– Хэллоуин, Дима, я же говорила, – сухо отчеканила она. – Да и я ведь недавно была.
– Ну как недавно, – прочистил он горло, в кои-то веки не осуждая её участие в мероприятии. – Две недели назад. Вер… Ты не хочешь приезжать потому, что я редко звоню и много говорю?
Редко?!
– Скорее мало слышишь, – вырвалось у неё.
Дёрнувшись, карандаш нарисовал лишний порез на большом пальце сторожа курицы.
– Это потому, что я редко звоню и мало слышу? – послушно уточнил Шавель.
Нет, Дима, это потому, что ты отрабатываешь на мне манипуляции, швыряя трубки и наблюдая, буду ли я перезванивать. Это потому, что ты оцениваешь меня с позиции дрессировщика. Это потому, что ты критикуешь каждый мой шаг и указываешь, где дышать, а где задержать дыхание. А потом снимаешь ошейник и участливо интересуешься, не успела ли я подохнуть.
– Нет, звонишь ты достаточно, – с нажимом произнесла она.
– В последнее время ты стала гораздо дальше, – с расстановкой проговорил он.
– Я два года назад уехала учиться в другой город, – съязвила Вера голосом Верности Себе.
Верность Другим вытирала слёзы умиления, прижимая к груди фразы Шавеля.
– Может, я часто делаю как не надо, – выплеснул Дима. – Но я сумею научиться.
А вот сумею ли я дождаться получения этого диплома?
– Дима, мы все порой ведём себя не так, как надо, – устало признала Вера; висок тихо пульсировал. – Я вижу и свои ошибки тоже.
Верность Себе самоотверженно защищала рисунок ладоней в порезах от Верности Другим, готовой разорвать это вопиющее творчество.
– Мы просто… устали, что ли, Дим. Давай не будем клещами тянуть друг из друга нужное поведение. Дай мне подышать подумать. Побыть одной. Мы уже четыре года вместе.
Я уже забыла, какая я сама по себе.
– В каком смысле побыть одной? – тут же окрысился голос.
– Я хочу немного меньше присутствия в жизни настолько близких липких людей, что они уже стали частью меня, – твёрдо ответила Вера, решительно отшвырнув жалость. – Я хочу вспомнить, какая я. Какая я вообще, а не рядом с тобой.
И сделать шаг без твоих угроз.
– Я понял! – отрывисто крикнул он и издал звук, похожий на кряканье утки. – Тебе надо свободы ценой наших отношений!
Знаешь, любой. Уже любой ценой.
– Странно, что я могу быть собой только ценой наших отношений, – тихо проговорила девушка, остановив взгляд на тёмном окне.
– Быть собой – это общаться со всеми подряд и таскаться по улицам? – прошипел Дима.
Вера скрипнула зубами, из последних сил сдерживая влажный комок злости в горле.
Вот сейчас она прольётся прямиком в микрофон, выльется у Шавеля из динамика, затопит его, его комнату, его город и мир его мечты.
Он не поймёт, тормози.
– Быть собой – это прислушиваться к своим потребностям. Это делать хоть что-то без оглядки на твою реакцию и без страха перед ней, – медленно проговорила Вера.
Слова для этой фразы пришлось выбирать так тщательно, словно она составляла доклад для ректората.
– Отлично, развлекайся, – не оценил Шавель подбор слов.
В трубке что-то мерзко прошуршало, и экран погас.
Ты не мало слышишь, Дима. Ты не слышишь вообще ничего.
Как же невероятно сложно общаться с тем, кто принимает тебя ровно до тех пор, пока ты следуешь написанному им сценарию.
Если же ты отходишь от выданной тебе роли, готовься защищаться.
Тебя дрессируют. Манипулируют стыдом, виной и «социальной ответственностью». Забрасывают тезисами о том, как ведут себя «хорошие» удобные люди. Навязывают тебе ценность своего одобрения. И когда ты почти веришь, что их одобрение и правда для тебя важно, его тут же отбирают – с малейшим твоим «проступком».
Получи принятие, будь хорошей девочкой, голос! Гавкнула не то – пошла прочь, сука.
Будь хорошей девочкой, да, Уланова. Но только для себя.
Всем порой нужно ласковое одобрение. Но искать его лучше только под своими рёбрами.
– А ведь в чём-то он прав, – с тоской произнесла Интуиция, прижав ладони к щекам.
Я действительно выберу свободу, если придётся выбирать.
В памяти всплыла лекция по экономической теории, которую им читали пару недель назад.
«Именно спрос рождает предложение. Не иначе».
Именно беспочвенные подозрения рождают почву, Дима.
На свете не было, наверное, ни одного человека, который понимал бы её слова так, как они звучат. Без додумываний. Без искажений смысла своими кривыми линзами. Не было таких.
Тех, кто видит и слышит во мне меня.
И только отвернувшись к стене и привычно закутавшись в плотный одеяльный кокон, она внезапно ясно поняла: их не было, да.
А теперь, кажется, один такой есть.
* * *
О какой юридической помощи она хочет попросить?
Выключив уныло трещащий компьютер, Свят поднялся из-за стола, любовно погладил его гладкую поверхность, шагнул к покрытой пледом тахте, стащил джинсы и забрался под мятную пушистость. Плед приятно касался шеи и плеч.