодрым голосом.

– Меня пугает то, что она может сделать со мной, если я ослушаюсь её.

Но, если говорить по правде, мама никогда сурово не наказывала меня. Тычков и затрещин она не раздавала, в угол не загоняла, а после проступков так и вовсе проявляла абсолютное безразличие.

– Но что она сделает тебе? – спросил папа, чуть ли не смеясь. – Что сделает тебе эта несносная участливая женщина, у которой хватает сил на одни карточки? Между прочим, карточки лёгкие и очень простые. А ей от этого не проще. Тебе не стыдно?

– Мне не стыдно. Почему?

Он молчал. Я поднял резко голову. Передо мной сидел незнакомый человек, смутно напоминающий папу.

Он был бледен как полотно, искорёжен. Вообразите овальное тонкое лицо, покрытое старыми ранами, из которых струится сукровица, заляпанные глиной костлявые руки, такие же ноги, отчего-то босые влажные ступни, под которыми застыла коричнево-красная лужа крови. И запах, о, этот удушливый сладковатый запах, как у трупа! Стула, на котором сидел человек, не было видно и оттого казалось, будто он неподвижно висел в воздухе, как привидение без белой простыни.

Я попробовал выскочить из комнаты по останкам лампы, но лишь разодрал пальцы. Дверь оказалась запертой. Я судорожно ухватился за короткую изогнутую ручку.

Кровавый незнакомец близко подошёл неторопливой, размеренной походкой и тормознул слева в четырёх шагах, явно страшась спугнуть меня. Но я ничего тогда не видел и не слышал, так как мной овладевал один тошнотворный страх.

– Вы не мой папа! Пустите!

– Мой мальчик, это я.

– Уходите!

Незнакомец легко положил пятерню на голову, оставив после себя заметный мокрый след. Я стряхнул ладонь и, беззвучно взмолившись, заколотил по двери, надеясь, что сейчас же появится мама.

Незнакомец повторял ласковым голосом, срывающимся от глубокой печали:

– Мой мальчик, это я, мой мальчик, это я, мой мальчик, это я!

Вскоре я очнулся в тёплой постели. Сразу же высунул из-под одеяла ноги, чтобы отыскать раны, полученные при посещении чёрной комнатушки. Не обнаружив ни одного пореза, я распрямился с облегчением и выдохнул весь воздух. После тряхнул всклокоченной головой, на удивление опрятной. Остатки неприятных ощущений совершенно испарились.

В комнату вошли родители. Мама встала возле прикроватной тумбы, на которой мерцала лампа, и пропустила вперёд посеревшего папу. Он поскользнулся на выброшенном кусочке конструктора, поспешил ко мне в грустные объятия.

Я задыхался от стыда и крепко прижимался к нему. Мама куталась зябко в махровый халат с именной вышивкой на спине.

Тут она не выдержала и спросила:

– Паша, что случилось?

– Я не знаю, – произнёс я бесцветным голосом.

– Ты ослушался… Никто не давал тебе разрешения заходить туда, а тем более обыскивать шкаф и разбрасывать карты! Зачем они тебе понадобились? – Мама плюхнулась на кровать, скрипнув острыми зубами. – Ну же, не бойся. Ответь только.

– Остановись. Сделай глубокий вдох и посчитай до десяти, – обратился к ней тихо папа. – Мальчик рухнул без сознания. Что бы там он не вытворял… будь мягче и спокойнее. Ты так и меня доведёшь. Да отодвинься ты!